Черно-белое кино - Каледин Сергей. Страница 43

Ночевал я на печи, как в кино. Утром Кириллов приседал, скакал на пятках. Поднял за ножку стул на вытянутой руке. В итоге опрыскался приятным одеколоном. Мимо печи, хромая, прошел Сережа, высокий, широкоплечий, похожий на моего сына Димку. Я поздоровался — он обернулся: один глаз был забран черной заплатой, левая рука кончалась перчаткой — протез. Он кивнул отцу, молча поел. Проходя мимо меня обратно, спросил таинственно:

— У вас кобель воды много пьет?..

Мочевой пузырь звал меня на волю, но появилась Нина, миловидная крашеная блондинка с навсегда уставшим лицом. Я утянулся назад. Неуверенно держась за голову, она оглядела безнадежный утренний стол.

— Ничего не осталось?

Все! Невтерпеж! Я спрыгнул с печи как был, в кальсонах.

— Ой! — вскрикнула Нина, запахивая полу мужского халата.

— Познакомься, Ниночка, — сказал Кириллов, протягивая мне новую зубную щетку в чехле. — Сергей Каледин, так сказать. Писатель.

Я кивнул и бегом на выход.

— Писатель! — крикнула вдогонку Нина. — Пусть Саша на мне женится…

Моя жизнь изменилась. Теперь, когда я сатанел на даче от бесконечной зимы, летел к Кириллову: «Здравия желаю, господин полковник! Рядовой Каледин без вашего приказания прибыл!»

Поначалу меня раздражала его манера реагировать на мои слова через паузу и как бы с сомнением. Если мои байки ему неинтересны и он слушает просто из вежливости — незачем мне с ним и нюхаться. Но скоро дошло: ведь он же не просто пенсионер-огородник, он полжизни носился там за облаками, обгоняя собственный звук, ему повышенная возбудимость противопоказана.

Александр Кириллович Кириллов — летчик, мой сосед по даче, 2009 г.

Я не играю в шахматы и преферанс, в которых он ас. Мы общаемся на фоне чая и алкоголя, в котором он тоже профи — пьяным не бывает. Разгулявшись, я часто перебиваю его, требую уточнений, делаю замечания. Он не злится, ждет: может, у меня есть, что добавить, и заканчивает свою, оборванную мною, мысль. Иногда он советуется со мной: как быть с Ниной? Он ее жалеет, а кроме того, скован с ней нерасторжимым половым смыком. И мои советы пропускает мимо уха.

Что это? Поздняя любовь? Или ширма, за которой не виден последний предел, куда все быстрей несет его время? Этими вопросами Кириллов не озадачивается и правильно делает. Он просто живет, а вся эта философия — для нищих духом и слабых телом. Нина жалеет его сына и говорит, что парня надо женить на достойной инвалидке через интернет.

Жена Кириллова, красивая статная женщина с командирской повадкой, про Нину догадывается. Я увещевал полковника ничего не менять и крепить советскую семью — ведь он русский генерал! Ему уже и мундир новый с лампасами успели пошить в свое время, но в последний момент Ельцин с бодуна его вычеркнул. А Кириллов на радостях уже послал сестре Анфисе в деревню фото в генеральской форме.

Кириллову сплетни, дрязги — не в кассу. Он надумал поступить благородно и ответственно — поселить Нину где-нибудь подальше. Чем плоха, к примеру, его родина Чувашия, где у него все схвачено? Пусть она там живет и работает на свежем воздухе и оттуда помогает родне. Правда, мнением Нины о возможной ссылке поинтересоваться забыл.

Садовые товарищи в нем души не чают: он терпеливо выслушивает их жалобы и через паузу, как царь Соломон, принимает решение. Если дела «Полета» не терпят отлагательства — надо чинить сгоревший трансформатор, водокачку, ремонтировать дорогу или менять провода, — он, случается, тратит и свои: ничего, «садовые» потом без скрипа компенсируют. Лихоманы обходят «Полет» стороной: Кириллов помогает гастарбайтерам найти работу, а те — в благодарность — присматривают за порядком. А сам Кириллов на крутом вираже облетел налоговую, ибо: «В чрезвычайных ситуациях СНТ „Полет“ может служить базой для размещения слушателей из профессорско-преподавательского состава для подготовки военных кадров и земельным налогом не облагается». Я дивлюсь: не еврей ли он часом? Кириллов смеется и зовет меня на Троицу в Чувашию. Желание поделиться родиной у него — высшая степень доверия.

