Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович. Страница 12

— Нет, — сказала она.

Артем раскрыл альбом и, взглянув на чистый лист, сказал:

— Я вас уже написал...

Таня захлопнула крышку и, нырнув под барабан с тросом, очутилась на участке Артема.

— Покажите! — потребовала она, видя, что он при­крыл рукой альбом. — Наверное, уродка? Да?

— Наоборот, красивая...

Таня подошла еще ближе и, глядя ему в глаза, попро­сила:

— Ну, пожалуйста!

Артем раскрыл альбом: там ничего не было.

— Я не люблю, когда меня обманывают, — сказала она и, резко повернувшись, тем же образом перелезла через колодец.

— Вы любите сами обманывать, — поддел Артем.

Сердито загремев ведром, Таня прицепила его к тро­су и, придерживая весело закрутившуюся, отполирован­ную вертушку, опустила в колодец. Послышался

всплеск — это ведро ушло на дно. Артем хотел было по­мочь, но она отрицательно покачала головой.

— Далеко вам за водой ходить, — сказал Артем, причем без всякого умысла.

Она мельком с усмешкой взглянула на него и взяла ведро за дужку. Покачиваясь, понесла к детсадовской кухне.

— Здесь сестра моя работает, — не оборачиваясь, сказала она. — Я ей иногда помогаю... А вы подумали, что я пришла на вас посмотреть?

— Приходите еше, ладно?

— Зачем, интересно?

— За водой, конечно, — сказал Артем.

Она через плечо бросила на него насмешливый взгляд и, ничего не ответив, скрылась в дверях кухни.

Глухо и грозно заворчал гром. Солнце наполовину скрылось за сизыми, с поволокой облаками — гонцами грозы. Стрижи спустились с небес и не так уж рьяно кру­жили над самым куполом башни. Туча наглухо закрыла полнеба. Она была какая-то необычная: надвигалась из-за бора, клубилась, заворачивалась внутрь, втягивая ту­да зазевавшиеся облака, поминутно меняла оттенки. Но пока ни одна молния не отпечаталась на ее рыхлом боку.

Поселок притих перед большой грозой.

Обычно гроза обходит Смехово стороной. Засинеет вокруг, молнии то тут, то там полосуют, раздирают не­бо, грохочет, сотрясая землю, гром, а дождя нет. В ка­ких-нибудь полутора километрах под косыми струями дождя полегла высокая трава, пляшут фонтанчики на шоссе, глядишь — уже побежали по канавам да тропин­кам ручьи, а в селе сухо. Не хочет почему-то дождь про­ливаться над Смеховом.

Может быть, старухи у бога вымолили дождь или колдуньи наколдовали, но на этот раз туча остановилась как раз над Смеховом.

Капли яростно застучали по крышам домов, сверты­ваясь в пыли, дробно упали на дорогу. Красная крыша водонапорной башни загудела, как колокол. Голубова­тый яркий грозовой разряд один, второй и третий раз будто играючи соприкоснулся с растопыренной лапой громоотвода. Треск, ослепительная зеленая вспышка — и враз присмиревшая молния огненной змеей утекла по витому проводу в землю.

Артем стоял под навесом и смотрел на башню, дожидаясь еще одного разряда. Ударило где-то рядом, за ста­рым клубом. С застрехи вразнобой брызгали струи. Дождь плясал на потемневших бревнах, лопотал в лопу­хах, звучно долдонил в дно перевернутого у колодца вед­ра. Какая-то глупая курица, застигнутая врасплох, спря­тала голову под большую щепку. Дождь молотил по пе­рьям, хвост вздрагивал, но курица терпеливо стояла на полусогнутых скрюченных ногах и не двигалась.

Майская щедрая туча зараз рассчиталась за все долги.

3

Дом протекал. Тяжелые капли срывались с потолка и шлепались на крашеный пол. В сенях капли со звоном разбивались о стол, жестянку с керосином, умывальник. Артем сидел на крыльце, отгороженный от мира стеной дождя.

Артема переполняло чувство радости. Неожиданно для себя во все горло затянул; «Ревела буря-а, гром греме-эл...» И умолк, взглянув в сторону детского сада. Во дворе никого не было. Детишки со своими воспита­тельницами сидели в комнатах и, слушая шум дождя, разучивали новую песенку. А покинутые деревянные ло­шадки сиротливо мокли на детской площадке.

