Дневник одного тела - Пеннак Даниэль. Страница 49

* * *

64 года, 6 месяцев, 4 дня

Четверг, 14 апреля 1988 года

Проблемная посадка в аэропорту Ванкувера. Сломалось шасси, самолет выехал за пределы взлетно-посадочной полосы, все пассажиры – вверх тормашками, багаж сыплется с полок, на борту паника и т.д., и т.п. У меня дело обошлось без ушибов и, должен сказать, без особого испуга. Как это мы, такие трэсы, решаемся спокойно доверять свою жизнь бездушным предметам (самолетам, поездам, пароходам, автомобилям, лифтам, «американским горкам»), над которыми не имеем ни малейшего контроля? Несомненно, нашу тревогу заглушает количество людей, пользующихся этими средствами. Мы полагаемся на коллективный разум нашего биологического вида. Над созданием этой машины работало столько специалистов, столько умных людей ежедневно доверяют ей свои жизни, так почему бы и мне не последовать их примеру? Добавим сюда довод статистического порядка: пользуясь одним из таких средств, ты рискуешь сломать себе шею намного меньше, чем при переходе улицы. Надо также учитывать еще один соблазнительный момент: фатализм. Мы не прочь доверить свою судьбу механике. Пусть вместо клеток, поголовно подозреваемых в злом умысле, мою судьбу решает невинная машина. Отныне ответы на анализ крови я буду вскрывать на высоте одиннадцати тысяч метров, при турбулентности, а еще лучше – в горящем самолете.

* * *

64 года, 6 месяцев, 5 дней

Пятница, 15 апреля 1988 года

Вспоминается все же разговор с Б.П., летчиком-испытателем, всю жизнь испытывавшим самолеты. Надо быть абсолютно чокнутым, чтобы лезть в это дело, сказал он тогда. Знаете, что мы делаем, когда самолет от вибрации чуть не разваливается в воздухе? Мы его уничтожаем и строим новый, точно такой же, и он не вибрирует – черт его знает почему. Что касается меня, сказал он в заключение, каждый раз, когда вместе с другими пассажирами я выхожу из рейсового самолета, я считаю, что я не «прибыл», а «выбрался».

* * *

64 года, 10 месяцев, 12 дней

Понедельник, 22 августа 1988 года

Прочитал у Плиния в «Естественной истории», что барсуки во время драки якобы задерживают дыхание, чтобы не чувствовать ран, нанесенных противником. Это напоминает мне, как в детстве, пробираясь через заросли крапивы, я старался не дышать, чтобы меня не жгло. Этот прием показал мне Робер. А я рассказал о нем Грегуару. И вот что он ответил: Ты прямо как барсук, дедушка.

* * *

64 года, 10 месяцев, 14 дней

Среда, 24 августа 1988 года

Грегуар с увлечением читает «Тома Сойера», самозабвенно ковыряя в носу. Ноздри? Это пещера Индейца Джо. Козявки? Это спрятанный там клад. Как и у меня, удовольствие от ковыряния в носу навсегда будет у него ассоциироваться с удовольствием от чтения.

* * *

64 года, 10 месяцев, 20 дней

Вторник, 30 августа 1988 года

Все тот же Плиний пишет, что римлянам не разрешалось сидеть при людях скрестив ноги. Это отбрасывает меня на шесть десятков лет назад. Я в коротких штанишках (а может, это не я, а Додо?), и папа еще не окончательно съеден изнутри. У нас гости, чаепитие. Я сажусь в кресло и кладу ногу на ногу – как делают вокруг меня все взрослые. Мама тут же кричит: Веди себя, пожалуйста, прилично! Нельзя сидеть нога на ногу! Вечером в постели я повторяю опыт и обнаруживаю, что это очень приятно – тихонько шевелить пальцами мой крошечный пенис, зажатый между скрещенных ног.

* * *

64 года, 11 месяцев, 15 дней

Воскресенье, 25 сентября 1988 года

Тижо, такой маленький и физически не имеющий ничего общего с «Силачом из Батиньоля» [30] , всегда будет удивлять меня своей мышечной силой, быстротой, точностью и изяществом движений – как у хищника. Вчера вечером мы прогуливали Фанни и Маргерит по набережной Сены. Над нами, играя, вилась чайка, чуть не задевая нас крыльями. Раз, два, а на третий Тижо выбрасывает вверх левую руку и хватает ее прямо на лету.

