Неубедимый - Лукас Ольга. Страница 59

— А разве мы не в ловушке? — удивился Денис.

— Живые — в ловушке, остальные могут убраться, когда захотят, — пояснил Эрикссон.

— Будто не доверяете мне, — продолжал Кастор. — Ну хорошо, посмотрели, убедились, что ничем помочь не можете — и отправляйтесь по делам. А я останусь. Это моя блестящая идея. Меня за неё блестяще накажут. И я буду честно отрабатывать наказание! Буду вот каждый день навещать своих маленьких подопечных мунгов. Так что кыш, кыш отсюда. Я бы и сам смылся, да интересно, чем тут всё кончится. Кстати, а как вы вообще узнали, что дело запахло жареным?

— Я вернулся в офис, — припомнил Даниил Юрьевич. — Никого на месте. Даже Константина Петровича. Я решил подумать об этом через полчаса, если ситуация не изменится, и взялся разбирать документы на своём столе. Не прошло и десяти минут, как примчался Гумир с выпученными глазами, с тряпкой какой-то на голове. Начал бессвязно что-то объяснять, схватил со стола проект договора, начертал на нём замысловатую схему и умчался к себе — воплощать идею в жизнь, вероятно. Из его монолога я понял только одно: все отправились сюда, и дела пошли не так, как предполагалось.

— Он обратился ко мне, — добавил Трофим Парфёнович. — Чтобы разобраться в ситуации, мы явились сюда. И останемся здесь до конца.

Он так произнёс это «до конца», как каменной плитой припечатал. На живых дохнуло могильным холодом.

— А меня он, натурально, за ухо сюда вытянул! — пожаловался Кастор. И показал карикатурно распухшее правое ухо. — Нет, за другое, — и показал левое, обычное.

Дальше следовало бы Эрикссону пожаловаться на обстоятельства, чтобы первой ступени стало понятно: в данной ситуации мёртвым не позавидуешь. Но тот промолчал. А потом вдруг невпопад обратился к Кастору:

— Приглядишь за моим мальчиком, чтоб его твои бабушки не зарезали?

— Непослушный ученик, загубивший команду, от которой я сам не знал, как избавиться?

Сёстры Гусевы синхронно сделали шаг вперёд. Казалось, они были готовы и на Кастора с ножами кинуться. Тот остановил их взглядом и виновато пояснил:

— Бывает такое, со всеми. У каждого врача есть своё кладбище — слышали такую поговорку? У меня тоже своё есть. Знаете, как-то увлёкся, запустил дело. Команда-то моя, бывшая. Можно доверять, как себе. Забыл, что все, кому можно было доверять, как себе, уже давно на повышение ушли, задолго да меня. А я доверял, доверял безоговорочно, не проверял, не вмешивался. Народ давно сменился и как будто выродился. Только Бойцы — гордость моя, ну так вами я занимался, не пустил дело на самотёк.

— Ты поняла что-нибудь? — спросила Марина.

— Мы его гордость. А остальные выродились. Или что-то вроде, — ответила Галина.

— Нехорошо так о мёртвых! — одёрнула её сестра.

— Вам — нехорошо. А мне — нормально. — возразил Кастор, — Вы бы дослушали прежде. Словом, вышло так, что в большом городе, да каком городе — у меня совершенно посредственная команда. Я уже собирался её распустить: всех по разным городам, а тут с нуля организовать мунговскую ячейку. Но пока я собирался, искал для всех места, пришли шемоборы и решили проблему. И Бойцов моих любимых не тронули.

— Не стоит благодарности, — раскланялся Дмитрий Олегович. — Вы обращайтесь. Если где-то ещё есть никудышные мунги, я помогу переправить их на ваше личное кладбище.

Сёстры Гусевы неуловимо вооружились. Только что стояли, разинув рты, и вот уже у каждой в руках поблескивает что-то острое и опасное.

— Побережешь мальчика? — снова спросил у Кастора Эрикссон. — Мне срочно нужно удалиться. У меня нет своего кладбища. Но, кажется, моя первая, послушная ученица собирается прямо сейчас нарушить шемоборские правила.

Кастор был уже рядом с «мальчиком», гладил его по голове, как маленького. Приняв это за положительный ответ, Эрикссон исчез.

— Шемобору приспичило! — прокомментировал Лёва.

