Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.) - Чадович Николай Трофимович. Страница 50

Две восточные женщины, Зейнаб и Салимат, при первом же взгляде на которых невольно возникала мысль о позитивной роли такой национальной одежды, как чадра, – «Верните их домой». (Надпись под фотоснимком, изображающим английских «томми», патрулирующих улицы Ольстера.)

Дама с ангельским ликом и мятущейся душой несостоявшейся валькирии, покровительница всех молодых авторов. Маргарита без Мастера, Гала без Дали, Жозефина без Наполеона – «Помни о семейных узах». (Напутствие заведующей ЗАГСом молодоженам.)

Досталось на орехи и более мелкой сошке.

Дабы не вызвать подозрения разобиженных семинаристов, Вершков налепил дразнилку и на свою дверь – «Осел, козел и косолапый мишка…» Такое название носил спортивный репортаж о крайне неудачной игре нашей хоккейной сборной.

В постель оба они легли с чувством выполненного долга и сразу уснули как младенцы.

Разбудила их брань Бубенцова, раздававшаяся из-за полуоткрытой двери.

– Какая это тварь постаралась? Узнаю – прибью!

– Ты их шашечкой, шашечкой, – невинным голосом посоветовал Вершков. – А что, кстати говоря, случилось?

– Поклеп на нас навели! Обозвали самыми распоследними словами!

– Интересно бы послушать.

– Нате, сами читайте, – вернувшись в комнату, Бубенцов швырнул Вершкову смятую полоску газетной бумаги. – Осел, козел и косолапый мишка… Прямо как у Крылова. Ну, положим, мишку я принимаю на свой счет, – он критически глянул на свои ноги, имевшие ярко выраженную кавалерийскую конфигурацию. – А уж осла и козла – извините! Делите между собой.

– Ты кем хочешь быть? – поинтересовался Вершков у Жмуркина.

– Гомо сапиенсом, как и прежде, – ответил тот. – Плевал я на всякие клеветнические измышления. Завтра, к примеру, на дверях напишут, что я кашалот. Что же мне тогда – в море за кальмарами нырять?

– Чем мне нравятся менты, так это устойчивостью своей психики, – похвалил Костю Вершков. – Кто за первые пять лет службы не рехнулся, тот со временем может стать вторым Спинозой или Гегелем… Кстати, ты не забыл, какая у нас сегодня основная задача?

– Помню. Посещение заколдованной пещеры, на дверях которой написано «Деньги мафии».

– Вот-вот… Морду сполосни, причешись и побрейся.

– Бриться-то зачем? – удивился Костя, уже успевший проникнуться духом творческой вольницы.

– Катька – девка привередливая. С собою привезла два чемодана вечерних платьев. Дай ей волю, она всех нас во фраки и бальные туфли обрядит. Голубая кровь, ничего не попишешь.

– Так она еще и аристократка! – Костя потрогал колючую щетину, которая росла на его лице не сплошь, а островками.

– Знающие люди говорят, что ее папаша не то бывший курляндский барон, не то польский шляхтич.

– Аристократка, а связалась с таким чучелом, как Верещалкин, – посетовал Костя.

– Ты на себя лучше глянь… Верещалкин не так прост, как кажется. А потом – деньги. Она его за драхмы полюбила…

Большинство язвительных девизов было уже сорвано, только возле некоторых номеров, обитатели которых еще изволили почивать, околачивались гогочущие зеваки.

– Последние потомки гетмана Мазепы! В точку! Интересно, чьих это рук дело? – переговаривались они.

– Ребята, я вам скажу, но только под большим секретом. – Вершков приложил палец к губам. – Просыпаюсь я ночью от какого-то шороха под дверью. Думаю, а вдруг это Элеонора решила наконец мне отдаться. Вскакиваю, распахиваю дверь. А за ней бабушка Крестьянкина. В одной руке пачка каких-то бумажек. В другой – мокрое мыло. Как увидела меня, сразу смешалась и бежать, словно уличная воровка. А на двери нашлепка осталась. Дескать, здесь живут осел, козел и косолапый мишка.

Никто Вершкову не верил, но все смеялись. И чего бы им не смеяться, плотно позавтракавшим, опохмелившимся, талантливым.

На восьмом этаже, где проживала всесильная Катька, ковровые дорожки были побогаче, фикусы посвежее, а двери номеров отстояли друг от друга не на четыре метра, а на все десять.

