Лишь бы не было войны - Булат Владимир. Страница 33

А мои скитания продолжались. Размеры Украины невелики, а железнодорожные переезды кратки и неутомительны. 1 июля я был уже в Одессе. Этот грязный, шумный, галдящий город произвел на меня скверное впечатление. В отличие от других украинских городов он не имел юденблока, и казалось, что евреев здесь гораздо больше, чем индоевропейцев. Из Одессы я на водной ракете доплыл до Запорожья, а потом посетил Миргород, Полтаву, Харьков и Чернигов.

В Миргороде действительно существует знаменитая лужа перед зданием миргородского горсуда, а бублики и минеральная вода восхитительны. В Миргороде я случайно познакомился с правозащитником моих лет, но, как вы догадываетесь, в этом знакомстве не было ничего приятного. Правозащитники здесь надеются на постепенное разложение советской системы и действуют по принципу: чем хуже, тем лучше, полагая, что только страдания способны воспитать гражданское общество, а прочие лишения должны сбить с русских «имперскую спесь» и обеспечить в будущем гегемонию оплота демократии – США.

Помню еще, как в Полтаве я набрел в сумерках на летний кинотеатр: шел «Иван Васильевич», еще мелькали титры, и мне вспомнилась очень грустная песня какой-то рок-группы о безвозвратно ушедшем времени.

АВЕНТЮРА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

В которой Вальдемар всеми силами не дает мне скучать

Прошу не считать это описание докладной запиской на имя какого-нибудь демократического одержимца или практика с масонским партбилетом. Если мне когда-нибудь будет суждено возвратиться обратно, в Россию демократическую, я всячески буду бороться против возможной интервенции демократических государств, которая неизбежно закончится поражением войск интервентов, а, возможно, и к ответному вторжению Германского Рейха и Советского Союза в наш мир. Если со временем будет освоена техника перехода из одного мира в другой, эту возможность необходимо использовать исключительно для мирных целей – туризма, культурного обмена и налаживания родственных связей.

Когда я 16 августа вышел на перрон Витебского вокзала, меня встречал сам Вальдемар, чисто выбритый и в форме своего министерства (он уже сдал государственные экзамены и получил право повсеместно носить форму госбезопасности). Новенький белый китель подпоясан темно-синим поясом, стирать такой – сущее наказание для любящей супруги.

– Ну что? «репатриант»? – таким насмешливым тоном я разговариваю со своими близкими друзьями.

– Нет, – ответил я, – репатриация – это было бы, если бы я оказался году эдак в 1913-м. А это – эмиграция, хуже того – «беженство», хотя и непреднамеренное.

– Месяц назад… – он сделал паузу для того, чтобы предъявить документы на контроле, – месяц назад правительство, как мне об этом дали знать, решало вопрос о твоей судьбе…

– Да?! Никогда не думал, что мое затерянное существование станет проблемой для целого кабинета министров. И любопытно, что же они там решили?

– До сих пор для всех людей ты был как бы моим двойником, мною…

– Так я и есть ты.

– Физически нет. Ты занимаешь свое место в пространстве и ведешь независимый образ жизни. Юридически, следовательно, ты тоже – не одно со мной.

Я улыбнулся.

– Что?

– Мы с тобой как два лица некой двоицы – подобосущны, но не единосущны. Они хотят меня натурализовать, в смысле смены имени и места проживания?

– Видишь ли, все это составляет государственную тайну – пока, во всяком случае. Когда мы освоим технику перехода в параллельный мир, тогда пожалуйста: ты рассекретишься.

– И то дело! Может, назад хоть вернусь.

– Тебя так тянет назад?!

– Каждому – свое, Вальдек. Здесь я как Грильдриг завишу от ваших великанов. Достаточно единого их сомнения, и мои часы будет нетрудно сосчитать.

– Какие у тебя пессимистические взгляды.

– Я не верю в гуманность вашей системы.

– Дорогой мой, на тебя уже истратили больше, чем на любого космонавта, а ты все еще считаешь себя обреченным. В общем, пока они ничего не решили, и все оставлено как есть…

– Куда отвезти прикажете? – спросил чернявый таксист на привокзальной стоянке, приняв нас за братьев-двойняшек.

