Зарубежная литература XX века: практические занятия - Коллектив авторов. Страница 58
Особенно в одиннадцатой главе романа много размышлений автора о вчерашнем и сегодняшнем дне Англии, о «новой расе, новом человеке; одна половина души у него суетливо поглощена деньгами, политикой, социальным устройством, другая же, хранительница инстинктов, – мертва. Все, живущие здесь – полутрупы, причем чудовищно самонадеянные». Боль автора за родную страну, за судьбу своей цивилизации прорывается в лирической интонации: «Англия, моя Англия!» (у писателя есть рассказ с таким названием).
Лоренс не видит в Англии класса, который был бы способен к регенерации: судьба последних джентльменов воплощена в истории крестного Клиффорда сквайра Уинтера (через год после его смерти на месте его прекрасного поместья Шипли вырастает уродливый современный поселок), рабочие некрасивы и грубы, пропасть между правящим классом и народом непреодолима. Интеллектуалы погрязли в словах и неспособны к действию; художники увлекаются безжизненной абстракцией. Как говорит приятель Клиффорда Томми Дьюкс, «общественная жизнь Запада представляется мне полоумной. Даже более того: наша хваленая "жизнь разума" – и та, кажется мне, от скудоумия. Мы – выродки, идиоты. Лишены человеческих чувств. ...Мы мним себя богами, всесильными и всемогущими. Нужно вернуться к человеческому естеству, вспомнить, зачем нам сердце, половой член, – тогда мы перестанем уподоблять себя богам...»
Не раз говорит автор о том, что война оставила глубокую травму в душах людей, что особенно важно для понимания образа Клиффорда Чаттерли. Он – жертва войны, и хотя никогда не вспоминает своего фронтового опыта, война определяет его нынешнее существование. Омертвляющая пелена, которой он окутан и которая распространяется на все его окружение, есть следствие войны:
Вроде бы он «поправился», вернулся в Рагби, начал писать, обрел уверенность. Казалось, прошлое забыто и к Клиффорду вернулось самообладание. Но шли неспешной чередой годы, и Конни стала замечать, что синяк на зашибленной душе мужа все болезненнее, что он расползается все шире. Долгое время он не напоминал о себе – сразу после удара душа сделалась бесчувственной, – а сейчас страх, точно боль, распространился по всей душе и парализовал ее.
Конни нестерпима эта «роковая, мертвящая пустота», которой щеголяет ее муж и его черствые интеллектуальные приятели, и для нее главная ущербность современного мира, причина отсутствия в нем красоты, интуиции, гармонии в том, что «в наши дни мужчины и женщины по-настоящему не любят друг друга». Мужчины выхолощены погоней за деньгами, своей принадлежностью к чудовищному миру «жадных механизмов и механической жадности, где слепит свет, льется раскаленный металл, оглушает шум улиц, и живет страшное чудовище, виновное во всех бедах, изничтожающее всех и вся, кто смеет не подчиниться». Женщины стали подобно мужчинам бесчувственны, «души у них точно из резины или металла».
А у Конни, какой видят ее окружающие, – особый дар, «женственность в сочетании со скромностью и смирением, в этом ее суть», и еще до встречи с Меллорсом этот дар подсказывает ей, что единственным лекарством от мертвенной атмосферы Рагби-холла может быть окружающий его лес, природа. Конни часто вырывается погулять в старый дубовый лес за оградой парка, который так поэтично описан в пятой главе романа:
...лес будил воображение. Что-то таинственное и первозданное таил он. Сейчас лес стоял тихий, воздев к небу бесчисленные извилистые ветви. Серые могучие стволы попирали бурно разросшийся папоротник. Покойно и уютно птицам порхать с кроны на крону. А когда-то водились здесь и олени, бродили по чащобе лучники, а по дороге ездили на осликах монахи. И все это лес помнит, помнит и по сей день.