Прежде чем войти, Вершков вежливо постучал, что на него было совсем не похоже.

– Говорить буду я, – шепнул он Косте. – Катька меня кое-как терпит. А ты лучше помалкивай да прикидывайся казанской сиротой.

– Войдите, – за дверями, на которых еще сохранилось пятно от мыла, раздался спокойный серебристый голос. В представлении Кости именно так должны были разговаривать феи.

Сразу за порогом оказалась небольшая прихожая, а дальше открывалась целая анфилада роскошно обставленных комнат, в первой из которых, изящно разместившись в мягком кресле, пребывала Катька, одетая и причесанная, как на великосветском рауте. Слева и справа от нее высились груды рукописей.

– Здравствуйте, Катерина Карловна, – жизнерадостно поздоровался Вершков. – Как ваше драгоценное здоровьице? Головка после вечеринки не болит?

– Ты же знаешь, я не пью, – ответила фея, глядя на гостей огромными прозрачными глазами.

– Я знаю, что вы со мной не пьете. – Вершков продолжал усиленно строить из себя дурачка. – Так ведь есть люди и подостойнее. Какой-нибудь принц Ольденбургский, к примеру.

– Нет здесь принцев. Да и некогда мне пить. Кто же тогда будет читать ваши творения? – носком узенькой туфельки она тронула ближайшую папку, на которой было крупно выведено – «Галактика всмятку. Роман-эпопея».

– Мы к вам, собственно говоря, по делу, – сказал Вершков, продолжая ухмыляться во весь рот.

– Догадываюсь, – милостиво кивнула она.

– Прокольчик вчера вышел. Пока белые люди на банкете гудели, я с дружком прогуляться вышел. Подышать свежим воздухом и полюбоваться ночным светилом. Встретились нам девочки…

– Ваши жеребячьи подвиги меня не интересуют, – едва заметно нахмурилась Катька.

– Не было никаких подвигов, Катерина Карловна! Клянусь! – Для вящей убедительности Вершков ударил себя кулаком в грудь. – Только девочки оказались нехорошими – стибрили наши бумажники, и поминай как звали.

– Где же ваши бумажники лежали?

– Как и положено, в брюках, – смиренно ответил Вершков.

– Каким же образом эти ваши… девочки… овладели ими?

– Ну вы прямо как следователь, Катерина Карловна, – потупился Вершков. – Стыдно признаться… Ведь мы брюки-то к тому времени уже сняли.

– А я здесь при чем? – и взгляд Катьки, и речь по-прежнему оставались совершенно спокойными. Или она была такой всегда, или берегла свою страсть для каких-то особых случаев.

– Выручайте. Окажите материальную помощь. В уставе творческого объединения про это записано.

– На прошлом семинаре мы уже оказывали тебе материальную помощь. В размере ста рублей. Тогда, кажется, ты выронил бумажник, катаясь на фуникулере?

– Нет, Катерина Карловна. У меня его слониха из рук выхватила, а потом сожрала. Голодная, видно, была. Это когда мы зоопарк посещали. Кстати, ваша была идея.

– Невезучий ты, Вершков.

– Какой уж есть! Таким уродился, – он исподтишка подмигнул Косте.

– Ладно, пишите заявления… Кстати, твой друг член семинара?

– Чего? – Вершков изобразил на лице глубочайшее удивление. – Про какой член вы говорите, Катерина Карловна? Даже у такого матерого зверя, как наш семинар, может быть только один член! И мне кажется, что он находится где-то неподалеку.

– Не хами, Вершков, – в обычной своей невозмутимой манере произнесла Катька. – Заявления оставьте здесь. Результат будет зависеть от того, какую резолюцию наложит директор.

– А где он сейчас? – Вершков оглянулся по сторонам с таким видом, словно искал какую-то свою вещь, забытую здесь накануне.

– Отдыхает, наверное, – ледяным тоном ответила Катька.

– Вы перед ним словечко за нас замолвите, Катерина Карловна. Ладно?

В это время в соседней комнате раздался какой-то загадочный звук (Костя мог поклясться, что это заскрипела кровать), а затем оттуда показался долговязый человек в просторных сатиновых трусах.

Физиономия у Верещалкина опухла так, что узнать его можно было только по бороде. Тело директора ТОРФа покрывали подозрительные отметины, похожие на трупные пятна.