Когда ангел играет на арфе… (Из цикла «Рассказы старого антиквара») - Кларов Юрий Михайлович. Страница 4

Ричард торговался, как последний барышник. И не будь на мне этой маски, мы бы с ним поладили. А так он продал Вильгельму Шотландию, а Лондон сохранил за собой.

Шотландия, правда, пошла за бесценок, не дороже брюссельской капусты в базарный день, но недостающую сумму ему удалось добрать с министров и советников своего покойного отца. Всё это знатное стадо рыжий согнал в тюрьму и потребовал выкупа. Уплатили…

Малосимпатичный король, хотя, помнится, неплохо разбирался в музыке и поэзии. Да и сам что-то сочинял — то ли стихи, то ли песни.

Хотя Менотти никак не мог разглядеть рога, хвост и копыта, он не сомневался в обоснованности своих подозрений.

Душу несчастного охватил ужас. Он попытался встать со стула, но не смог: ноги не слушались.

— Однако я заболтался и забыл про свои обязанности, — сказал ночной посетитель, и комнату тут же заполнили ароматы далёких стран. Но на этот раз они не навевали привычных ночных грёз. Нет, парфюмер не отправился в путешествие, подгоняемый ветром запахов. Он по-прежнему сидел на своём стуле, придавленный ужасом происходящего.

Не было ни золотого песка, ни безбрежного океана, ни тропических лесов. Лоренцо Менотти видел перед собой лишь сверкающие в прорезях маски огненные глаза страшного человека… Человека? Нет, дьявола, могущественного и коварного князя тьмы, от которого нет спасения ни в порошке Петро Менотти, главного государственного отравителя Венеции, ни в философском камне алхимика из Латинского квартала мосье Каэтана.

Лоренцо Менотти тяжело дышал, со всхлипом втягивая в себя воздух. Он задыхался.

Ему казалось, что в его камине полыхают пламенем не дрова, а кипит и булькает зловонная сера. Синее пламя ада лизало своим жадным языком стены, потолок, уставленный пробирками стол.

Тяжёлый густой дым забивал ноздри, першил в горле, застилал жгучими слезами глаза, острием кинжала вонзался в трепещущее сердце.

— Что с вами, метр, вам дурно? — словно издалека, донесся до Менотти ласковый голос.

Парфюмер с трудом раскрыл глаза и вдохнул в себя воздух.

Запах серы исчез. От незнакомца, как и раньше, пахло испанскими мускусными духами.

— Надеюсь, причиной вашего обморока были не мои воспоминания?

Менотти стремительно вскинул дрожащую руку и трижды перекрестил своего мучителя. Но тот не исчез. Нет. Он только весело расхохотался, и от его хохота мелодично зазвенели на столе склянки.

— Неужто вы могли предположить, что я испугаюсь святого креста? За прошедшие столетия я так же к нему привык, как люди привыкают к клопам или, простите, блохам — неприятно, но терпимо. Разве лишь слегка зудит… — Ночной посетитель стыдливо почесался под камзолом.

— Изыди! — крикнул Менотти.

— Ну, зачем же так громко? Успокойтесь, метр, успокойтесь. Так вы разбудите Гастона, а ему, согласитесь, надо отоспаться. Не хотите ли лучше понюшку табаку? Табак очень успокаивает.

Ночной посетитель достал из кармана камзола серебряную табакерку и подбросил её вверх. Вместо того чтобы упасть на пол, табакерка плавно опустилась на стол и лягушкой запрыгала к парфюмеру.

Волосы на голове Менотти зашевелились.

— Угощайтесь, мосье, — проквакала табакерка, звонко щелкнув крышкой.

— Угощайтесь, — поддержал табакерку ночной посетитель. — Смею вас уверить, что это лучший нюхательный табак в Париже.

— Изыди! — простонал парфюмер.

— Однако вы просто невежливы, — удивился ночной посетитель. — Хотя тот рыжий король, о котором я вам рассказывал, — опять забыл его имя! — был порядочным грубияном, но и он выбирал выражения. А ведь ему очень хотелось втридорога всучить мне свой отсыревший Лондон. Вы, конечно, не король, метр, но…

— Невежа! — громко квакнула табакерка и возмущённо застучала крышкой.

— Изыди… — прошептал парфюмер.

— Хорошо, хорошо, метр, — успокаивающе сказал незваный гость. — Только не волнуйтесь. Вам вредно волноваться. Я готов выполнить любое ваше желание. Но услуга за услугу…

— Тебе нужна моя душа? — прохрипел Менотти.

— О нет, метр, не беспокойтесь. Вашу душу я охотно уступлю всевышнему. Я уже давно не коллекционирую душ. Приелось.