– Улица Героев Халхин-Гола.

Всю, дорогу водитель и Вальдемар оживленно обсуждали последние события на маньчжурской границе (водителя на эту тему навел наш адрес). В начале этого месяца участились провокации со стороны маньчжурских пограничников, и значительная группировка войск на Дальнем Востоке была еще более усилена. Водитель полагал, что это и есть начало большой войны с Ниппонией, и что мы можем наконец отомстить за Спасск и Оху. Вальдемар, наоборот, был уверен, что все обойдется, как обходилось все прошлые разы. Я же рассматривал улицы города, не знавшего ни блокады, ни приватизации. По сравнению с весной появилось множество новых машин скорой помощи германских марок, а частные ларьки, стоявшие раньше где попало, убрали в строго отведенные места. На многих фонарях висели предостерегающие надписи: «Выгул собак строго запрещен! Штраф – 10 рублей».

Двумя близнецами мы вошли в вальдемарову квартиру, где нас ожидала белокурая Виола, чья внешность сама по себе была пропагандой расизма. За ужином Вальдемар рассказывал:

– Моего отчима едва не разжаловали в рядовые… Да… Обыкновенная борьба ведомств, в Рейхе это часто случается… По счастью, его выручил его давний знакомый по летной академии в Ванзее: и они завтра, да, завтра отправляются на новое место службы – в Южную Африку в Ивангород, то есть Йоханнесбург. И приглашают меня на новоселье… Поедешь?

– Нет! На сей раз – нет. У меня что-то вроде аэрофобии – боюсь летать на самолетах. Все время представляется, что мои кости белеют где-нибудь в сахарских дюнах вперемешку с обломками самолета, а в теленовостях всех континентов проходит короткой строкой: «Потерпел аварию самолет „Люфтганзы“, следовавший рейсом Берлин – Йоханнесбург».

– В таком случае тебе предстоит прогулка на сопки Маньчжурии, ибо мне через месяц надо быть в двух разных концах планеты. М-да, если бы тебя не было, тебя надо было бы придумать!

– А если я там часом погибну? Или в этом и состоит попытка вашего правительства решить мою проблему?

– Дурак ты, Вальдемар! У тебя часом, – передразнил он меня, – не развилась мания преследования?

– А откуда мне знать, не нахожусь ли я под колпаком у твоих коллег? Тут не только мания преследования появится.

– На основании знакомства с твоим вариантом моей биографии я могу сделать вывод, что с психическим здоровьем у вас плоховато, – он безнадежно махнул рукой. – Да нет же: погибнуть ты можешь и на ближайшем перекрестке под колесами грузовика. Или – как ты мне рассказывал – погибнуть, не родившись от аборта, как у вас при демократии заведено. Ты меня убил, Вальдемар. В стране, где разрешены аборты, ни одна диссидентская тварь не смеет и рта открывать насчёт каких-то там «репрессий».

– Ладно, извини, мне просто надоело быть переезжей свахой. Очень жаль, что правительство не пришло ни к какому выводу.

– Вальдемар, неужели тебе здесь плохо?! Ну скажи, положа руку на сердце, где лучше: там или здесь?

– Мне кажется, наши миры просто несоизмеримы.

– Хотя у вас же там капитализм со всеми его прелестями – чего я спрашиваю?

– Я тебе писал о том, что был в Наславче?

– Ты там был? Когда?

– 21 июня.

– Так в это самое время…

– Да, вы с Виолой тоже были там. Но меня никто не заметил: для всех я был невидим, люди даже проходили сквозь меня. Я решил, что начался мой переход в мой мир, но нет – эффект исчез через несколько часов.

– И это случилось именно в то время, когда ты приехал к деду?

– Я думаю, это совпадение. Первое, что я заметил, это равнодушие ко мне собак.

– Да, это показатель! Но ведь это же уникальное явление! Ты был в тот момент сразу в двух мирах! Тебе надо немедленно обратиться к ученым.