Мы дружим, но не на равных. Его жизнь завораживает меня от и до, моя же не очень его занимает. Но иногда, уловив интерес, рассказываю о себе — как стал писателем, сколько получаю, ругаю сына Димку, живущего в Монреале: делом не занимается, только детей разводит. Кириллов обескуражен: есть сын, нормальный, целый, какого ж еще рожна! Мне кажется, он хочет рассказать что-то про своего сына, что-то запретное, тайное, но…

Военным летчиком он стал, чтобы защищать родину, когда начнется война с Америкой. Я пошутил, что нашу родину следует защищать от собственного государства.

Мое остроумие ему не пришлось. Это был единственный раз, когда наши отношения напряглись. В основном на прошлую жизнь мы смотрим одинаково: Ленин, Сталин, Советская власть — все уроды. В небе, опираясь крыльями на плотный чистый воздух, Кириллов четко знал, что делать, как жить и для чего; когда опускался на землю — ноги вязли во лжи. Но до конца он не сдается, стоит на своем: коммунизм и христианство из одной купели. Как-то я рассказал, что у меня жена полька. Кириллов оживился: в 81-м его из академии Фрунзе, где он преподавал «Боевое применение авиации», командировали в Гродно: якобы — на учения, на самом же деле для разработки плана вторжения в Польшу. Его вызвал замминистра генерал Варенников. Кириллов приватно изложил свои соображения о нецелесообразности применения авиации. Выходит, помог Польше, рикошетом — моей жене, стало быть — мне.

Я внимательно слушаю его успокаивающий баритон, и в такт пульсу поскрипывают волосы у меня в ухе — от усердия.

Когда отца Кириллова, кулака, сослали, запахло голодной смертью. Но мать, решительная женщина, планомерно споила самогоном главного деревенского активиста, соблазнила и добилась своего: активист написал в район, что вышла ошибка. И чудо случилось — отца вернули из ссылки. А в 34-м родился Кириллов.

От желтухи мать заставляла его есть вшей. По дороге в далекую, за дремучим лесом, школу отплевывался от волков горящим керосином. Этот запах так и остался с ним на всю жизнь: керосин — самолетное топливо.

Первый раз женился опрометчиво, на последнем курсе, — намеревался расстаться с девством, а получилась беременность. Пошли дети. Он перемещался с семьей по стране, легко вживаясь в новую географию и должность — командир звена, эскадрильи, отряда, полка. Полковника получил в тридцать три года. В самолет семейные проблемы не брал, а молодых летунов наставлял: «Полет не работа, а праздник! Небо плохого настроения не любит».

В сельское хозяйство Кириллов не упирается: огурцы с помидорами для него хорошо растут на рынке. А недавно ему плюнули в душу. Один залупистый садовод засомневался в чистоте открытого Кирилловым магазина: имеет, мол, откат. Собрание заинтересовалось. Кириллов послал собрание и ушел из председателей.

— Рядовой Каледин! — скомандовал он в начале этого лета. — Доложите, чем заняты?!

— Сочиняю про полковника Кириллова рассказ для журнала «Огонек».

— От-ста-авить! На Троицу едем в Чувашию!

Я живу на первом этаже в центре Москвы. На площадке я и сосед-итальянец, коммивояжер. От лифта мы отделились железной дверью. Итальянец вояжировал, квартира пустовала. Но подобрался кризис, итальянец сдал квартиру вежливой миниатюрной блондинке на красном «мерсе». Блондинка организовала в квартире эксклюзивный бардачок. Ввечеру чаровниц навещали немолодые степенные клиенты. На первых порах все было тихо. В глазок я видел, как в предбанник выпархивала барышня в полупрозрачном пеньюаре и, прижав палец к губам, проводила клиента к себе. Потом девушки оборзели: стали днем попивать, заводить громкую музыку. Клиенты пошли молодые, нетрезвые, дерзкие. Они курили у лифта, шумно обмениваясь впечатлениями. Иногда путали звонок, устремлялись в нашу квартиру и ошалело озирались в прихожей среди книжных полок, пока несвежая, но юркая дева не забирала клиента.