Английская болезнь - Буфорд Билл. Страница 21

«Насилие», ответил он. «Оно сидит во всех. Ему нужен только повод. Нечто, что дает ему выйти наружу. И не так важно, что это будет. Что угодно. Почти всегда этот повод — пустяк. Но его нужно выпускать. Так делают все».

Кита Ричардса прервал Роберт. Тот самый Роберт, что приехал в Турин из Ниццы на такси. Тот самый Роберт, что в Италии рассказывал всем, что я из ЦРУ — настолько велика угроза общественной стабильности, исходящая от суппортеров «Манчестер Юнайтед». Потом, правда, Роберт пришел-таки к выводу, что я не из ЦРУ — хотя окончательно он в этом не убедился — и после этого я стал «нормальным чуваком».

Роберт — здоровяк-ирландец, вполне приличный на вид — относился к категории людей, которые не могут принимать жизнь слишком серьезно. Выслушав Кита Ричардса, он решил, что речь его слишком мрачна. «Все это так», сказал он, «но главное все-таки — чувство юмора. Нельзя заниматься насилием, если у тебя нет чувства юмора».

Наступил час дня, все двинулись в «Йейтс». Паб, до того момента забитый битком, опустел за несколько секунд.

Я разговорился с Марком, инженером Британских Телекоммуникаций, с которым познакомился в Италии. Марк оказался философом. «Я хожу на футбол уже много лет», сказал он, «но до сих пор не знаю, почему я это делаю». Дальше Марк попытался подчеркнуть важность этих вещей для них.

«Для большинства парней», сказал он, «это все, что у них есть». Он кивнул в сторону группы парней, самой яркой отличительной чертой которых было совершенно дебильное выражение лица.

«В обычной жизни», продолжал Марк, «они — никто, так? Но когда они идут на футбол, все меняется. Они становятся значимыми». Подразумевалось, что Марк — высокооплачиваемая работа, перспективы карьерного роста, гарантированная пенсия, жена, дети — не никто. «То и дело», сказал он дальше, «здесь происходит что-то значительное, даже для меня. Матч с „Ювентусом“ — из этого ряда. Одна из тех вещей, что случаются раз в жизни».

Он напомнил мне Италию. «Помнишь, как мы подошли к стадиону? Все начали бросать в нас всякое дерьмо — бутылки, банки, камни и так далее. У меня на лбу остался шрам, после того как один итальянец ударил меня древком от флага. Нас было только две сотни. Мы против них, и никто не знал, что будет дальше. Я чувствовал несколько разных вещей одновременно. Страх, ярость, возбуждение. Я никогда ничего подобного не испытывал. Все мы тогда чувствовали примерно одно и то же и знали, что мы проходим через что-то важное — что-то серьезное. И после подобных вещей мы уже не можем быть друг для друга чужими. Мы никогда не будем чужими. Теперь мы — друзья на всю жизнь».

«Я никогда не забуду этих парней. Я никогда не забуду Сэмми. Сколько бы я ни прожил, я всегда буду рад, что могу сказать, что был знаком с ним. Он — редкий человек. Как будто у него есть шестое чувство, которое помогает ему избегать ареста и всегда, когда происходит что-то серьезное, оказываться в первых рядах. Если бы началась война, Сэмми бы вернулся домой с кучей медалей. Он был бы героем. Смешно, да? Если бы полисы знали хотя бы половину того, что есть на совести у Сэмми, его бы закрыли на полжизни; а если бы те же самые вещи он проделал на войне, его фотография была бы на первых страницах газет».

«Йейтс Уайн Бар» был чем-то средним между пабом и кафе. Когда мы вошли, один суппортер стоял на столе и скандировал: «Манчестер, эй-эй-эй, Манчестер, эй-эй-эй!» Никто его не поддерживал; поведение большинства было сдержанным.

Марк продолжал объяснять. «Видишь, в чем здесь смысл: насилие не возникает на пустом месте. И оно делает нас кем-то. Дело в том, что мы занимаемся этим не ради самих себя, а ради всех нас вместе. Насилие — это занятие для парней».

Марк купил мне пинту пива, но мы оставались в «Йейтсе» совсем недолго — я не успел ее допить, а люди уже начали выходить на улицу.

