Гладиаторы - Ерохин Олег. Страница 94
За днем, когда Мессалина явилась во дворец, последовала ночь, и ночью к Мессалине явился Клавдий.
Когда Клавдий, сделав свое дело, уснул, Мессалина выскользнула из супружеской постели, бросила себе на плечи накидку из тончайшего виссона и на цыпочках просеменила в коридор. У двери спальни в глубоком кресле дремала ее верная рабыня, ее наперсница в любовных похождениях, по имени Хригора.
— Посторожи… — шепнула Мессалина Хригоре. Та кивнула понимающе: это означало, что она всю ночь должна будет прислушиваться к храпу Клавдия. Затем Августа скрылась за дверью, ведущей в комнату Марка…
Марк к тому времени уже уснул, но сон его был легок — слабый скрип открываемой двери разбудил его, и он сразу же схватился за меч, лежавший у изголовья. Схватился, и тут же отпустил его, узнав Мессалину.
Августа скинула накидку и с разбегу кинулась на грудь молодому римлянину, жарко задышав:
— О, как долго я тебя ждала! Как долго я ждала…
Марку оставалось или оторвать Мессалину от себя и с силой отбросить ее, или же принять ее — ее, взывающей к земному. Так подумал Марк мимолетно, колеблясь, тело же его уже не повиновалось ему, вся плоть его восстала…
В конце этой ночи на дивной пашне, которую представляло собой тело Мессалины, не осталось ни одною невспаханного участка.
Под утро Мессалина вернулась к своему супругу, а Марк уснул, впервые за последние дни спокойно, не ослепляемый светом правды святой, — той правды, которая не дала ему убить Кривого Тита, из-за чего погибли его товарищи; той правды, которая не дала ему убить знакомого гладиатора и добраться там, на корабле, до Кассия Хереи раньше, чем до него добрались солдаты береговой охраны. Во тьме, конечно, ничего не увидишь, да и с пути сбиться легко, но ведь и яркий свет тоже слепит не хуже тьмы…
Дни шли за днями. Клавдий ни о чем не догадывался, Мессалина безумствовала, Марк жил, а в маленькой комнатке, что в покоях Августы, все ночи напролет плакала Ливия. Однажды к Мессалине заглянул Паллант — это было как раз после разговора Палланта с Нарциссом.
Пройдя без проволочек несколько караулов преторианцев, у самой двери комнаты Август Паллант остановился: ему преградил путь молодой великан, из которого так и выпирала мужественность.
Паллант потемнел лицом:
— Ты… кто ты такой? Как ты смеешь вставать на пути моем — мне подчиняется вся охрана дворца!
Марк молчал, помня, чему его учили в гвардии: стоящий на страже в подобных случаях должен молча делать свое дело, а не пускаться в пререкания.
— Как ты смеешь молчать, когда с тобой разговариваю я! — взвизгнул Паллант и попытался оттолкнуть Марка, но вместо этого сам был опрокинут на пол.
Привлеченная шумом, в дверях показалась Мессалина:
— Ты, Паллант? Чего это ты забрел сюда?
Паллант поднялся.
— Я хочу поговорить с тобой, Августа, о делах неотложных, государственных, — сказал он сдержанно. И эта сдержанность далась ему не без труда, хотя когда-то в лучшие времена притворство не требовало от него особых усилий.
Мессалина не любила Палланта — они постоянно соперничали во влиянии на Клавдия, — но послушать, что скажет Паллант о «делах государственных», она была не прочь: может, его болтовню можно будет в дальнейшем использовать против него.
Мессалина широко распахнула дверь и весело сказала:
— Коли так, заходи, Марк Антоний Паллант! Только вот посадить мне тебя негде, не на кровать же, убогого!
Все знали, что Паллант, одно время слывший отчаянным самцом, с некоторых пор совсем перестал заглядывать в лупанары. Хригора‚ доверенная рабыня Мессалины‚ объясняла это болезнью, которой будто бы поразила Палланта хранительница домашнего очага Веста, не поощрявшая подобных излишеств. Увидев Палланта, Мессалина вспомнила рассуждения Хригоры (она хорошо помнила подобные рассуждения) и тонко намекнула на них.
