Исповедь Дракулы - Артамонова Елена Вадимовна. Страница 42

Дворец султана – сераль – находился не в самом Константинополе, а поодаль, и представлял собой настоящий город, в котором было все: правительственные учреждения, суд, апартаменты султана, казармы, арсенал, бани, кухни, сады, мастерские… Мехмед совсем недавно перебрался в новую резиденцию, строительство шло полным ходом, но даже сейчас становилось понятно, с каким размахом он намеревался обосноваться на покоренной земле. Здания, расположенные на территории дворца, снаружи выглядели просто и скромно, но я знал, что внутри их убранство потрясало воображение роскошью отделки. Перед входом в сераль находился двор янычар, сквозь который следовало множество людей, направлявшихся на заседания дивана или аудиенцию султана. Здесь же проходили вереницы верблюдов с грузами для дворцовых нужд, здесь же отсекали головы и выставляли для всеобщего устрашения тела преступников, а во времена войн сюда, к воротам дворца, привозили боевые трофеи, свидетельствовавшие о доблести османской армии, – мешки с носами и ушами уничтоженных врагов.

Вступив на территорию янычарского двора, мы спешились, приготовившись к ожиданию. Как я и предполагал, ждать приема пришлось долго. Вокруг было многолюдно: лошади, верблюды, купцы, слуги, стража, невольники – все смешалось, уподобившись пестрому восточному ковру, от узоров которого рябило в глазах. Ожидание изматывало, натягивая нервы до предела. Я опасался ареста и в то же время думал о Раду, которого, вопреки всему, до боли в душе хотелось увидеть.

Наконец, после долгих ожиданий ворота дворца открылись и валашскому посольству позволили проследовать внутрь. Мы направились на Площадь собраний, где под широким навесом галереи стоял трон османского императора. Именно здесь, на открытом воздухе проходило большинство государственных церемоний, осуществлялась подача прошений и жалоб.

Последний раз я видел Мехмеда, когда он был еще юношей, с тех пор утекло много воды, а еще больше крови, но мне чудилось, будто мое пребывание в Турции окончилось только вчера, – все вернулось на круги своя, и вновь, церемонно раскланиваясь перед этим человеком, я ощущал себя пленником, рабом, которому, играя, дали власть, но могли убить в любую минуту. Обряд целования султанского облачения прошел в соответствии с этикетом, и в воздухе прозвучало еще много формальных слов, приличествующих данному моменту.

– Ты клялся, что останешься верен нам, и Валахия всегда будет верно служить моей империи, – равнодушным голосом произнес султан. – Это похвальное рвение, и привезенная дань свидетельствует о твоем усердии. Но все же мы не можем быть довольны тобой, ведь ты соблюдаешь не все обязательства, взятые на себя Валахией. Вспомни своего отца, вспомни подписанный им договор, условия которого ты подтвердил, став князем. Османская армия непобедима, и ей нужно много воинов, чтобы исполнить свое предназначение и волею Аллаха обратить неверных в истинную веру. Каждый год в подвластных мне землях проводится девширме [25], и никто из моих вассалов не смеет уклониться от оказанной им чести. Где же те пятьсот валашских отроков, которые должны были придти с тобой?

Я ждал этого вопроса, готовился к нему, и все же не смог сдержать душевного трепета, когда он был произнесен вслух.

– О счастливейший, победоносный император императоров, разреши мне, ничтожному рабу твоих рабов, заметить, что мое положение в княжестве еще недостаточно укрепилось, дабы я мог позволить себе действие, коее вызвало бы сильнейшее недовольство среди бояр. Если бы я сейчас приказал привести мальчиков, то лишился бы трона и не смог бы преданно служить твоему величеству. Когда же я сумею упрочить свое положение, то Валахия, как верный вассал Турции, в полной мере начнет выполнять условия договора.

Султан был милостив. Признаюсь, я даже не пытался анализировать, почему он позволил мне беспрепятственно уйти после столь дерзкого заявления и какими при этом политическими мотивами руководствовался. Едва закончилась аудиенция, валашское посольство спешно покинуло сераль, и каждый из нас радовался только тому, что сумел выбраться оттуда живым.

