История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович. Страница 80

болезненное внимание к страданию, где бы оно ни проявлялось (как у

Достоевского), в этом романе находит свое самое глубокое выражение. Вся

книга как бы непрекращающийся пароксизм страдания и мучительного

сострадания. Грязь и жестокость изображены с беспощадным реализмом,

ужаснувшим даже тех, кто привык к Горькому и Андрееву. Та же тема в

Крестовых сестрах (1910), где нищета и убожество обитателей большого

петербургского дома – Дома Буркова – вырастает в символ мира нищеты.

Главная тема книги – жестокость судьбы к «безответным», вечно невезучим

существам, которые рождаются на свет лишь для того, чтобы стать жертвой

жестокости и предательства.

В 1909 г. Ремизов написал Историю Ивана Семеновича Стратилатова

(сначала она называлась Неуемный бубен). В формальном смысле это его

шедевр. Действие повести происходит в провинциальном городе и строится

вокруг чиновника Стратилатова, одного из самых поразительных и

необычайных созданий во всей портретной галерее русской литературы. Как

большинство ремизовских персонажей, это подпольный человек, но с такими

особенностями, которые остались вне внимания Достоевского. Повесть

великолепно построена, хотя не в чисто повествовательном плане. Из всех

русских писателей только Ремизов умеет вызвать ощущение странной жути

какими-то средствами, в которых вроде бы нет ничего ужасного или жуткого, а

все-таки является непреодолимое впечатление, что тут присутствуют дьяволята.

Пятая язва (1912) также история из провинциальной жизни. Тут меньше

странностей и больше пронзительного человеческого интереса. Это история

щепетильно-честного, но холодного и бесчеловечного и потому чрезвычайно не

любимого в городе судебного следователя на фоне провинциальной лени, грязи

и злости. В конце концов ненавистного следователя вынуждают совершить

вопиющую и непростительную судебную ошибку, и поэтический суд Ремизова

представляет его крушение как искупление прежней холодной и бесчеловечной

неподкупности. К тому же периоду относится Петушок (1911), пронзительная,

трагическая история мальчика, убитого случайным выстрелом во время

подавления революции. Этот рассказ имел особенное влияние благодаря

чрезвычайно богатому «орнаментальностью» разговорному стилю.

В более поздних рассказах стиль Ремизова становится чище, строже,

оставаясь таким же характерным и бережно-внимательным к слову. Годы войны

отразились в Маре (1917), куда вошел Чайник, удивительно тонкий рассказ о

жалости и чувствительности. Построен он с чеховским искусством и

принадлежит к длинному ряду рассказов о жалости – характерных для русского

реализма, – куда относятся гоголевская Шинель и тургеневская Муму.

Революция и большевистский Петербург отразились в Шумах города (1921), в

котором также много лирики и легенд. Последний его роман, широко

задуманный, появился только частично в Русской Мысли (1923–1924). Он

содержит сильно написанный, синтетический характер злорадствующего

176

пессимиста, философа Будилина, который, подобно Стратилатову, весь окутан

аурой бесовского присутствия. Несколько в стороне от прочего стоит В поле

блакитном; Ремизов начал писать его в 1910 и напечатал в 1922 г.; с тех пор

появились продолжения. Это история девочки Оли, сначала дома в деревне,

потом в школе, потом в университете, где она становится эсеркой. Это одна из

лучших его повестей – еще и потому, что здесь он воздерживается от излишеств

стиля и оригинальничания, сохраняя главное – чистоту разговорного языка. Тут

замечательно воссоздана тонкая и мягкая атмосфера старосветского

деревенского дома и прелестно написана героиня. Но это, скорее, не роман, а

ряд жизненных зарисовок и анекдотов.

Ремизов все больше и больше стремился вырваться из жестких границ

художественного вымысла и обратиться к формам более свободным. Из того,

что создано в этих формах, интереснее всего Взвихренная Русь, замечательно

свободно, не по-журналистски написанный дневник его революционных

впечатлений, и Розановы письма (1923) – приношение, достойное памяти этого

удивительного человека, который был его близким другом; но это книга,

написанная русским для русских, и иностранцам будет совершенно непонятна.

Та же тенденция к более свободному и неформальному способу выражения

явлена в России в письменах, где комментируются документы начала XVIII

века. Но везде Ремизов остается изумительным стилистом; нигде его лукавый и

капризный юмор не проявляется свободнее и страннее. Это подмигивание,

иногда просто шутливое, а иной раз неожиданно жутковатое, и есть, пожалуй,

окончательное и истинное выражение ремизовской личности. Оно снова

появляется в Снах; тут в самом деле рассказываются сны, вполне реальные,

настоящие, самые обыкновенные, какие каждому случается видеть, но

оживленные той особой логикой, которая понятна только спящему и становится

странной и дикой ему же, когда он проснулся. Введенные в Взвихренную Русь,

они и придают ей ту неподражаемую атмосферу, которая свойственна только

ремизовским вещам.

Своя логика есть не только у снов, но и у народных сказок, притом

совершенно непохожая на нашу. Именно эта восхитительная «сказочная»

логика придает особое очарование многочисленным и разнообразным сказкам

Ремизова (русское слово «сказки» обычно переводится на английский как fairy-

tale, но это не совсем точно. Немецкое слово Marchen точнее). Некоторые

сочинил он сам и они связаны с Олей, героиней Блакитного поля. Они,

пожалуй, самые прелестные – до того убедительны и несомненны обитающие

там совершенно живые зайцы, медведи и мыши, до того жутковато-обыденны

домовые и черти, до того заразительна их неподдельная сонная логика.

Эти сказки собраны в книгу под названием Сказки обезьяньего царя

Асыки. Те же качества, но уже без детской атмосферы, мы находим в Сказках

русского народа, основанных на настоящем фольклоре, но обретающих

восхитительную новизну в руках Ремизова. Тем же стилем написаны Николины

притчи, но они серьезнее и имеют явно религиозное устремление. Народное

представление о Николае-чудотворце, добром святом, помогающем в каждом

деле, помогающем даже обмануть и украсть и всегда готовом заступиться перед

Богом за бедного человека, особенно близко Ремизовскому сердцу. Притчи –

связующее звено между сказками и легендами. Некоторые легенды, особенно

те, что входят в Траву-мураву – просто забавные, сложные истории с

приключениями и чудесами, в стиле греческих романов – где абсурд с особой

любовью подчеркивается рассказчиком. Прекрасный пример этой манеры

Аполлоний Тирский, который, к тому же, является шедевром русского народного

языка. Другие легенды более риторичны и орнаментальны и в них отчетливее

177

сказалась религиозная направленность, которая близка розановскому культу

доброты. Ремизов особенно останавливается на известной легенде о схождении

Богородицы в ад, где она была так растрогана страданиями грешников, что

пожелала разделить их, и в конце концов добилась от Бога, что на сорок дней в

году грешные души будут выпускаться из ада. Эта легенда, византийского

происхождения, особенно популярна в России, и Ремизов видит в ней основное

религиозное установление русского народа – религию чистого милосердия и

сострадания. Большинство ремизовских легенд взято из древнеславянских

текстов, канонических или апокрифических, тоже в конечном счете