Тут меня окликнул Стив. Марк, вероятно, был прав — без насилия жизнь многих суппортеров стала бы пустой — но в то же время многие суппортеры не могли пожаловаться на отсутствие в жизни полноты, по крайней мере с финансовой точки зрения: у них были деньги и перспективы иметь их еще больше в будущем. Стив был как раз из таких. В свои двадцать два он имел цветной телевизор, дорогую камеру, видеомагнитофон, автомобиль, вэн и музыкальный центр. Он был женат — его жена работала парикмахером — и вскоре собирался внести последнюю часть кредита за их новый дом. Он жил в маленьком спальном городке к югу от Лондона. Как и Мик, Стив был электриком, но работал не на других, а вел собственный бизнес и вполне преуспевал в этом занятии. У него были свои взгляды по практически всем вопросам, и он умел ненавязчиво их высказывать.

Стив ехал вместе со мной на том утреннем автобусе из Лондона в Манчестер. Я уже провел в его обществе немало времени. А хотел бы провести еще больше. Дело в том, что если кто и мог объяснить мне, почему эти люди занимаются насилием, то кто как не Стив, вполне разумный и интеллигентный человек? Если бы какая-нибудь «Дэйли Мэйл» задалась целью написать статью о представителе рабочего класса, самостоятельно добившемся в жизни больших высот, Стив был бы великолепной кандидатурой.

И говорил он забавно. Стоило мне упомянуть Сэмми, как Стив отвечал: «А, Сэмми! Мы с ним столько всего пережили!» Если я упоминал Роя, Стив говорил: «А, Рой! Я его бог знает сколько лет знаю». А было Стиву всего лишь двадцать два. Такие фразы хорошо звучали бы в устах пожилого человека, его отца, например. А о насилии он говорил так же, как говорил бы о проблемах малого бизнеса. «У нас одна из лучших фирм в стране — немного тебе удастся откопать клубов, на которые ходит столько же народу, как на „Манчестер Юнайтед“; когда мы последний раз играли с „Вест Хэмом“ в Лондоне, мы битком забили(три поезда в метро — это не меньше двух тысяч человек. Две тысячи людей со всей страны приехали в Лондон с одной-единственной целью — посмотреть игру против „Вест Хэма“. Это очень много. Но ничего не произошло».

Планы на выезд прорабатывались очень тщательно — заказанные предварительно автобусы ехали в разное время из разных мест, чтобы избежать внимания полиции. «Наша проблема», сказал он, «проблема лидерства. У нас слишком много лидеров, в результате у нас нет лидеров вообще. Вечно все не могут собраться и действуют сами по себе. Вот у „Вест Хэма“ есть Билл Гардинер — я его знаю сколько себя помню — ты его сегодня тоже увидишь. Он всегда впереди со своими лейтенантами. И что он говорит, то все и делают. Он — генерал. Он даже редко когда дерется сам — когда начинается махач, он обычно отступает назад, в толпу — потому что не может позволить себе быть повязанным».

Проблемы лидерства, организации, иерархии: даже описывая массовые беспорядки с участием нескольких тысяч человек, Стив оставался типичным технократом. То и дело я пытался вставить свои «зачем?» и «почему?», но Стив отделывался коротким «Такова человеческая природа, наверное», или «Не знаю, я об этом не думал», и вновь углублялся в анализ тактических проблем, в чем, надо сказать, он достиг серьезных высот.

Основной его идеей была мысль, что футбольное насилие — настолько сложно организованная «вещь в себе», что властям вообще не нужно в нее вмешиваться. Члены разных фирм отлично знают друг друга — без видимых усилий за минуту Стив назвал мне множество известных «парней» из «Челси», «Тоттенхэма», «Арсенала», «Миллуолла» и «Ноттингем Форест» — и, в идеальном мире, нужно разрешить им свободно драться с другом: «Мы знаем их, они знают нас. Мы знаем, чего хотим; они хотят того же». Ключевыми словами в его теории были «свобода» и «ответственность»: свобода причинять другим столько травм, насколько это возможно, и ответственность за то, что при этом не пострадают посторонние. С особенной гордостью Стив поведал мне о случае, когда драка на трибунах остановилась, чтобы дать возможность покинуть трибуну женщине с детьми, после чего немедленно возобновилась.

Вину за большинство беспорядков Стив возлагал на полицию. «Полиции так много», сказал он, «что нам практически не дают ничего. У нас просто не хватает ни на что времени. Только драка начинается, как мы окружены полицейскими с собаками и на лошадях. Поэтому люди и берутся за ножи. Может быть, это звучит глупо, но такое внимание полиции приводит к тому, что люди пытаются причинить максимально возможные повреждения за минимальный промежуток времени, а самый эффективный инструмент в таких условиях — это нож. На самом деле ножевые ранения — это символ. Когда ккто-то получает такое ранение, другая сторона празднует победу. Если бы полиция ослабила хватку, ножи сразу бы ушли на второй план».