Лес помнит Робин Гуда, помнит другие поколения, и в его покое и уединении постоянно творится новая жизнь. В лесной сторожке, у клеток с фазанятами весной разворачивается любовь Конни и егеря, здесь, обнаженная, она бегает под дождем, как вакханка, здесь они справляют в пятнадцатой главе романа ритуал «весны священной», священного брака. Лес – их убежище от суетного мира, сакральное пространство их страсти. В лесу у героев включается «второе», или истинное, сознание, противостоящее, по Лоренсу, сознанию будничному, повседневному. Второе сознание воспринимает мир полноценно, инстинктивно; пробуждается оно только в те мгновения жизни человека, когда в нем говорит плоть и он вырывается из тюрьмы сознания, когда в полноте бытия он обретает здоровый, любовный и нежный взгляд на мир, обретает самозавершенность.
Когда Конни встречается с Меллорсом, ее обуревают самые противоречивые чувства: она критикует его будничным сознанием и одновременно обожает сознанием истинным. Мудрость героини в том, что она не борется с истинным сознанием в себе, дает ему окрепнуть и не поддается на увещевания внешнего мира. Истинное сознание Конни нельзя передать иначе как в лирических образах, позаимствованных из мифа (Ева, вакханка), в цитируемых строках поэзии, в образах леса: «Она – дубрава, темная и густая, и на каждой ветке бесшумно лопаются тысячи и тысячи почек. И в сплетенье ветвей, что есть ее тело, притихли, заснули до поры птицы желания».
Меллорс в романе в меньшей степени показан изнутри, чем Конни, но достаточно, чтобы читатель воспринял основную мысль этого образа. Его биография дана в основных деталях: сын шахтера, первый ученик поселковой школы, кузнец, муж Берты Куттс и отец дочки по имени Конни, он сбежал от жены в армию и был в Индии лейтенантом. Начитанный, думающий человек, он не принял образа жизни средних классов и предпочел вернуться егерем в свои родные места. Меллорс воплощает, по замыслу Лоренса, почти исчезнувшее из мира мужское начало. Ему долго приходится иметь дело лишь со вздорными и самовластными современными женщинами, так что до встречи с Конни он отчаялся найти любовь.
Лейтмотив образа Меллорса – нежность, первоначально Лоренс так и хотел назвать роман – «Нежность». Когда Конни видит его впервые, в его голубых глазах она видит «за нарочитой бесстрастностью боль, и неприкаянность, и непонятную нежность». Слово «нежность» – ключевое в любовных сценах Меллорса с Конни, его обуревает нерастраченная нежность, сфокусировавшаяся на этой прекрасной, столь желанной для него женщине. Но он смотрит на их любовь без иллюзий:
...современный мир погубит ее, непременно погубит, как все, что по природе своей нежно. Да, нежно! В душе этой женщины жила нежность, сродни той, что открывается в распустившемся гиацинте; нежность, неведомая теперешним пластмассовым женщинам-куклам. И вот ему выпало ненадолго согреть эту душу теплом своего сердца. Ненадолго, ибо скоро ненасытный бездушный мир мошны сожрет и их обоих.
Мужество Меллорса в том, что он продолжает любить Конни, несмотря на уверенность в бесперспективности их любви, о чем он с особой прямотой говорит в пятнадцатой главе романа, когда произносит перед Конни целые речи в осуждение современного мира. Он предлагает «сбросить с себя путы», «перестать гробиться ради денег», «снести все кругом и построить для тивершолльцев прекрасные светлые здания».
Он сам понимает, что человеку с его взглядами место либо в лесу, вдали от прочих людей, либо на Луне. Мысли об их с Конни будущем ассоциируются у него с эмиграцией в колонии или с Луной – в Англии для них точно не найдется места, и только моменты пробуждения второго сознания как-то примиряют его с жизнью. В Меллорсе накопилась масса горечи:
Позор, что сделали с людьми в это последнее столетие; их превратили в муравьев, у них отняли мужское достоинство, отняли право на счастливую жизнь. Я бы стер с лица земли все машины и механизмы; раз и навсегда покончил с индустриальной эрой, с этой роковой ошибкой человечества. Но поскольку я не в силах с этим покончить, да и ни в чьих это силах, я хочу отрясти прах со своих ног, удалиться от мира и зажить своей жизнью, если это возможно. В чем я очень сомневаюсь.