Только за пределами города я почувствовал облегчение, – прямая угроза для жизни отступила, хотя в полной безопасности можно было ощутить себя только на другой стороне Дуная. Страх притупился, и его место тотчас же заняли полные горечи раздумья. Я ехал в Константинополь, втайне веря, что увижу святыню, которая, несмотря ни на что, не могла быть повержена в прах, но увидел только город – полуразрушенный, чужой и страшный. Мне верилось, будто жизни не жалко отдать ради освобождения святого града, но здесь у его стен эта цель представлялась суетной и пустой. Константинополь оказался всего лишь большим торговым городом, в котором жили купцы и ремесленники, мечтавшие получше продать свой товар и обогатиться, городом, где крутились большие деньги и плелись политические интриги. Только и всего…

Путь домой всегда кажется быстрее и проще. Копыта коней дробно стучали по пропыленной дороге, и с каждым ударом отступал в прошлое поверженный город. Я никогда не оглядывался, но сейчас почему-то резко натянул поводья, чувствуя, что должен посмотреть назад.

Оранжевые лучи закатного солнца падали на купол святой Софии, озаряя его неземным светом. Преображенный храм парил над землей, словно моим глазам открылось видение рая.

– Твое высочество!

– Что? – я с усилием заставил себя отвести взгляд от святой Софии.

– Прости, что отвлек твое высочество! Ты так резко остановился… Все в порядке?

– Да, Драгомир. Едем дальше.

Вновь застучали копыта коней. Я бы мог просто молча скакать вперед, но вместо этого приблизился к начальнику своей охраны:

– Святой град Константина живет в душах людских, Драгомир. Он с нами в наших молитвах. Его невозможно уничтожить. Это не место, а символ. Я понял это только теперь, оказавшись здесь. Если ты вдруг утратил веру, подумай о моих словах. Мы живем в том мире, который создаем сами. Я верю в святой град Константина, верю в золотой город, сердце мира. Я верю в милость и справедливость Господа. Я верю, что избрал единственно верный путь.

Драгомир задумался. Его загорелое, обветренное лицо казалось высеченным из камня. Он ответил не сразу:

– Господь не допустит, чтобы христианская святыня осталась в руках неверных. Освобождение придет.

– Да. Но пока нам надо думать о том, как благополучно вернуться домой, – заметил я, возвращаясь с небес на грешную землю.

– Завтра мы расстанемся, брат. И не знаю – печалиться мне или радоваться.

– Просто делай, что должен. Бог на твоей стороне, Штефан.

Уже много было выпито вина, и хотя на дворе давно стемнело, веселье продолжалось, не зная удержу. Это был прощальный пир – завтра Штефан покидал Тырговиште. Он прожил здесь несколько месяцев, с того момента, как я стал князем, но теперь нам пришло время расстаться. Сын Богдана должен был совершить то, что прежде сделал я, – вернуть трон своего отца.

Беседовать среди шумного застолья было непросто, а я хотел сказать Штефану много важных слов. Потому, оставив пирующих, мы вышли в сад, где холод ночи мог выветрить хмель из наших голов. Красноватый свет факелов упал на лицо Штефана, и вновь, в который уж раз, мне показалось, будто передо мной стоит Раду.

– Ты напомнил мне брата.

– А разве я тебе не брат?

– Брат. Но я говорил о Раду. Я тысячу лет его не видел. Наверное, он сейчас такой, как ты.

– Даже если мы и похожи как две капли воды, у нас есть существенное различие – я никогда не предам тебя, Влад.

– Знаю.

– Когда-то мой отец скрывался здесь у твоего отца, потом ты искал убежище в Молдове, теперь – я у тебя. Мы неразрывно связаны, Бог скрепил наши души вместе. Мы больше, чем братья.

Штефан был пьян, а потому более откровенно, нежели обычно, делился своими мыслями и чувствами. Пригладив пятерней длинные, растрепавшиеся волосы, он опустился на скамью, потянулся, расправив плечи. Я сел рядом: