Дневник одного тела - Пеннак Даниэль. Страница 51
66 лет, 1 месяц, 21 день
Пятница, 1 декабря 1989 года
Хорошо спалось, как всегда в дождь.
* * *
66 лет, 2 месяца, 15 дней
Понедельник, 25 декабря 1989 года
Много выпил в сочельник. Много ел. Не хотел, а ел. За разговором. Много смеялся. В общем, как молодой. Были Лизон, Филипп, Грегуар и кое-кто из друзей. Мона превзошла саму себя. В результате – ночью приливы, утром – головокружение. Вся комната вертится волчком. Особенно когда лежу. Сяду – все останавливается. Только никаких резких движений! Стоит сесть или встать слишком резко или повернуть резко голову, как карусель начинается снова. Я – шаткая ось, вокруг которой вращается мир. Как назывались эти тяжелые металлические волчки в моем детстве? Их еще запускали при помощи бечевки, и они вертелись на качающемся металлическом пруте?
* * *
66 лет, 2 месяца, 16 дней
Вторник, 26 декабря 1989 года
Гироскоп! Это называлось гироскоп! Сегодня утром такой гироскоп все еще вертится внутри меня, но вокруг все уже стоит на месте.
* * *
66 лет, 3 месяца, 8 дней
Четверг, 18 января 1990 года
Короткое головокружение, когда ступаешь на гололед, хотя и не скользишь. Ставлю сначала одну ногу, потом другую. Руки в поисках равновесия поднимаются вверх. Хотя соль, рассыпанная муниципальными службами, сделала свое дело – лед стал шершавым, серым, безопасным, совершенно не скользким. Но чтобы снова почувствовать себя уверенно, мне все же хочется добраться до чистого асфальта – до противоположного тротуара. Значит, я обладаю некой «культурой головокружений» и, как всякий носитель определенного знания, становлюсь жертвой ошибочных толкований.
* * *
66 лет, 7 месяцев, 9 дней
Суббота, 19 мая 1990 года
Вернувшись из Соединенных Штатов, Брюно был срочно вызван в коллеж: Грегуар якобы увлекся игрой в «шарф» – это такое удушение понарошку, жертвой которого стало уже несколько человек. Понятное дело, администрация страшно взъелась на Грегуара и его товарищей по игре. Им грозит исключение. Брюно обеспокоен, он недоумевает по поводу «смертельных устремлений», свойственных современным детям вообще и Грегуару в частности. Ответ Грегуара окончательно сбивает его с толку: Да ничего такого тут нет! Просто это жутко приятно, вот и всё! (Конечно, когда ребенок видит отца два-три раза в год, его не очень тянет на откровенность.) Мне же эта история напомнила похожую игру, в которую в этом же возрасте мы играли с Этьеном. В сущности, это была та же самая игра. Мы только иначе имитировали удушение, а цель была та же самая: этакое заигрывание с сознанием, попытка подойти к пределу, за которым следует обморок, или даже перейти его. Для этого мы прерывали друг другу дыхание: один надавливал другому на грудь, а тот в это время делал глубокий выдох, чтобы выпустить из легких весь воздух. Результат не заставлял себя ждать: игрок тут же вырубался. Чудесное ощущение: головокружение, потом – потеря сознания в чистом виде. Как только «задушенный» приходил в себя, он помогал испытать то же самое своему товарищу. Мы обожали это – терять сознание! Знали ли об этом взрослые? Не помню. Так что у игры в «шарфик» есть предшественники. Я дал Грегуару маленький урок анатомии – сонные артерии, шейные вены и все такое, – чтобы он понял, как это опасно. Он спросил, почему же это так приятно, если от этого можно умереть. Я не стал отвечать, что в этом и есть объяснение. Рассказал ему о чувстве опьянения, которое вызывается недостатком кислорода в крови, и о том, какую опасность это представляет для головного мозга. Тот же эффект, что при погружении на большую глубину или подъеме на большую высоту, оба эти вида спорта считаются опасными и требуют постоянного контроля. Оставшись снова наедине с Брюно, я спросил его, неужели в возрасте Грегуара он никогда не играл ни во что подобное. Никогда в жизни! Ну-ну, и эфир не нюхал, чтобы немного отключиться? Помнится, я как-то у тебя в комнате почувствовал похожий запах… Брось, папа, это совсем другое дело! Да нет, не другое, и я тогда был так же встревожен, как он сегодня.
* * *
66 лет, 7 месяцев, 13 дней
Среда, 23 мая 1990 года
Реакция Тижо, когда я рассказал ему историю с Грегуаром, включая урок анатомии: Повезло твоему внучку, что у него такой дедушка! Манес, например, чтобы рассказать ему о кровеносной системе, зарезал бы свинью. Впрочем, эта игра в «шарфик» ничуть Тижо не удивила. Он считает, что все эти удушения, пятновыводители, клей, эфир, лак и что там еще нюхают, являются составными частями эволюционного процесса, который, заканчиваясь современными наркотиками и алкоголем, служит старой как мир навязчивой идее: взглянуть, что же кроется там, по ту сторону проклятого переходного возраста, и узнать, есть ли хоть какой-то просвет в окружающем мраке. А потом, увлекшись разговором, Тижо спрашивает: Ну а ты? Вот ты дожил до солидного возраста, ты знаешь, к чему идешь?
* * *
66 лет, 8 месяцев, 25 дней
Четверг, 5 июля 1990 года
По пути в Мерак заскочили к Этьену с Марселиной. Этьен – нахмуренный лоб, пристальный взгляд, замедленные движения, но нас встретил с улыбкой. Хотя, если честно, улыбался только его рот, непроизвольно, этакой улыбкой-реминисценцией, как будто он вспоминал, как улыбался когда-то. А вот имени Моны он вспомнить не смог. Начиная фразу, он заканчивает ее словами: «и все такое, понимаешь?». Понимаю, мой старый друг, понимаю…
Марселина призналась нам по секрету, что болезнь Этьена быстро прогрессирует. Потеря памяти, конечно, неловкость в некоторых движениях, но больше всего ее пугают припадки ярости, которые находят на него при малейшей непредвиденности: затерявшаяся вещь, телефонный звонок, бланк, который нужно заполнить. Он не выносит неожиданностей, говорит она, малейшая помеха приводит его в бешенство.
Единственное, что действует на него успокаивающе, это его коллекция бабочек. Последний очаг сопротивления в разгромленной крепости. Иди, взгляни на моего аполлона. Я в очередной раз поражаюсь несоответствию этих огромных пальцев и деликатности, с которой они манипулируют тончайшим бархатом своих жертв. Перед расставанием он говорит мне по секрету: Только не говори Марселине, но мне конец. И добавляет, указывая на свой череп: Голова.
* * *
66 лет, 10 месяцев, 6 дней
Четверг, 16 августа 1990 года
«Поллюция», объявляет Мона, загружая простыни мальчиков в стиральную машину. Ночная? И дневная тоже, говорит она, отправляя туда же пару грязных носков и двое заскорузлых от спермы трусов.
Ну да, для соплей придумали носовые платки, для слюны – плевательницы, для экскрементов – бумагу, для мочи – судно, для «слез Возрождения» – тонкий хрусталь, а для спермы – ничего. Так что, когда подросток мужает и семя у него начинает изливаться где попало, ему приходится скрывать конфуз при помощи подручных средств – простыней, носков, туалетных рукавичек, полотенец, кухонных и банных, носовых платков, бумажных салфеток, черновиков сочинений, страниц из дневников, фильтров для кофе, все идет в дело, даже шторы, даже половые тряпки и ковры. Поскольку источник этот неиссякаем, а поводы для семяизвержения – неисчислимы и непредсказуемы, все, что нас окружает, превращается в тайный спермосборник. Абсурд. Срочно требуется изобрести некий сосуд для сбора спермы и вручать его мальчикам в день первого семяизвержения. Это событие надо оформить соответствующим ритуалом, оно должно стать поводом для семейного торжества, виновник которого наденет украшение на шею и будет носить с не меньшей гордостью, чем часы, вручаемые в день первого причастия. И подарит его своей невесте в день помолвки, заключила Мона, которой мой проект показался интересным.