Перебежчик (ЛП) - Корнуэлл Бернард. Страница 3

Старбак родился в Бостоне, будучи вторым сыном преподобного Элияла Старбака, известного изобличителя Юга, вызывающего страх противника рабства и пылкого священника, чьи проповеди в печатном виде заставляли грешников по всему христианскому миру содрогаться от осознания своей вины.

Натаниэль Старбак уже находился на пути к собственному посвящению в сан, когда некая женщина отвлекла его от учебы в Йельской семинарии. В Ричмонде она его бросила, и там, слишком напуганный, чтобы отправиться домой и встретиться лицом к лицо с отцовской яростью, Старбак присоединился к армии Конфедеративных штатов Америки.

- Та светловолосая сука? - спросил Траслоу. - Которую вы подцепили после религиозной службы?

- Она не сука, сержант, - ответил полный оскорбленного достоинства Старбак. Сержант в ответ лишь сплюнул в костер, и Нат печально покачал головой: - Вот вы разве никогда не искали утешения в женском обществе, сержант?

- Иначе говоря, не вел ли я себя, как мартовский кот? Вел, конечно, но успел выбить из себя эту дурь до того, как бороду отпустил, - Траслоу замолчал, возможно, вспоминая жену, покоящуюся ныне в одинокой могиле на высоком холме. - Ну и где муженек светловолосой суки?

Старбак зевнул:

- С войсками Магрудера в Йорктауне. Майор артиллерии.

Траслоу покачал головой:

- Когда-нибудь вас поймают и вспорют брюхо.

- Это кофе?

- Так его называют, - Траслоу налил капитану кружку густой и приторной жидкости. - Вы хоть поспали?

- Я и не собирался этим вечером спать.

- Вы все такие, сыновья священников? Дорветесь до одного греха, а потом катаетесь в них, как свинья в грязи.

В тоне Траслоу звучало неподдельное неодобрение, но не потому, что он не любил дамских угодников, а потому что знал, что его собственная дочь внесла вклад в просвещение Старбака в этом вопросе.

Салли Траслоу, сбежав от своего отца, стала шлюхой в Ричмонде. Траслоу этот факт причинял горький стыд, и несмотря на то, что ему было неловко от мысли, что Старбак и Салли были любовниками, он также считал, что их дружба является единственным шансом его дочери на спасение. Жизнь иногда оказывается такой сложной даже для столь незамысловатого человека, как Траслоу.

- И что стало с вашими библейскими чтениями? - спросил он своего офицера, намекая на те нерешительные попытки проявить благочестие, которые время от времени предпринимал Старбак.

- Я вероотступник, сержант, - беспечно заметил Старбак, хотя, по правде говоря, его совесть была не так спокойна, как предполагал этот легкомысленный тон.

Иногда его охватывал страх перед пламенем ада, он ощущал, что загнал себя в ловушку греха, и подозревал, что никогда не найдет прощение у Господа, и в такие моменты погружался в мучительные угрызения совести, но приходил вечер, и он вновь бросался к своим искушениям.

Сейчас он отдыхал, прислонившись к стволу дерева и потягивая кофе - высокий, худощавый и немного огрубевший после нескольких сражений юноша с длинными черными волосами, обрамлявшими угловатое и гладковыбритое лицо.

Стоило Легиону занять очередной городок или деревню, и Траслоу замечал, как девушки разглядывают Старбака, и только Старбака.

Его собственная дочь тоже была пленена высоким улыбчивым северянином с серыми глазами. Траслоу считал, что держать Старбака подальше от греха было не проще, чем пса - от лавки мясника.

- А когда побудка? - спросил капитан.

- С минуты на минуту.

- О Господи ты Боже, - простонал Старбак.

- Надо было возвращаться раньше, - ответил Траслоу, закидывая полено в костер. - Вы светловолосой суке хоть сказали, что мы уходим?

- Ну, я решил не говорить. Прощание - это настоящий ад.

- Трус, - констатировал Траслоу.

Старбак задумался над брошенным обвинением и ухмыльнулся:

- Вы правы, я трус. Ненавижу их рыдания.

- Тогда не давайте им повода для рыданий, - Траслоу всё же понимал, что с тем же успехом можно просить воду перестать быть мокрой. Да и потом, подружки военных всегда рыдают. Такова природа самих военных.