В глазах птицы – неподдельное удивление. (Самое настоящее – как в мультфильме «Помогите! Я рыба».) Только посмотри на эту красотку! Крутится, крутится вокруг, заигрывает и думает, что ей это так сойдет! Тижо трется носом о клюв красавицы, показывает ее близняшкам, те гладят птицу по спинке, а затем он ее отпускает. Чайка улетает, слегка ошалевшая, но невредимая. Мы продолжаем прогулку, вспоминая разные шутки чисто физического свойства, которые Тижо откалывал, когда был маленьким. Например, вот эту, ему тогда было примерно столько же, сколько сегодня малышкам. Дело было в Бриаке, мы флиртовали с Марианной, как вдруг откуда ни возьмись появляется Тижо и с криками «Смерть фашистам!» и «Да здравствует Сопротивление!» (это было летом сорок третьего) начинает забрасывать нас спелыми фигами. Этакая блицатака. Пока я бежал до фигового дерева, чтобы надавать ему как следует, он успел залепить мне в глаз, в лоб, в челюсть и скрыться. Ни о каком дальнейшем флирте с Марианной не могло быть и речи, я весь был облеплен липкой мякотью, так что ко мне тут же со всей округи слетелись осы, которых она панически боялась. Мне пришлось отмываться с ног до головы, а всю одежду отправить в стирку. В конце летнего сезона фиги становятся плотными и мягкими одновременно, от удара они взрываются как гранаты, разбрызгивая сок, который тут же залепляет все отверстия. Не говоря о семечках в волосах. И о клочьях кожицы, которые приклеиваются к коже, создавая впечатление кровоточащих ран! Обстрел спелыми фигами равноценен обмазыванию смолой на американском Диком Западе. Месть моя была ужасна. В нацистском духе – если коротко. Холодное подавление сопротивления, как делают оккупанты. Я заготовил побольше боеприпасов, подловил Тижо, когда он меньше всего этого ожидал (он шел относить молоко Дувье), привязал его к платану Пелюша и зачитал – по-немецки! – смертный приговор. Он выкрикнул «Да здравствует Франция!» и все время, пока я его расстреливал, держался стоически – не хуже андерсеновского Оловянного солдатика, про которого я читал ему накануне вечером. Он думал, что на этом его мучения и закончатся, бедняга. Как бы не так! Превратив его в ходячую банку варенья, я отвязал его, окунул в поилку для скота Дувье и принялся отскребать с головы до ног. Нет, солдатику до него далеко! Чистоплотность никогда не была его сильной стороной, да и в семье у него за этим мало следили. Вода была такая холодная, а наказуемый так громко стучал зубами, что палач почувствовал даже нечто похожее на угрызения совести.

Ты не любил мыться, когда был маленьким? – спрашивает Маргерит. – Я? Маленьким? – отвечает Тижо, привстав на цыпочки, – я никогда не был маленьким!

* * *

64 года, 11 месяцев, 16 дней

Воскресенье, 26 сентября 1988 года

Этьен ругает на чем свет стоит ортодонтов за то, что они заставляют хорошеньких женщин чуть ли не до старости носить брекеты. Он по-настоящему злится, что с ним теперь случается все чаще.

– Нет, ты только посмотри на этих молодящихся старушек – рот не закрывается от железок! И ведь они идут на это, идиотки несчастные! Черт знает что такое! Если бы это еще имело какой-то смысл! Так нет же, одна погоня за модой! И деньги, все время эти чертовы деньги! Нет, в девятнадцатом веке было лучше!

– При чем тут зубы и девятнадцатый век?

Он испепеляет меня взглядом.

– Да при том, что тогда была профилактика, мой милый! Моя бабушка по материнской линии – ну, ты знаешь, знаменитая тетя Клотильда, жена колониального губернатора, она родилась около 1870 года, – так вот она лечила прокаженных в Сомали. Как-то раз, это было году в двадцать седьмом или двадцать восьмом, мне тогда было года четыре, а может, пять, она сует мне под нос руку прокаженного – такой полуразложившийся обрубок (у него уже не было трех пальцев – указательного, среднего и большого) и спокойно так говорит: Видишь, Этьен, что будет, если ты не перестанешь сосать палец? Вот какая была профилактика в девятнадцатом веке! В конечном счете в этом было меньше дикости, чем в железках, которые все носят во рту, и было о чем поговорить.