Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович. Страница 58

— Из-за какого-то проклятого сучка чуть было жизни не лишился, — сказал Артем.

— Интересно же бывает... — заулыбался Володя. — Сам вдребезги, а галошам хоть бы что... Это я про лыжи. Как в одном анекдоте...

— Про анекдот я слышал, — сказал Артем. — Ну а дальше?

— Дотащил до сторожки, потом за лыжами сходил, а там ты уже и очухался.

Выпили еще. Глаза у обоих заблестели. Яичница со сковородки исчезла, и они вычистили ее хлебным мя­кишем. Володя вдруг загрустил. Хмуро посмотрев на Ар­тема, сказал:

— Стравил, борода, ты хорошую девку... Где теперь она?

— Если бы я знал, — ответил Артем, которому тоже было невесело.

— Как не знаешь? — удивился Володя. — Она тебе ничего не сказала?

— И даже письма не написала. До сих пор.

— Выходит, стравил девку и бросил?

— Она меня бросила, — сказал Артем.

— Я готов был прибить тебя...

— Камнем в окно? — усмехнулся Артем.

— Что же ты не пожаловался милиционеру Юрке?

— Зачем?

— Дали бы мне пятнадцать суток...

— Не пойму я тебя, — сказал Артем, — то ты готов был прибить меня, то вот от верной смерти спас...

— Валяется человек на снегу без сознания... Так и бросить его там? Пускай замерзает? — удивился Воло­дя. — А ты бы разве прошел мимо?

— Не прошел бы.

— Так чего тогда спрашиваешь?

— Ладно, хватит об этом... Ну а ты как?

— Чего я?

— Ведь тоже ее любил?

Володя налил себе, чокнулся с рюмкой Артема, сто­явшей на столе, и выпил. Задумчиво поглядел на огу­рец, но закусывать не стал.

— Я, Артем, — он в первый раз назвал его по име­ни, — свою любовь с тем камнем в твое окно зашвыр­нул... Не любит — не надо. Как говорится, насильно мил не будешь. Да потом я не из тех, которые сохнут из-за бабы... Что, в поселке девчонок мало? Да только свист­ни — любая моя. А с Татьянкой у меня счастья все одно не было бы... Это уж точно! Говорю-говорю ей что-нибудь и чувствую: не воспринимает она меня, хоть убей! Хо­дим бывало рядом, чего-то говорим, а вот не понимаем друг дружку. Как по телефону: я в одном городе, а она в другом, и слышимость плохая...

Володя замолчал и стал жевать хлеб с салом.

— У тебя тоже так? — немного погодя спросил он.

— Мы понимали друг друга, — сказал Артем.

— Поэтому она и сбежала от тебя к черту на кулич­ки, — подковырнул Володя.

— Я сам виноват... Видишь ли...

— Ты лучше сам разбирайся в своих чувствах, — перебил Володя и поднялся. — Я тебе в этом деле хре­новый помощник... 

— Может, еще сбегать за бутылкой? — спросил Артем.

— Меня тут ждет одна... зазноба, — взглянув на ча­сы, сказал Володя. — Чего на танцы не приходишь?

— Да как-то не хочется.

— Может, опасаешься... этого конфликта? Забудь, что было...

— Я и не помню, — сказал Артем.

— Спасибо за угощенье, — поблагодарил Володя. Оделся и, помешкав, неловко протянул широкую ладонь, а потом ушел, стуча по половицам своими крепкими бурками.

2

Я не знаю, то свет или мрак? .....

В чаще ветер поет иль петух?

Может, вместо зимы на полях

Это лебеди сели на луг?

Хороша ты, о белая гладь!

Греет кровь мою легкий мороз!

Так и хочется к телу прижать

Обнаженные груди берез.

В деревянном сундуке Андрея Ивановича Абрамова среди десятка других книг Артем обнаружил толстый том стихов Сергея Есенина. Вот уж не думал он, что дед его любил стихи. В книжке многие страницы загнуты. На­верное, в такие же зимние вьюжные вечера Андрей Иванович раскрывал том и, нацепив очки, читал прекрасные строки великого русского поэта.

Не жалею, не зову, не плачу,

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым...

Стихи Есенина, будто волшебная музыка, льются под вой метели. Спасибо, дед, за эту чудесную книжку! Ко­нечно, все это Артем читал когда-то, но, наверное, для того, чтобы на всю жизнь полюбить Есенина, нужно вот так одному у потрескивающей печки, под гул метели бе­лой еще раз прочитать его стихи...