Они приходят, завоевывают и уходят. И этой ночью Легион Фалконера уйдет из Лисберга.

В предыдущие три месяца полк являлся частью бригады, расположившейся лагерем около Лисберга, обороняя двадцатимильный участок Потомака, но враг не выказывал никаких признаков желания пересечь реку, а теперь, когда осень перетекала в зиму, множились слухи о последней атаке янки на Ричмонд, до того как лед и снег ограничат подвижность армии, так что бригаду решено было ослабить.

Легион должен был отправиться в Кентервиль, где основная часть армии конфедератов защищала главную дорогу, ведущую из Вашингтона к столице мятежников.

Именно на этой дороге, около Манассаса тремя месяцами ранее, Легион Фалконера дал по носу первым вторгшимся северянам.

Теперь, если слухи были правдивыми, от Легиона снова могли потребовать проделать ту же работу.

- Но это будет совсем другое, - ответил Траслоу на незаданный вопрос. - Я слышал, нынче в Кентервиле все только и делают, что землю роют.

Так что если придут янки, мы перебьем ублюдков из-за добрых крепких стен, - он замолчал, заметив, что Старбак заснул с открытым ртом, пролив кофе.

- Вот же сукин сын, - прорычал Траслоу с теплотой, потому что Старбак, несмотря на все свои кошачьи концерты, доказал, что является достойным офицером.

Он сделал одиннадцатую роту легкой пехоты лучшей в Легионе, добившись этого смесью безустанной муштры и оригинальных тренировок. Именно Старбак, когда его людям недоставало пороха и пуль для оттачивания меткости стрельбы, повел отряд через реку, чтобы захватить на дороге у Пулсвилла фургон с амуницией северян.

Той ночью он вернулся с тремя тысячами патронов, а неделей спустя снова отправился назад и привез десять мешков отличного кофе.

Траслоу, знавший военное дело, понял, что Старбак обладает врожденными инстинктивными способностями. Он был мудрым воином, способным читать мысли врага, и солдаты одиннадцатой роты, по большей части мальчишки, похоже, с этим соглашались. Старбак, уверял Траслоу, был хорош.

Хлопанье крыльев заставило Траслоу поднять голову, и он увидел силуэт совы, мелькнувший на фоне луны. Траслоу решил, что птица охотилась на полях рядом с городом, а теперь возвращается к месту своего ночлега в густой чаще, находящейся над рекой на утесе Бэллс-Блафф.

Горнист взял фальшивую ноту, перевел дыхание и огласил ночь сигналом побудки. Дернувшись, Старбак проснулся, выругался, потому что пролил кофе на панталоны, и застонал от усталости.

Всё ещё стояла глубокая ночь, но Легиону следовало подняться, подготовиться покинуть их тихий дозор у реки и выступить на войну.

- Это был горнист? - спросил своего набожного сержанта лейтенант Уэнделл Холмс.

- Не могу знать, сэр, - сержант тяжело дышал, карабкаясь на Бэллс-Блафф, его серая шинель была распахнута, обнажая элегантную алую подкладку.

Эти шинели были подарком от губернатора Массачусетса, который был решительно настроен на то, чтобы полки из этого прибрежного штата находились в числе лучше всего экипированных подразделений армии федералистов.

- Вероятно, один из наших горнистов, - предположил сержант. - Может, высылает застрельщиков?

Холмс полагал, что сержант прав. Они пробирались вверх по крутой тропе, извивающейся к вершине утеса, где ждал Пятнадцатый массачусетский полк.

Склон был не настолько крутым, чтобы по нему приходилось подниматься, прибегая к помощи рук, но в темноте многие оступались, соскальзывая вниз, больно ударяясь о стволы деревьев.

Река внизу по-прежнему была поглощена туманом, из которого темным пятном проглядывал силуэт острова Гаррисона. На острове толпились люди, ожидая, пока две небольшие лодки переправят войска через последнюю полоску воды.

Лейтенант Холмс удивился, что течение оказалось сильным и норовило утащить лодку вниз по реке, в сторону далекого Вашингтона.

Гребцы ворчали, пытаясь бороться с течением, а потом лодчонка уткнулась в глинистый берег.