Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер. Страница 82

Слышен шепот:

— Сейчас начнется!

Хочется сжаться, стать маленьким, незаметным!

Как там наши торпеды? Неужели все прошли мимо? Может такое случиться? Все пять? Двойной залп, затем два одинарных и пуск из кормового аппарата во время разворота. Ладно, положим, пятую торпеду выпустили, не успев как следует навестись на цель. Но другие? Почему нет взрывов?

Лицо шефа еще ближе наклоняется к круглому глазу манометра. На его лбу капельки пота блестят, подобно жемчужинам росинок. Я вижу, как некоторые капельки сливаются вместе и скатываются вниз, оставляя за собой влажную дорожку, похожую на след улитки. Он нетерпеливо вытирает лоб тыльной стороной ладони.

Мы не шевелимся ни на сантиметр.

Каждое мгновение они могут оказаться над нами.

Что произошло не так? Почему не слышно взрывов?

Все замерли в тягостном молчании. Стрелка глубинного манометра проходит еще десяток делений.

Я пытаюсь упорядочить свои мысли. Сколько времени прошло с момента погружения? — С какой скоростью двигался эсминец? — Промазали! — Все мимо! — Проклятые торпеды! — Привычное подозрение — саботаж! Что же еще? Неисправные рулевые механизмы, сволочи! А теперь каждую минуту Томми могут порвать нам задницы! Старик, видно, совсем рехнулся! Он провел торпедную атаку! На поверхности! Пошел на них прямо в лоб! Они, наверно, глазам своим не поверили! Интересно, сколько метров было до них? Сколько секунд потребуется эсминцу, чтобы настичь нас на максимальной скорости? А эти показушные маневровые команды? Право руля! — с ума можно сойти: Старик приказал повернуть круто на правый борт в тот момент, как мы уходили под воду. Так никто никогда не поступает. На что он рассчитывал? Потом я понимаю: Томми видели, как мы нырнули вправо. Старик попробовал одурачить их — будем надеяться, они не настолько искусны, как мы!

Старик уселся боком на рундук с картами. Мне видна лишь его согнутая спина да смутно белеющая над поднятым воротником подбитой мехом куртки фуражка.

Штурман практически полностью закрыл глаза: они превратились в щелки, сделанные резцом на лице деревянной статуи. Он закусил губу. Его правая рука цепко держится за кожух выдвижного перископа. В двух метрах от меня лицо помощника по посту управления кажется не более чем бледным пятном.

Тишину нарушает далекий приглушенный звук — как будто палочка ударила по плохо натянутой коже барабана.

— Одна есть! — шепчет командир. Он резко вскинул голову, и я увидел его лицо: глаза сузились, рот широко открыт.

Еще одно глухое сотрясение.

— И эта тоже! Они идут слишком долго! — сухо добавляет он.

О чем это он? О торпедах? Неужели две из них поразили цель?

Второй вахтенный офицер распрямляется. Его кулаки сжаты, а стиснутые зубы оскалены, как у обезьяны. Ясно, что он еле сдерживается, чтобы не заорать. Но он лишь сглатывает слюну и поперхивается. Гримаса застывает на его лице.

Стрелка глубинного манометра продолжает медленно ползти по шкале.

Еще один барабанный удар.

— Третья! — говорит кто-то.

Эти глухие разрывы — и это все, чего мы ждали? Я зажмуриваюсь. Все мои чувства обратились в один только слух. И больше ничего?

Но тут раздается такой звук, как будто один лист бумаги медленно разрывают пополам, и тут же быстро рвут другой на мелкие кусочки. Затем раздается жуткий скрежет металла, и теперь все вокруг нас рвется, грохочет, трещит, скребет.

Я так долго сдерживаю дыхание, что теперь вбираю его в себя огромным глотком, чтобы не задохнуться. Черт побери! Что происходит?

Старик поднимает голову:

— Двое пошли на дно, штурман — их ведь двое, как по вашему?

Слышен шум — наверно, это лопаются шпангоуты?

— Они — получили — свое! — переводя дыхание на каждом слове, выдавливает из себя Старик.