Паллант скрипнул зубами — он понял намек. И верно: теперь он был никуда не годен, а ведь еще совсем недавно он надеялся заполучить расположение Мессалины, потеснив Клавдия в ее постели (чтобы с ее помощью укрепить свое влияние на Клавдия). Свое намерение он не смог осуществить: вся его мужская сила вдруг куда-то исчезла, и, казалось, безвозвратно…
Паллант, и без того разгневанный неудачами, был взбешен напоминанием о своей несостоятельности. Готовый вот-вот сорваться на крик, он затворил за собой дверь в комнату Августы и нарочито тихо сказал:
— Здесь посторонние, госпожа…
В самом дальнем углу обширной комнаты с лирой в руке сидела Ливия.
— Не бойся, валяй, — бросила Мессалина, понизив голос. — Она не станет нас подслушивать.
— Я хочу поговорить с тобой о Каллисте, госпожа. Ты знаешь — с каждым днем Клавдий все больше прислушивается к его дурным советам, отвергая мои, что наносит вред империи. Каллист все больше значит для Клавдия, и вот увидишь: наступит время, когда он будет значить больше, чем ты!
— А вот и нет, — отрезала Мессалина. — Тот, кто хочет значить для Клавдия больше, чем я, должен забраться в его постель. Кому-кому, а Каллисту это не удастся: у моего Клавдия нет подобных склонностей!
— Но Каллист может подсунуть Клавдию под бок какую-нибудь липкую рабыню, — произнес Паллант вкрадчиво. — И если ты, госпожа, не имеешь каких-нибудь особенностей, привлекательных для императора, то она вполне заменит тебя по этой части…
Мессалина задумалась. Она знала Каллиста совсем немного, и он так же, как и Паллант, не нравился ей: она любила мужчин сильных, видных, а не хитроумных пауков. Кто знает, может, и в самом деле Каллисту удастся опутать Клавдия своими сетями? Мессалине это ничуть не подходило: она не хотела терять власть, которая для нее была не менее важна, чем любовь.
— Так что же ты хочешь от меня? — спросила Августа сквозь зубы.
— Каллиста мне одному не одолеть, госпожа, — с сожалением произнес Паллант. — Ты должна мне помочь. После соития скажи Клавдию, что Каллист склонял тебя… ну, к этому… И повторяй это каждую ночь. А потом, когда Клавдий к Каллисту несколько охладеет, ты ему как-нибудь под утро скажи, что тебе, мол, приснился сон: Клавдий бежит, а за ним с ножом гонется Каллист. И я скажу, что мне приснилось то же. И тогда…
Мессалина была не прочь устранить Каллиста, но не своими руками: то, что предлагал Паллант, было слишком рискованно. А что, если Каллист, которого она потревожит, сумеет оправдаться и, оправдываясь, погубит ее? Не меньше, чем Каллисту, Мессалина желала смерти и Палланту: лучше всего было бы, если бы они перегрызли друг другу глотки, не вмешивая ее в свою свару. Но Паллант предлагал иное: он хотел ее руками задушить Каллиста, оставаясь до самого последнего момента в тени, а стало быть, и в безопасности.
— А почему бы тебе самому не попытаться одолеть Каллиста? — спросила Мессалина. — Этот сон ты можешь рассказать Клавдию хоть сегодня и сам, добавив при этом, что видел-де Каллиста под окном моей спальни прошедшей ночью. Правда, Клавдий может поинтересоваться, что сам ты делал под окном моей спальни прошедшей ночью. Тут надо подумать, что ответить. Раньше ты мог бы сказать, что поджидал, пока из окна, прямо к тебе в объятия, кинется моя рабыня, но теперь… Боюсь, все знают о твоем крепком сне по ночам.
Паллант понял, что от Мессалины он ничего не добьется, если на нее как следует не нажмет. Повысив полос с полушепота до обычной речи, он сказал:
— Я подумаю над твоими словами, госпожа, а ты подумай над моими. До вечера еще далеко — есть еще время подумать… А как бы я хотел, чтобы за этим вечером последовала приятная ночь для тебя, госпожа!
«О чем это он болтает? — подумала Мессалина. — Похоже не то на предостережение, не то на угрозу…» Вслух Августа сказала:
— О своих приятностях позабочусь я сама. Что же касается тебя, то ты так же неспособен мне в этом помочь, как тряпкой невозможно отбиться от дубины… Прощай!
Паллант вздрогнул и, согнувшись, вышел из комнаты Августы. Когда он проходил мимо Марка, ему показалось, что Марк усмехается… Это было уже слишком — сжав кулаки, Паллант кинулся прочь.