Исповедь Дракулы - Артамонова Елена Вадимовна. Страница 70

Никто так и не воспротивился моему решению. Я едва держался на ногах, но, превозмогая слабость, остался наблюдать за казнью. Головы одна за другой падали в пожухлую траву, и новые ручейки крови влились в алый поток, захлестнувший Валахию…

Со времени ночной атаки минуло много дней. Убитые были оплаканы, раны затянулись, гнев и ярость от предательства Галеса, бежавшего в самую трудную минуту, притупились, но ясности в том, одержал ли я победу в страшном ночном сражении или окончательно проиграл, так и не прибавилось.

Итоги войны были таковы: потеряв около пятнадцати тысяч убитыми, султан бежал из окрестностей Тырговиште, двинув остатки своей армии на северо-восток, по направлению к дельте Дуная и границе Молдовы. Мехмед так и не сумел утвердить на валашском престоле Раду Красивого, и мой брат спешно отступал вместе с ним. Я был жив, возглавлял свою армию и по-прежнему оставался князем Валахии. Исходя из этих фактов, итоги ночного сражения в окрестностях столицы можно было назвать моей победой, ставшей началом изгнания захватчиков из княжества. Можно, если бы не одно «но» – валашское войско понесло страшные потери, люди были измотаны, доведены до предела, да я и сам едва держался в седле, изнемогая от усталости и головных болей, преследовавших меня после ранения. В такой ситуации продолжать боевые действия не представлялось возможным, однако обстоятельства вынуждали сражаться. Превозмогая собственное бессилие, надо было добить врага, добить любой ценой, пока он не оправился от первого удара.

25 июня я вступил в бой с арьергардом отступающей османской армии, но потерпел крупное поражение. В битве погибли или были захвачены в плен почти две тысячи человек. Их отрезанные головы на копьях поднесли султану, однако трофей не обрадовал «повелителя мира», продолжавшего стремительное отступление.

Бегство подразумевало преследование, и я словно привязанный шел за султаном, продолжая подгонять его ночными вылазками и партизанскими атаками. Османы двигались к Бузэу, и это представлялось закономерным – они обходили «выжженную землю», проходя по территориям, где можно было пополнить запасы продовольствия. Но они шли к молдавской границе, и такой маршрут вызывал серьезные опасения. Несколько раз я хотел остановиться, прервать преследование, но так и не решился сделать этого, опасаясь, что передышка позволит туркам перегруппироваться и двинуться в контрнаступление.

Перед глазами расстилался знакомый пейзаж – пологие холмы, равнины, широкие русла почти пересохших рек – это был путь в Молдову, в княжество, с которым у меня было связано столько светлых воспоминаний. Но только Богу было известно, что ждало меня здесь теперь… Я смотрел на выжженную солнцем степь, вновь и вновь вспоминая Штефана. Вспоминал то, как мы ухлестывали за молоденькими девочками и то, как строили планы на будущее, мечтая о сильном, нерушимом союзе, который вовеки связал бы Молдову и Валахию, вспоминал нашу первую встречу, когда я принял золотоволосого мальчонку за Раду, и то, как я вывел его с того страшного пира, где оборвалась жизнь его отца… Все это случилось здесь, поблизости, но казалось – в другой жизни.

В действительности же князь Молдовы Штефан не только отрекся от клятвы помогать друг другу в борьбе с османами, но и выступил на их стороне, предпочтя вступить в сговор с Раду Красивым. Я сознавал, что полуразгромленное войско султана движется в сторону Молдовы, торопясь объединиться с молдавской дружиной, но все равно не мог представить себе ничего подобного. Штефан просто не мог поступить так глупо и вероломно! Пусть и Драгомир, и Гергина считали его предателем, но я-то знал сына воеводы Богдана намного лучше, чем они! Да, у нас случались серьезные разногласия, да, Штефан заигрывал с Портой, но в минуту смертельно опасности он бы никогда не предал меня. Вопреки всему, я верил, что Штефан одумается и ударит по султанской армии с тыла, окончательно разгромив ее. Это был последний, но самый удачный шанс избавиться от Мехмеда Завоевателя, уничтожить его войско и начать победоносный крестовый поход. Как воевода, как православный князь, Штефан просто не имел права не воспользоваться выпавшей ему на долю уникальной возможностью. На всякий случай я направил к нему гонца с предложением забыть былые обиды и вместе обрушить свой гнев на врага, однако ответа пока так и не получил.