Никто не шевелится. Никто не издает победных воплей. Помощник на посту управления стоит рядом со мной, недвижим, застыв в привычной позе: опершись одной рукой о трап, повернув голову в сторону глубинного манометра. Оба оператора рулей глубины все еще закутаны в резиновую одежду, их зюйдвестки блестят от влаги. Стрелка белесого глаза манометра тоже замерла. Только сейчас я замечаю, что у рулевых-горизонтальщиков по-прежнему зюйдвестки одеты на головах!

— Они шли слишком долго. Я уже перестал надеяться, — опять знакомо ворчит низкий голос командира. Треск и грохот, гул и скрежет, похоже, никогда не кончатся.

— Вот теперь можно записать на свой счет парочку посудин.

И тут потрясший лодку удар сбивает меня с ног. Я едва успел ухватиться за трубу, чтобы не упасть. Раздается звон битого стекла.

Восстановив равновесие, я автоматически делаю два заплетающихся шага вперед, натыкаюсь на кого-то, ударяюсь об острый угол и проваливаюсь в проем люка.

Вот оно. Прощупывают! Расслабляться пока еще рано! Я изо всех сил приваливаюсь левым плечом к стальному проему люка. Обеими руками я цепляюсь за трубу, проходящую под моими бедрами. Это место — только мое. Ладонями я чувствую на ощупь гладкий слой эмалевой краски и ржавчину с нижней стороны трубы. Железная хватка, как тиски. Я пристально смотрю на запястье то левой, то правой руки, как будто мой взгляд заставит их сжаться еще сильнее.

Когда же будет следующий удар?

Я медленно поднимаю склоненную голову, как черепаха, готовая втянуть ее под панцирь в любой момент, когда обрушится ожидаемый удар. Я слышу лишь чье-то громкое сопение.

Мои глаза, словно под действием какой-то магической силы, прикованы к командирской фуражке. Он делает шаг, и его фуражка сливается с белой и красной шкалами по обе стороны водомера в одну картинку: клоунский полосатый кнут. Или леденцы неимоверных размеров, выставленные в вазах, подобно цветам, в витринах парижских кондитеров. Такой можно сосать целый день. Или маяк, который проплыл у нас слева по борту, когда мы покидали гавань. Он тоже был раскрашен красными и белыми полосами.

Проем люка отбрасывает меня от себя. От оглушительного взрыва, кажется, лопнут барабанные перепонки. Удар следует за ударом, как будто океан начинен огромными пороховыми бочками, детонирующими одна за другой.

Ковровая бомбардировка.

Боже мой, на этот раз они почти достали нас! Сделали второй заход. Они не дураки и не попались на нашу уловку.

Мой желудок сводят спазмы.

Снаружи ничего не слышно, кроме оглушительного бурления воды, ринувшейся назад, в пустоты, образовавшиеся после разрывов! Подводный водоворот, подхвативший лодку, резко бросает ее из стороны в сторону. По счастью, я так плотно забился в свое укрытие, как будто я кручусь на центрифуге.

Внезапно рев воды, кинувшейся сама на себя, желая заполнить вакуум после взрывов, стих, и мы снова можем слышать глухой рокот, стуки и скрежет других кораблей.

Командир смеется, как сумасшедший:

— Они точно идут ко дну — что ж, нам не придется давать по ним прощальный залп. Жаль, нельзя посмотреть, как эти корыта тонут.

Я негодующе моргаю глазами. Но голос Старика вновь звучит по-прежнему:

— Это был второй удар!

Я начинаю улавливать голос акустика. Должно быть, мои органы чувств отключились на какое-то время. Акустик уже давно и подробно докладывает обстановку, но до этого момента я не слышал ни единого слова.

— Эсминец по левому борту, двигается на тридцать градусов. Звук быстро усиливается!

Командир впился глазами в губы акустика:

— Что-нибудь изменилось?

Акустик колеблется. Наконец он сообщает:

— Звук уходит за корму!

Командир тут же приказывает увеличить скорость. Только теперь мои мозги прояснились настолько, что я начинаю понимать, что происходит, и думать вместе со всеми. Есть надежда, что эсминец пересечет наш курс далеко позади лодки, к чему, очевидно, и стремится Старик.

Мы не можем предугадать, в какую сторону повернет эсминец, который еще раз попытается пройти над нашими головами — Старик предполагает, что он повернет лево руля, ибо он перекладывает руль круто вправо.