Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник) - Алкин Юрий. Страница 17
Мы стараемся пройти этот идиотский экзамен – и не можем. Неотвратимая смерть, о которой мы всегда подсознательно помним, мелькает в наших ответах на иезуитские вопросы профессора. Она проскальзывает в обмолвках, о которых мы даже не подозреваем, показывает свое мерзкое лицо в невинных фразах и комментариях.
Мы стараемся быть предельно лаконичными, мы демонстрируем чудеса предусмотрительности, но вновь и вновь наши губы нарушают запрет. Мрачные и унылые, сидим мы в своих комнатах, выходя лишь для того, чтобы в очередной раз провалить экзамен.
Моя единственная радость – Восьмая. Так я теперь даже мысленно стараюсь называть Мари, после того как произнес ее настоящее имя, отвечая на вопрос профессора. Мы просто друзья. Памятный разговор в кафетерии сделал наше общение ровным и спокойным. Я не пытаюсь говорить о своих чувствах. Восьмая молчит о своих, какими бы они ни были. Но даже короткий разговор с ней, ее улыбка, голос – эти незначительные вещи заставляют меня забыть о гнетущей обстановке. И мне кажется, что Мари тоже становится веселее, поговорив со мной. Но может быть, это только мое воображение.
Спустя неделю после злополучной «старушки» я вхожу в класс. Только что из него, криво улыбаясь, вышел Четвертый со своим (и моим) обычным результатом. Сажусь, устало смотрю в лицо Катру.
– Приступим? – спрашивает он.
– Ну, раз вы настаиваете, – отвечаю я.
Мы оба невесело усмехаемся. Все-таки он неплохой человек, этот профессор. Только как можно быть таким въедливым?
– Сколько вам лет?
– Что такое «лет»?
– Где вы хотите быть похоронены?
– Что такое «похоронены»?
Ну и вопросы. Совсем уже не уважает меня Катру. Но через несколько минут разминка заканчивается.
– Почему у вас на руке пять пальцев?
– Таким сотворил первого человека Господь.
К чему он ведет? Надо быть начеку.
– А что еще сотворил Господь?
– Весь мир.
– Кто живет в мире?
– Люди.
– Все сотворенные по подобию первого человека?
– Нет, по подобию Господа.
– Каким он сотворил первого человека?
Ага, понятно. Слово «бессмертным» вы от меня не услышите.
– Двуруким и двуногим.
– А какой срок назначил он для человеческой жизни? Фу как грубо.
– Не понимаю вопрос. Что значит «срок для жизни»?
– Объясняю. Сколько времени человек живет на свете?
Вот оно. То, к чему он вел. Сейчас я промахнусь. Скажу слишком много или слишком мало. Но обдумывать вопросы запрещено, это – тоже провал. Ладно, бьем наугад.
– Пока существует мир.
Нет, так говорить нельзя. Хоть и смутный, но все же намек на конечность жизни. Провал! Однако я слышу следующий вопрос. Значит, в этот раз пронесло.
Экзамен идет как обычно. Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – вопрос. Я напряженно ожидаю ловушки. Внезапного удара, который сметет мою тонкую линию обороны. Но его все нет и нет.
Вот одна попытка. Отбиваем. Вот еще одна. Изящная, почти незаметная. Давим в зародыше. Профессор хмурится. Ну давай, бей. Но он вдруг улыбается и произносит:
– Поздравляю.
Я думаю, что мне послышалось.
– Что вы сказали?
– Я поздравил вас с успешной сдачей.
Мне кажется, это происходит во сне. Я сдал экзамен?! Катру продолжает смотреть на меня с улыбкой.
– У меня нет заблуждений по поводу вашей подготовленности. Я прекрасно знаю, что вы продолжаете помнить о смерти. Но вы научились достаточно хорошо скрывать это. Большего от вас и не требуется.
Я молчу – мне нечего сказать в ответ. Слишком давно перестал я верить в возможность этого момента. Неужели это бесконечное издевательство над собой позади? У меня, наверное, сейчас очень глупый вид.
– Спасибо, – говорю я через силу.
– Не за что, – отвечает Катру. – Действительно не за что.
– Что дальше? – интересуюсь я, обретя наконец способность нормально говорить.