А с недавних пор до меня стали доходить тревожные слухи о неудавшемся штурме Килии. Информация была скупа и противоречива. После грандиозной резни 17 июня, когда отряд Драгомира понес очень большие потери, разведка стала работать намного хуже, чем прежде, и мне приходилось довольствоваться непроверенными сведениями. По одним источникам крепость атаковали турки, по другим – сам Штефан, впервые за время войны открыто выступивший против Валахии, которой принадлежала Килия. Говорили также, что молдавский князь был серьезно ранен в бою, и это обстоятельство заставило его прекратить осаду. Говорили много разного, но я упорно не желал верить слухам, продолжая надеяться на разум и порядочность Штефана.

От раздумий меня отвлек дробный стук копыт скакавшего во весь опор коня. Заметив приближавшегося Драгомира, я едва удержался от желания пришпорить своего скакуна и умчаться в степь подальше от человека, в последние недели ставшего для меня вестником все новых и новых несчастий.

– Только не говори мне, что нас собираются атаковать!

– Именно об этом я и собирался доложить твоему высочеству, – у Драгомира были впалые небритые щеки и красные от усталости глаза. – Стычка с передовым отрядом неизбежна, а настоящий бой, думаю, предстоит завтра на рассвете.

– Откуда здесь взялись турки?

– Это не турки, милостивый государь.

– Люди Раду?

Драгомир твердо выдержал мой взгляд:

– Это молдавский отряд, твое высочество. Случилось неизбежное – молдавский воевода вступил в войну на стороне султана.

До последнего мгновения приговоренный к казни ждет помилования, до последнего вздоха утопающий борется за жизнь, сражаясь с водной стихией, но приходит миг, когда возникает ясное понимание того, что надежды нет. Равнодушие, усталость, растерянность… Я остановился, слез с коня и, не замечая ничего вокруг, пошел по сухой, твердой, как камень земле. До конца, вопреки всему я верил Штефану, но он всадил мне нож в спину по самую рукоять. Жить можно только тогда, когда веришь во что-то, я верил в дружбу, верил в духовную связь, которая была сильнее кровного родства, но, как выяснилось, заблуждался. Миром правили предательство, вероломство, измена…

– Твое высочество! – спешившийся Драгомир догнал меня, пошел рядом.

– Уходи, я так устал.

Слова не подействовали, – он все так же, не отставая, вышагивал рядом. А я хотел лечь на землю, закрыть глаза и терпеливо ждать, когда раскаленное солнце иссушит плоть и смерть заберет меня.

– Постой, куда ты собрался, воевода?

– Оставь меня! Это приказ!

– К черту приказы! – он забежал вперед, преграждая дорогу. – Послушай, Влад, не бросай нас, умоляю! Если ты бросишь нас, нас нашинкуют, как капусту. Без воеводы армии не существует. Веди нас в бой, князь. Нам всем паршиво и не хочется жить, но ты же сам говорил, что никогда нельзя сдаваться. Не предавай нас…

Не знаю, что именно подействовало сильнее: смысл слов или тот тон, которым они были произнесены. Условности, этикет, субординация отпали – рядом стоял равный мне боевой товарищ, с которым мы пережили столько горя и побед. Он ждал ответа, и я заставил себя говорить:

– Да. Ты прав, Драгомир. Сейчас не время для чувств и переживаний. Мы обязаны исполнить свой долг, как бы тяжело не было. Прости меня за слабость. Я поведу вас в бой, и буду сражаться с любым врагом, как бы его ни звали. Мы не отступим.

И вот мы уже скакали по степи, готовясь вступить в бой с авангардом молдавских войск. Копыта коней выбивали пыль из сухой, твердой, как камень, земли…