— Сейчас и второго приспичим! — пообещала Галина. Но Кастор загородил собой Дмитрия Олеговича, невозмутимо пересчитывавшего корешки на ближайшем стеллаже, и заявил:

— Кыш на место! Это моя игрушечка! Я буду в неё булавочки втыкать!

— Как хорошо, что Маша не видит всего этого, — тихо сказал Константин Петрович.

Букинист открыл дверь в свою каморку. Надо бы сперва отпустить милую девушку, которая взялась навести порядок в его берлоге. Хоть она и из этой бесчестной компании, но ей он не хочет причинять никакого вреда. Да и свидетелем ей быть не нужно.

Маша продолжала мыть посуду. Оттирала металлической мочалкой дно закоптившейся сковородки. Рядом стояли три стопки чистых тарелок и чашек, высилась башня из кастрюль.

— Хватит, милая, хватит! — даже растерялся старик. Он не ожидал, что запачкал так много. Ему даже стало неловко — запер постороннего человека у себя в клозете, среди немытой посуды, как будто в заложники взял.

— Я очень плохая хозяйка, — потупившись, произнесла Маша. — Поверьте, я старалась, мне хотелось вам помочь, но, видно, такая уж я… непрокая.

Мамино словечко!

Букинист по-настоящему растерялся. Пришла добрая, славная такая девочка. Помогла старику, от которого всем чего-то надо. Не просит ничего взамен. И вдобавок извиняется! Ну почему, почему есть вещи, недоступные и могущественным духам? Даже он не может поверить в Машу вместо неё самой. И никто не может.

— Если ты не веришь в себя, никто со стороны не придёт, чтобы в тебя поверить, — строго сказал хозяин, — Напротив, им, тем, кто со стороны, выгодно, чтобы ты в себя не верила. Им не надо отталкивать тебя локтями от счастья, благ и удовольствий, которые, как им кажется, выделены всем обитателям этого мира в ограниченном количестве, — ты сама себя оттолкнула. Ты даже не встала в хвосте очереди, ты отошла в сторону. Нескончаемый пир, вечная раздача даров как будто происходят не рядом с тобой, а за толстым стеклом, сквозь которое ты всё видишь, но не смеешь пройти. Одолеть это стекло поможет только вера в себя. Тебя воспитали так, чтобы ты думала о себе «Я пустое место»? Тебя неправильно воспитали. А это значит — воспитывай себя сама. Тебе говорили — "неприлично быть слишком самоуверенной"? Ты — никогда не станешь такой. Неприлично совсем не верить в себя. Даже не так — преступно совсем в себя не верить. Ты — преступница. Ты преступаешь против себя. Зачем? Ведь ты даже не извлекаешь из этого выгоды.

Эти слова могли бы убить Машу, пронзить, как молния, но тон, которым они были сказаны, всё менял. Это был не яд, а противоядие. Это было разрешение поверить в себя, разрешение, которого она ждала так долго и которое получила теперь из самых надёжных рук.

— Пове-ерить. — протянула она, — Вот было бы хорошо. Но самоуверенные люди выглядят со стороны очень глупо!

— Все люди выглядят со стороны глупо. Но одни радуются жизни, а другие едят себя поедом. Угадай, кто из них умнее? А?

— Я знаю, знаю, что я глу… — быстро закивала Маша.

Букинист крякнул с досады. Экая неубедимая попалась! Он попытался зайти с другой стороны:

— Представь, что ты идёшь по улице. И у тебя, как и у всех людей, есть проблемы. Но ты же не вываливаешь на голову первому встречному все свои неприятности? Это нелепо и неприлично. Спокойный и уверенный вид при скверных картах — норма поведения.

— То есть я нарушаю приличия, если… — Маша схватилась за голову. Мало того что она не верит в себя! Мало того что она глупая! Так вдобавок она ещё и ведёт себя неприлично! Как можно быть настолько никчёмной?

— Есть такое полезное изобретение века сегодняшнего, — продолжал букинист, — Называется «смайлик». Веди себя так, словно веришь в себя. Но всегда представляй, что после каждой фразы рисуешь смайлик. Так ты будешь помнить, что всё это — просто игра. Ты не превращаешься в высокомерную гранд-даму. Ты убедительно изображаешь её перед малознакомыми людьми и теми, кто делит людей на две категории: либо я его, либо он меня. Но при этом ты знаешь, что не выглядишь глупо. Ведь ты же нарисовала смайлик — и первая над собой посмеялась.