— Что же тебе от меня нужно?

— Сущий пустяк, метр.

— Что?

— Рецепт «Весеннего луга» и флаконы с этими очаровательными новыми духами, которые вы уже приготовили для блистательной мадам.

— Ты ими будешь кропить ад?

— Нет, мосье, в аду по-прежнему обходятся серой. Надеюсь, моя скромная просьба вас не очень затруднит?

— И ты тотчас же исчезнешь?

— Конечно.

— И больше никогда не будешь сюда приходить?

— Готов поклясться адом, мосье!

Менотти вновь почувствовал запах серы, густой, тяжёлый, удушливый. Фигура незнакомца теряла свои очертания, расплывалась, превращаясь в зловонное облако дыма. Чья-то рука всё сильней и сильней сжимала сердце парфюмера, безжалостно выдавливала из него кровь. Менотти задыхался.

— Надеюсь, у вас нет никаких возражений, метр?

— Я… с-согласен, — заикаясь прошептал Менотти и, дернувшись всем телом, медленно стал валиться со стула.

— Метр! Что с вами, метр?!

Но, увы, парфюмер маркизы Помпадур уже не слышал этих восклицаний своего мучителя: он был мёртв…

Скрипнул ставень. В окно неловко пролез долговязый мосье Каэтан и склонился над телом Менотти:

— Умер…

Человек в маске поднял руку Менотти. Она была тяжелой и безжизненной.

— Кажется, вы правы, чёрт побери!

— Вы его убили, мосье, — сказал алхимик.

— Его убил не я, а страх, — возразил незнакомец. — Откуда я мог знать, что у старика такое слабое сердце! Досадно, очень досадно… Но свои двадцать тысяч ливров вы все равно получите. А такая сумма может утешить в любом горе. Но скажите мне, где Менотти обычно хранил готовые духи?

— Не знаю, — тихо сказал алхимик.

— Вы шутите?

— Нет, я плачу, мосье. Я оплакиваю единственного человека в Париже, который ко мне хорошо относился и которого я так подло предал.

— Это вы не опоздаете сделать и завтра, — сказал незнакомец. — А сейчас всё-таки попытайтесь припомнить, где покойный прятал флаконы с духами. Тысячу ливров за каждый найденный флакон! Вы слышите меня, Каэтан?

Но мосье Каэтан даже не повернул в его сторону головы. Он неподвижно стоял над телом парфюмера, и по его морщинистым щекам текли слёзы. Алхимик из Латинского квартала оплакивал так неожиданно умершего Менотти, повешенного по приказу прусского короля блистательного графа Руджиеро и свою несчастную жизнь в этом богом проклятом городе, где никак нельзя заработать честным путем столь необходимые ему для опытов деньги…

* * *

— А теперь, — сказал Василий Петрович, — предоставим ночным посетителям продолжать свои розыски в доме парфюмера, а сами посетим «скромную хижину» мадам Помпадур — так она именовала свой загородный дворец Бельвю. Именно в Бельвю и будут развиваться дальнейшие события.

* * *

Некто по имени Жюль Сури писал о Помпадур: «Её лицо, очень подвижное, изменялось постоянно от цвета платья, прически… времени дня. Она казалась совсем иной при свете люстры, чем при дневном свете. Короче сказать, у неё не было определённых черт и определенной физиономии».

— Если к этому добавить разнообразные наряды, мощный арсенал косметики и незаурядные артистические способности, — сказал Василий Петрович, — то легко понять, почему так противоречивы высказывания о внешности маркизы её современников и современниц.

Для одних мадам Помпадур была вульгарной дочерью лакея, для других — очаровательной золотошвейкой, для третьих — надменной светской дамой. И каждый из них был прав: маркиза беспрерывно меняла платья, грим, лицо, фигуру и манеру держаться.

Разнообразию ролей, которые сыграла в своей жизни фаворитка короля, могла бы позавидовать любая актриса «Комеди Франсез».

Но по утрам Помпадур всегда избирала роль крестьянки. За несколько минут перед зеркалом щеки маркизы покрывались загаром, и, весело стуча деревянными башмаками, она отправлялась в коровник. Впрочем, это помещение только с большой натяжкой можно называть коровником. Скорей, это было что-то вроде роскошного загородного дворца, предназначенного для отдыха и развлечений коров маркизы. Пол здесь был выложен мраморными плитками, а стены украшали пейзажи самых модных французских художников. Фарфоровые же подойники, которыми пользовалась мадам Помпадур, изготовлялись в знаменитом Севре. Да и коровы мало чем напоминали обычных. И если они, подобно своим соплеменницам, давали всё-таки молоко, то только в силу природной доброжелательности и личного уважения к мадам де Помпадур.