Отложив книгу в сторону, Артем задумался. И мысли снова о Тане...

Сколько раз заводила она разговоры о его жизни в го­роде, о знакомых, о родителях. А он почему-то всегда от­делывался шуткой. Даже тогда, когда чувствовал, что это ее обижает. Почему он уходил от этих разговоров? На­верное, просто не было настроения вдаваться в воспоми­нания. А она могла подумать, что он что-то скрывает от нее, утаивает. И приезд Нины окончательно убедил ее в этом...

День его в то время был наполнен до краев. Рано утром они вместе шли в Голыши. На глазах природа со­вершала свои великие таинства: изменялся, готовился к зиме лес, высоко в небе потянулись косяки птиц на юг. После занятий Артем шел в бор, раскладывал этюдник и рисовал, рисовал... Вернувшись домой, с азартом прини­мался помогать плотничать Гаврилычу... А вечером сно­ва прогулка с Таней к семафору. И засыпал с радостным чувством, что завтра снова будет утро, опять такой же светлый день... И ему снились красивые, цветные сны. Сейчас-то он припоминает, когда она оставалась у него, еще ни разу не было так, чтобы она заснула раньше его. Всегда первым засыпал он. И утром, просыпаясь, он ви­дел ее теплые большие глаза, в которых, казалось, отра­жался грядущий день... Иногда в ее глазах мелькала тень, немой вопрос, но он был слишком счастлив, чтобы замечать это... Он был счастлив, наверное, поэтому каза­лось, что и она должна быть счастлива, Ей было хорошо с ним, это он чувствовал, но вот счастлива ли она была? В этом теперь он сомневался. Больше того, после ее воз­вращения из Москвы он больше не заводил разговора о женитьбе: считал, что это само собой разумеется. Когда Таня избегала его, он при каждой встрече повторял, что хочет жениться на ней, а когда девушка после долгих колебаний и сомнений наконец пришла к нему, он боль­ше ни разу даже и не заикнулся о женитьбе. Конечно, у него в душе и тени сомнения не было на этот счет. Он просто уже считал Таню своей женой. А так как она те­перь была рядом, все формальности отступили на задний план. Он, этакий болван, просто-напросто забыл, что нужно было идти в загс. А Таня не из тех девушек, что­бы напоминать об этом...

А за окном все бушевала пурга. Брякали стекла в оконных рамах, протяжно и жутко завывало в трубе... Артем подбросил дров в печь и снова раскрыл Есенина.

Ах, метель такая, просто черт возьми.

Забивает крышу белыми гвоздьми.

Только мне не страшно, и в моей судьбе

Непутевым сердцем я прибит к тебе.

3

Как-то по пути на дежурство завернул Гаврилыч. Вот уж несколько дней, как он не работает у Артема. Внутри избы все сделали, а снаружи мороз не дает. Отложили они окончательную доделку дома до весны.

Одет Гаврилыч не очень-то надежно для ночного сто­рожа в зимнюю стужу: короткий полушубок с заплатка­ми, прохудившиеся ватные штаны, длинный шерстяной шарф да суконная шаика-ушанка.

— И не мерзнешь ты на своей службе? — спросил Артем.

— Неужто я должон на крыльце сидеть и на замок любоваться? — удивился Гаврилыч. — Мою службу из вокзального окошка видать... Да и глядеть-то нечего. Не­ту у нас воров. Зря только сторожа держат. Ладно, жен­ка деньги получает, мне стыдно было бы в ведомости расписываться...

Гаврилыч мял в руках шапку, и вид у него был не­сколько озадаченный.

— Послухай-ка меня, Артемушка, — сказал он. — Потрет-то мой сработал? Аль опять заставишь сидеть дурак дураком на табуретке?

Артем с любопытством всматривался в его лицо. Что-то изменилось в нем, а что, он еще не знал. Хоть и с мороза плотник, а нос вроде бы не такой багровый, как всегда, и умные голубые глаза чистые.

— Раздевайся-ка, — скомандовал Артем. — Кажет­ся, наконец-то я нашел...

— Чего нашел-то, Иваныч? — забеспокоился плот­ник. — Прыщ на носу?

И хотя у него сегодня и в мыслях не было писать Гаврилыча, он почувствовал знакомое волнение. Так бы­вает с ним, когда кисть снова в руки просится.