Давно Артем не чувствовал себя так хорошо. В горо­де его последнее время одолевали совсем другие чувст­ва: усталость, опустошенность, утрата веры в себя. В та­кие дни хотелось напиться или уехать куда-нибудь. А ку­да-нибудь — это снова город, приятели, мимолетные зна­комства. А потом и оттуда хотелось поскорее уехать... Иногда, валяясь на неубранной гостиничной койке, да­леко-далеко от дома, он думал, что жизнь сыграла с ним злую шутку: почему до сих пор он не встретил девуш­ку, на которой смог бы жениться? Бывая в гостях у же­натых приятелей, Артем с горечью ловил себя на мыс­ли, что он завидует их семейной жизни, пускай даже ме­щанскому, уюту. Как это, наверное, здорово, когда кто-то заботится о тебе, ждет... И даже жалобы приятелей на жен, которые не дают им как следует выпить, пилят за это, казались ему детскими.

Дождь кончился, но еще долго слышалось шуршание капель в сенях, на чердаке. Артем перегнулся через пе­рила крыльца и увидел себя, будто в зеркале, в большой деревянной, переполненной водой бочке. Широколобый, чернобородый, в серых глазах живой блеск. Довольно живописная личность. Подмигнув своему изображению, он бросил в бочку подвернувшийся под руку камень: вода заволновалась, и изображение исчезло.

Бороду Артем отпустил два года назад, когда был с ихтиологами в длительной экспедиции в Хибинских го­рах. Тогда все мужчины, кроме начальника экспедиции, отпустили бороды. Портреты этих озерных бродяг, напи­санные Артемом, были опубликованы в журнале «Сме­на». Кто-то сказал, что борода идет Артему, но он не потому оставил ее.

 Во-первых, не нужно каждый день бриться, во-вторых, если раньше, над чем-нибудь заду­мываясь, он терзал свой многострадальный нос (как-то в детстве его перебили палкой в неравной драке), то те­перь накручивал на палец бороду, пощипывал усы.

За девушками он ухаживать не умел, тем не менее нравился многим, хотя сам искренне удивлялся этому. От него — рослого, крепко сколоченного — веяло силой. А в серых глазах, особенно когда он задумывался, появ­лялась несвойственная его мужественному облику неж­ность.

С крыши все реже срываются тяжелые капли. На край бочки приземлился воробей и, озорно погляды­вая на Артема, стал пить, смешно приседая на ногах-спичках. В огороде заквохтали куры. Отворилась дверь детсада, и высокая русоволосая воспитательница огляде­ла притихший, искрящийся дождевыми каплями двор, раздумывая: выводить на мокрую площадку свой выво­док или подождать, когда солнышко выглянет?..

Когда Артем заколачивал окна, он думал, что ночует здесь последнюю ночь, а утром вот взял и оторвал доски напрочь. Друзья его уже в Паланге, а что ему делать летом в Ленинграде? Можно пожить и в деревне, а там видно будет... Во всяком случае, дом продавать не сто­ит. Не так уж и далеко Смехово от Ленинграда — за полдня можно добраться. Поживет он здесь, попишет иа пленэре...

Да что и говорить, утром, выскакивая на росистую лужайку и видя солнце, слыша щебетанье птиц, пчели­ный гул, он чувствует себя счастливым. Каждый день приносит отличное настроение. Что еще человеку надо?

Решено, дом нужно ремонтировать. Жить в нем нельзя. Дом, как говорится, дошел до ручки.

Артем посоветовался с Кошкиным; тот долго чесал макушку, потом сказал, что подумает.

Плотники приходили, подолгу смотрели на старый дом, будто видели его впервые, справлялись о цене и, попросив закурить, уходили. Артем понемногу набав­лял цену. И теперь плотники не сразу уходили: сади­лись на бревна, курили, толковали о международном по­ложении, но окончательно договариваться не торопились. Все они в один голос заявляли, что работы предстоит много. По сути дела, нужно строить новый дом. На вся­кий случай Артем набросал на ватмане внушительный чертеж. Кроме двух комнат и кухни, запланировал на­верху мастерскую.

В конце концов Артем договорился о ремонте дома с разбитным мужиком по фамилии Паровозников. Тот пообещал привести бригаду плотников, и они в два сче­та соорудят ему избу. После молчаливых, осторожных мужиков, не спешащих дать своего согласия, Паровоз­ников произвел самое наилучшее впечатление. Сойдясь в цене, ударили по рукам, и Паровозников удалился, по­обещав в пятницу привести бригаду.