Книга судьбы - Паринуш Сание. Страница 71

Голова отчаянно разболелась. Я еле дошла до дома.

– Что это ты рано? – удивилась госпожа Парвин. – А с утра припозднилась. Будешь так себя вести, тебя уволят.

– Уже уволили.

– То есть как? Шутишь, что ли? Покарай меня Аллах! Это все из-за того, что я опоздала сегодня утром?

– Нет, – сказала я. – За опоздание никого не увольняют. Не увольняют за безделье, за то, что мешают другим, за некомпетентность, за воровство или разгильдяйство, за разврат, обман или глупость. Увольняют таких, как я: тех, кто работал как мул, кто знает свое дело, кому не на что больше содержать детей. Я оказалась на примете, и меня уволили: в организации проходят чистки, она очищается.

Несколько дней я проболела. Голова раскалывалась, уснуть я могла только с помощью новалгина, которым поделилась со мной госпожа Парвин. Хамид вернулся из Курдистана, но домой заглянул всего раз или два. Он сказал, что у него много работы и на ночь он будет оставаться в типографии. Я даже не успела сказать ему, что меня выгнали с работы.

Известия о Хамиде и его организации становились все более грозными, страх во мне с каждым днем рос. А потом вновь сбылся тот кошмар, который мне довелось уже однажды пережить.

Посреди ночи силовики ворвались в наш дом. По их репликам я сообразила, что типографию уже захватили и Хамид вместе со всеми, кто там был, арестован.

Те же оскорбления, тот же страх, та же ненависть: меня словно принудили во второй раз смотреть старое, страшное кино. Эти всюду проникающие пальцы, эти глаза, при одном воспоминании о которых меня и поныне передергивает – они лезли в самые интимные уголки моей жизни, а я вновь тряслась в наготе и ледяном холоде. Но ярость Сиамака на этот раз полыхала не только в его глазах – пятнадцатилетний вспыльчивый подросток корчился от гнева, и я боялась, как бы он не дал себе воли – на словах, а то и на деле. Я сжимала его руку и шепотом умоляла сидеть спокойно, ничего не говорить, не делать нам всем еще хуже. И все это время Масуд, без кровинки в лице, наблюдал за этой сценой. Ширин он держал на руках, но не пытался унять ее плач.

Вновь все сначала. На следующее утро спозаранку я позвонила Мансуре и просила ее как можно мягче сообщить о случившемся отцу. Найдутся ли у родителей Хамида силы вновь пройти через все мучения? Час спустя его отец позвонил мне, и мое сердце острой болью отозвалось на скорбь в его голосе:

– Отец! – сказала я. – Придется все начинать сначала, но я не знаю, как и откуда. Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы выяснить, где он?

– Пока нет, – ответил он. – Я попробую кого-нибудь разыскать.

Дом был разгромлен, мы все замучены и издерганы. Сиамак ревел, как раненый лев, ногами и кулаками лупил в стены, проклинал все на земле и на небе. Масуд заполз за диван и притворился, будто спит – я понимала, что он плачет и прячется от всех глаз. Ширин, обычно веселая и покладистая, почуяла неладное и заливалась криком не смолкая. А я, потрясенная, потерянная, пыталась отогнать от себя самые страшные мысли.

Я и проклинала Хамида – из-за него наша жизнь вновь переломана, – и спрашивала себя, по-прежнему ли в тюрьмах применяются пытки. В каком он сейчас состоянии? Он говорил, что сильнее всего арестованных мучают в первые двое суток. Выдержит ли он? Его стопы только недавно приобрели нормальный, здоровый вид. И в чем, собственно, его обвиняют? Неужели он предстанет перед Революционным судом?

Крик рвался с губ. Мне нужно было остаться одной – я вернулась в спальню и плотно прикрыла за собой дверь, заткнула уши, чтобы не слышать детей, и дала волю слезам. Я видела свое отражение в зеркале – бледная, испуганная, беспомощная, сбитая с толку женщина. Что мне делать? Хотелось бежать прочь. Если бы не дети, я бы ушла в горы, в пустыню, я бы исчезла. Но как быть с детьми? Я – капитан, чье судно тонет, а пассажиры глядят на капитана с надеждой в глазах. Но тонула я, не корабль. Пошлите за мной шлюпку, заберите меня отсюда! Нет у меня больше сил нести тяжкое бремя ответственности.

