Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе - Рождественский Роберт Иванович. Страница 48

Зал ожидания

Мы в зале ожидания
                           живем.
Любой из нас
все время ждет чего-то…
Начальника
                у дома ждет шофер,
поигрывая ключиком от «Волги»…
Вот аккуратный старичок в пенсне.
Он ждет.
Он едет в Вологду за песнями.
Старуха,
что-то бормоча о пенсии,
блаженно
             улыбается во сне…
Безропотного мужа
                          ждет жена…
Девчонка ждет любви.
Ей очень боязно.
А на девчонку
                   смотрит старшина —
и у него есть целый час
до поезда…
Ждет поворота лоцман —
скоро
        мель.
Учитель ждет
                  решения примеров.
Ребята
         ожидают перемены.
Колхозы
           ожидают перемен.
Разбуженная,
ждущая страна
и целый мир,
                  застывший в ожидании…
За нами —
               штормовая тишина!
За нами —
               нашей силы
                               нарастание!
Мы ждем открытий.
Мы друзей зовем.
Друг другу говорим
                          слова несладкие…
Мы
в зале ожидания
                      живем!
Но руки
в ожидании
не складываем!

Переезжает роща

С ума сошла
                 роща.
Переезжает
               роща.
Деревья взволнованы,
они кричат:
«Едем!
Со всеми манатками,
с гусеницами мохнатыми,
с росою
           позванивающей,
с жуком-короедом,
с божьими коровками,
с паутинной проседью…
Давайте в кузове машин
присядем по традиции…
А потом
           подымемся.
А потом
           тронемся…
Ну а как —
               с птицами?
Как же быть
                с птицами?
Прилетят птицы
голубыми клиньями.
Над землей забьется
удивленный плеск…
Покружат,
             потужат,
разведут крыльями.
Внизу вместо рощи —
голая плешь…»
А в коридоре поезда,
в коридоре поезда
слышно,
           как колеса
разговор ведут…
Мы едем,
мы едем,
хотя нам тоже
                  боязно:
вдруг прилетят радости
и нас
не найдут?

Назым

А у Назыма был голос протяжный.
Руки добрые
были у Назыма.
У Назыма был характер
                                бродяжий,
а в глазах была
веселая сила.
Что любил он?
Он любил час,
                    в который
можно лишь необъяснимо проснуться.
И увидеть город —
                          странный,
                                        готовый
от мальчишеского солнца
задохнуться.
Он с друзьями любил за стол усесться,
смаковал
вина грузинского терпкость.
Говорил:
«Пью за врачей!
За то,
       что се?рдца —
пусть обычного —
они не могут
сделать…»
Только разве он бы смог жить
                                        с обычным?
Нет!
Конечно, не смог бы.
Это ж ясно…
Он любил погарцевать в тосте пышном.
Он придумывал шутки
и смеялся,
как ребенок,
                шоколадку нашедший,
на два города
тепло излучая…
А еще он любил
                      добрых женщин.
(Правда,
           злые
ему тоже встречались…)
Называли добряком его
                               иные.
Называли чудаком его
                              нервным.
Я не буду спорить,
но знаю поныне:
добряком он
                 не был.
Чудаком —
               не был.
Человеком
              и поэтом был.
Всего лишь.
Человеком
              и поэтом.
И только…
Если он говорил о ком-то:
                                   «Сволочь!» —
значит, это была сволочь.
Точно!..
Говорят,
           что были проводы щемящи.
Невесомые цветы легли
на плечи.
И звучали похоронные марши.
И текли заупокойные речи.
Он не слушал.
Он лежал.
Смотрел на солнце.
И не щурил глаз —
                          наивных и дерзких.
Было гулко.
Было очень высо?ко.
Так высо?ко,
как бывает только в детстве!..
Потеряла женщина
                          мужа.
Потеряла женщина
                          сына…
Я не верю в эту смерть,
потому что —
как же может Земля
                          без Назыма?