История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович. Страница 12

повествовательной формы размыты, и повествование то и дело переходит в

обсуждение. Вскоре после этого Лесков подпал под влияние Толстого, но и не

подумал отказываться от особенностей своего стиля: именно в 80-е гг. были

написаны самые роскошные, самые оригинальные его рассказы. В таких

рассказах как Левша (1882), Грабеж (1887), в большинстве рассказов из

сборника Святочные рассказы (1886) и Рассказы кстати нет ничего, кроме

чистого наслаждения рассказом. Левша – самое изумительное из этих

произведений. Там рассказывается о том, как английский кузнец сделал

стальную блоху в натуральную величину и преподнес ее императору

Александру I. Император зовет тульских кузнецов, чтобы они это превзошли, и

они подковывают английскую блоху золотыми подковками. Левшу везут в

Англию, но, вернувшись в Россию, он попадает в тюрьму за пьянство. Это

рассказано изумительным языком, где каждое третье слово – необычайно

смешное лесковское изобретение. По читательской любви Левша уступает

только Соборянам.

Однако большая часть его поздних произведений проникнута «новым

христианством», которое он сам отождествлял с толстовским учением. С этим

отождествлением нельзя полностью согласиться. Христианство Лескова, как и

толстовское, антиклерикальное, сектантствующее и чисто этическое. Но на

этом сходство кончается: господствующая этическая нота иная. Тут в культ

возводится не моральная чистота и разум, а смирение и милосердие. «Духовная

гордыня», самодовольная праведность для Лескова величайшее преступление, и

весьма сомнительно, чтобы герой драмы И свет во тьме светит ему бы

понравился. Главная добродетель в его глазах – действенное милосердие,

духовную чистоту он ценит не слишком высоко, а физическую еще того менее.

Милосердие его проституток часто показано в контрасте с гордой и холодной

добродетелью матрон. Его женщины не останавливаются перед проституцией

ради спасения своих возлюбленных. Один из самых святых его персонажей,

скоморох Памфалон из одноименного рассказа, проводит всю жизнь, устраивая

богатым фривольные и отнюдь не добродетельные увеселения, но, ни минуты

не колеблясь, жертвует все свои с трудом заработанные сбережения, чтобы

спасти человека в бедственном положении. Ощущение греха как необходимой

почвы для святости и осуждение самодовольной гордости добродетелью как

греха перед Духом Святым очень близко к нравственному чувству русского

народа и Восточной церкви и совершенно отлично от толстов ского гордого

протестантского и люциферианского идеала совершенства. Многие поздние

рассказы Лескова, написанные в его ранней манере, принадлежат к числу

лучших, и среди них – последний, название которого так характерно для его

культа смирения – Дама и фефела.

Но самые характерные произведения последних лет – это рассказы из

времен раннего христианства ( Гора, Аскалонский злодей, Прекрасная Аза),

написанные в новой манере. Сюжеты и места действия не позволяют Лескову

пуститься в словесные вольности и выдумки. И все-таки склонность к пышной

цветистости не покинула его, и при всем своем преклонении перед Толстым

Лесков не стал имитировать «классическую» манеру народных рассказов.

Рассказы его так же живописны, разнообразны и затейливы как всегда. У него

развивается новое качество – неожиданная могучая сила воображения. Он

словно по волшебству воссоздает живую, яркую, роскошную картину жизни

при последних языческих и ранних византийских императорах. У него очень

мало точных знаний об этом периоде, он допускает грубые анахронизмы, да и в

древней географии он тоже не силен. Воссоздаваемый им мир многим обязан

житиям святых, кое-чем – Флоберу и очень многим – авторскому воображению.

Тут постоянно ощущается очаровательная тонкая струйка скрытого юмора.

И результат получается причудливый и барочный. Для русского читателя

особенно ново было то, что сексуальные эпизоды описывались смело и

открыто. Стыдливая тогдашняя критика подняла крик против распущенности,

странной для толстовца. Лескова обвиняли в неискренности, в использовании

нравоучительных сюжетов как простого предлога для сладострастных и

чувственных сцен. Однако Лесков был совершенно искренен, и для его

сознательного «я» мораль и была главным в этих рассказах. Но в чудесном

рассказчике были сложности, которых не было в его простоватых критиках, и

его подсознательное «я» художника одинаково наслаждалось описанием

проделок александрийских цветочниц и высокого смирения главных героев. Он

видел русскую жизнь как жестокий, грубый, яркий карнавал преступлений,

мошенничества и героизма. Теперь он создал для себя такую же великолепную

и непристойную картину Римского Востока. Ибо если он что ненавидел, так это

сосредоточенную на себе самодовольную респектабельность.

К последним рассказам принадлежит и Заячий ремиз, опубликованный

посмертно в 1917 году (отдельным изданием – в 1923-м). Это одно из самых

замечательных его произведений и величайшее достижение Лескова-сатирика.

Почти всю историю рассказывает своими словами Оноприй Опанасович

Перегуд, обитатель сумасшедшего дома. В своей прежней жизни он был сыном

мелкого малороссийского помещика; благодаря тому, что его отец учился в

бурсе с местным архиереем, он получил место станового пристава. Оноприй

Опанасович, чрезвычайно тупой и недалекий, мирно сидел на своем посту до

самых 60-х гг., когда началось революционное движение и его обуяло

честолюбивое желание – поймать нигилиста. Он поймал нескольких

нигилистов, но все они оказались законопо-слушными гражданами, а один даже

шпиком, который сам охотился за нигилистами. В конце концов его обводит

вокруг пальца собственный кучер, который и оказывается настоящим

нигилистом. Эта неожиданность сводит его с ума, и он попадает в

сумасшедший дом. В этом рассказе содержатся все лучшие черты лесков ского

стиля – великолепный характерный язык, бурлескные положения,

поразительные истории; но он подчинен одной идее и фигура незадачливого

станового вырастает в символ громадного исторического и нравственного

значения.

Несмотря на восхищение, которое вызывает Лесков у некоторых

английских критиков, как, например, у Бэринга, он все еще не дошел до

англоязычного читателя. За последние три года появились два тома его

переводов ( Часовой и другие рассказы в переводе А. Е. Чамота и Соборяне в

переводе Изабел Ф. Хэпгуд), но они не привлекли большого внимания. Тут во

многом виновато несовершенство переводов. Выбор рассказов тоже был не

слишком удачен – Лесков представлен исключительно своей мрачной и

серьезной ипостасью, и его юмористический дар остается непризнанным. Но

есть и более глубокая причина – англосаксонский читатель составил себе

твердое представление о том, чего он ждет от русского писателя, а Лесков

этому представлению не отвечает. Но те, кто действительно хотят узнать

больше о России, должны рано или поздно признать, что не вся Россия

содержится в книгах Достоевского или Чехова, и что когда хочешь что-нибудь

узнать, то прежде всего надо освободиться от предрассудков и остерегаться

поспешных обобщений. Тогда англичане, вероятно, приблизятся к пониманию

Лескова, которого русские люди признают самым русским из русских писателей

и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть.

4. ПОЭЗИЯ: СЛУЧЕВСКИЙ

В царствование Александра II поэзия страда ла по тем же причинам, что и

проза, но гораздо больше. Русская «викторианская» поэзия и сама по себе была