Звук младенческого плача становился все громче, перерастая в жалобные вопли. Я поднялась и утерла слезы. Заговорил инстинкт. Выбора не было. Я нужна детям. И на корабле, застигнутом ураганом, нет другого капитана, кроме меня.

Я позвонила госпоже Парвин, коротко объяснила, что произошло, и попросила ее оставаться дома – я отнесу к ней Ширин. Трубку я положила, когда в ней еще звенел испуганный вскрик госпожи Парвин. Ширин наконец-то успокоилась – Масуд взял ее на руки. Я знала, что он не позволит сестре надрываться криком и перестанет притворяться, будто он спит, не трогайте его. Сиамак сидел за кухонным столом – лицо раскраснелось, челюсти и кулаки крепко сжаты, на лбу пульсирует вздувшаяся вена.

Я села с ним рядом и сказала:

– Послушай, сын. Тебе надо выплеснуть это из себя – кричи, плачь, но не держи в себе.

– Они пришли сюда и перевернули вверх дном всю нашу жизнь. Они арестовали отца! А мы сидели тут как идиоты и позволяли им делать все, что вздумается! – крикнул он.

– А что бы ты хотел сделать? Что мы могли? В наших ли силах было остановить их?

Он ударил кулаками по столу. Руки его уже были в крови. Я взяла их обеими руками и крепко сжала. Сиамак начал выкрикивать непристойные ругательства. Я выждала, пока он не успокоился.

– Помнишь, Сиамак, – сказала я, – в детстве ты вечно лез в драку, закатывал истерики. Я брала тебя на руки, а ты пинал и бил меня, пока весь гнев не выйдет. Если тебе это поможет успокоиться – иди ко мне.

И я прижала его к себе. Он вырос намного выше и сильнее меня и без труда мог бы освободиться из моих объятий. Он не стал. Он уронил голову мне на плечо и заплакал. Несколько минут спустя он сказал:

– Мама, как ты счастливо устроена – такая спокойная, такая сильная.

Я рассмеялась, подумав: пусть он так считает… Масуд со слезами на глазах следил за нами. Ширин уснула у него на руках. Я поманила младшего к себе, и он, осторожно уложив сестренку, подошел к нам. Я обняла и его тоже, и мы плакали втроем – слезы соединили нас и придали нам сил. Несколько минут спустя я отпустила их и сказала:

– Все, мальчики, времени терять нельзя. Плачем отцу не поможешь. Нам нужен план действий. Вы готовы?

– Конечно! – разом ответили они.

– Тогда ступайте наверх и соберите вещи. Вы поживете несколько дней у матушки, а госпожа Парвин побудет с Ширин.

– А ты? – спросил Масуд.

– Я отправлюсь в дом вашего деда, и мы вместе постараемся выяснить, где ваш отец. Надеюсь, нам удастся о нем разузнать. Нужно побывать в десятках разных мест, сейчас столько развелось правительственных комитетов и военных отделов.

– Я пойду с тобой, – заявил Сиамак.

– Нет, ты должен присматривать за братом и сестрой, – возразила я. – В отсутствие отца главой семьей становишься ты.

– Прежде всего, я не пойду к бабушке, потому что я буду стеснять жену дяди Али: при мне она закрывает лицо, а потом жалуется и ворчит. Во-вторых, о Ширин позаботится госпожа Парвин, а Масуд и так уже большой и не нуждается в моем присмотре.

Он был прав, но я не знала, как обстоят дела, и опасалась, что его юная и пылкая душа не справится с тем, что нам еще предстоит узнать и пережить.

– Послушай, сынок, – сказала я. – Для тебя есть и другие поручения. Нужно найти кого-то, кто мог бы нам помочь. Расскажи обо всем дяде Али – может быть, он знает кого-нибудь в каком-нибудь из комитетов. Я слыхала, его шурин вступил в Корпус стражей исламской революции. Если нужно будет, сходи и поговори с ним. Только будь осторожен и не говори ничего, что могло бы еще более повредить отцу.

– Разумеется, – сказал Сиамак. – Я не ребенок. Я знаю, что сказать.

– Хорошо. А затем иди к тете Фаати и расскажи обо всем Садегу-аге. Может быть, он знает тех, кто мог бы помочь. И если хочешь, оставайся у них. Сейчас главное – выяснить, где твой отец. Потом я скажу тебе, что делать дальше.

– А к дяде Махмуду надо сходить? – спросил Сиамак. – Он ведь тоже может помочь. Говорят, он даже возглавляет какой-то комитет.