– А разве вы не знаете? Второй контракт, пластическая операция, короткий послеоперационный период, а затем три года в вашем мире, о котором вам теперь так много известно.
Я перевариваю эту информацию и задаю свой главный вопрос:
– Когда мне расскажут о том, что все это значит? Профессор смотрит на меня с пониманием.
– Завтра. В девять утра вам надлежит быть в комнате номер 40. Упакуйте сегодня все свои вещи и оставьте их с утра в комнате. Их перевезут вслед за вами.
Я киваю. Затем вспоминаю еще одну важную деталь.
– Можно задать вопрос личного характера?
– Разумеется. Хотя, судя по вступлению, ответа вы, скорее всего, не получите.
Наклоняясь вперед и понижая голос, я спрашиваю:
– Вы мне можете сказать, каковы шансы моих друзей пройти экзамен? Если хотите, я пообещаю ничего им не говорить.
Он задумчиво вертит в руках карандаш.
– Я ничего не могу вам сказать. Если скажу что шансы невелики, они еще, чего доброго, перестанут заниматься. Если сообщу, что они близки к успеху, результат, скорее всего, будет таким же. А в то, что вы сможете смолчать, я, простите, не верю. Лучше уж промолчу я.
Я вздыхаю. Что ж, на ответ особо рассчитывать и не приходилось.
– Еще вопросы? – спрашивает Катру.
Я отрицательно качаю головой. Профессор протягивает руку.
– Желаю успехов и удачи, – говорит он несколько торжественно.
Потом загадочно добавляет:
– Не подведите нас.
Размышляя над его последними словами, я выхожу из класса.
И опять вечер расставания. Только на этот раз провожают меня. Мари и Поль, провалившие сегодняшний экзамен, пытаются казаться веселыми. Я вспоминаю фразу из какой-то книги: «В разлуке три четверти горя берет на себя остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть». Может быть, обычно это и так. Но сейчас мне кажется, что я забираю с собой все полновесные четыре четверти. Мы стали так близки за эти месяцы.
– Передавай привет Эмилю, – говорит Поль.
Я грустно улыбаюсь.
– Сначала мне надо будет его узнать. И сколько раз он тебе повторял, что он не Эмиль, а Десятый?
Поль мрачнеет. В этой шутке доля правды – все сто процентов. Разговор не клеится, мы слишком подавлены неизвестностью, ожидающей всех нас. Наконец наступает момент, когда весь сок выпит, вся еда съедена и все слова сказаны. Мы прощаемся в худшем случае на три года, как выражается Поль, и расходимся по своим комнатам.
Два часа спустя я сижу в кресле и мрачно смотрю на фотографию Пятого. Все вещи сложены, давно пора идти спать. Почему же я не ложусь? Нечего притворяться перед самим собой. Причина проста – я не попрощался с Мари. Точнее, мы сказали друг другу «до свидания», но это произошло совсем не так, как я себе представлял. И чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что если я не пойду сейчас к ней, то буду жалеть об этом три года, если не всю жизнь. Портрет летит в сторону. На это лицо я еще успею насмотреться в зеркало.
Дверь с черной цифрой 8. Я стучу. Мари открывает, оправляя старенький домашний халат. Этот синий с зелеными полосками халатик делает всю обстановку какой-то теплой и уютной. Я смотрю в ее карие глаза и вдруг с радостью понимаю – она ждала.
– Заходи, – слышу я, как будто заранее сообщил об этом ночном визите.
Я прохожу в комнату.
– Не спится? – с сочувствием спрашивает она.
Мне не хочется ходить вокруг да около.
– Я пришел попрощаться, – говорю я.
Она присаживается на стул.
– А разве мы еще не прощались?
Чувствуя себя как перед прыжком в холодную воду, я произношу заготовленную фразу:
– Я не могу уйти, не сказав тебе, как много ты для меня значишь.
Мари молчит. Просто смотрит на меня, не говоря ни слова. Затем поправляет абсолютно не нуждающиеся в этом волосы и отвечает:
– Мы ведь договаривались не обсуждать это.
Я не помню, чтобы у нас была такая договоренность, но предпочитаю не спорить. Просто делаю шаг и оказываюсь рядом с ней.