Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич. Страница 84

В ясный день бабьего лета Фёдор Михайлов по прозвищу Вороной с пятью взрослыми сыновьями на задворках домолачивал остатки ржи, неплохо уродившейся в этом году. Сыновья были женатые, кроме младшего Никиты. Они размеренно билим цепами по ржи, иногда отдыхали, перекидываясь двумя-тремя словами, и снова молотили тяпцами по снопам.

Сам Фёдор не принимал участия в этой работе. Вместе с Никитой из распахнутых дверей амбара вытаскивал холщёвые мешки и грузил на стоявшую рядом подводу. Пахло дёгтем, ржаной пылью и лошадиным потом.

Фёдор торопился. Сегодня чуть свет в деревню забрёл убогий Тишка. Как обычно попросил милостыню. Со свежим шрамом, пересекавшим безволосое лицо, дрожащий и перепуганный, он являл собой скорбное зрелище. Фёдор зазвал его к себе в избу. Дал молока, хлеба. Хлеб как раз пекла хозяйка Марфа. Был он мягкий, ноздреватый и душистый. Фёдор знавал в молодости Тишкиного отца, легковского плотника Фому, большого умельца по деревянному делу, который вместе со товарищами хаживал по всему здешнему околотку — избы рубил, сараи и амбары, мастерил часовни и церкви.

— Где это тебя так угораздило? — спросил Фёдор убогого, показывая на вздувшийся шрам. Вороной по нутру своему был жалостливым человеком и никогда не отказывал, если у него было что дать, любому нищему, забредшему с сумой в деревню, оставлял на ночлег и никогда не боялся, что такие люди сделают ему что-нибудь недоброе.

— Казацкий сотник, — ответил Тихон, запихивая в рот тёплый хлеб и запивая молоклм. И он рассказал Вороному про вчерашнюю встречу с казаками.

Рассказ убогого встревожил Фёдора. Проводив Тихона, идущего в Хотьков, он сообщил соседу Петрушке Коневу о том, что в окрестном лесу появились казаки, или отбившиеся от войска, осаждавшего Троицу, или, наоборот, посланные их головами с какой-то целью.

— Сообщи деревенским, — закончил Фёдор разговор с Петрушкой. — Надо бы скотину в лес увести да и самим схорониться. Неровен час, нагрянут сечевики — будет худо: разграбят и на дым спустят всю деревню.

Фёдор отправил Марфу вместе с односельчанами в лес через Вринку на тайное, заповедное место, где были сделаны шалаши и невдалке в тенистом овране бил ключ. Густой молодой ельник загораживал полянку со всех сторон. Там можно было переждать лихое время. Сам же, проводив жену, вместе с сыновьями решил дообмолотить два десятка оставшихся снопов, а зерно увезти в лес, скрыть от непрошенных гостей. Поэтому он торопился, поглядывал в сторону Дмитрова, откуда можно было ждать появления казаков.

«Только бы пронесло, — думал Фёдор, завязывая очередной мешок с зерном. — Так всегда, только начнёшь радоваться какой-либо обнове или урожаю, или прибавлению поголовья скота — так нет, случается несчастье и всё может, как нечаянно свалилось, так и негаданно уйти. Вот и ныне урожай на зависть, а завтра его могут отобрать, сжечь, развеять…»

— Хорошо, сынки, хорошо, — говорил он, видя, как сноровисто сыновья управляются с обмолотом. — Сейчас завершим и — в лес! Может не успеют нагрянуть разбойники…

Ближе к полудню последняяя мера зерна была провеяна и ссыпана в мешок. Парни присели отдохнуть, привалясь к осиновым венцам амбара.

— Стёпка Горшок катит, — сказал Никита, указывая на поле, по которому к деревне приближалась телега, гружённая мешками.

— Это он с мельницы едет, — ответил Фёдор. — Вчерась утром уехал и только возвращается. У него одни девки, какая от них мужику помощь — вот везде один и суетится.

— Он двужильный, ему всё нипочём, — рассмеялся старший Иван.

На скрипучей телеге подъехал Степан Горшок, коренастый плечистый мужик лет сорока пяти, с окладистой бородой, которой ещё не коснулась седина. Воз был нагружен щедро и иногда на колдобинах Степан его подталкивал плечом, чтобы не изнурять саврасую кобылицу, которая уже выбилась из сил.

— Бог в помощь! — приветствовал Степан семью Вороного. — Тпрру, — он остановил лошадь, натянув вожжи.

Мужики поздоровались.

Степан присел на корточки, отёр лицо рукой.

— Умаялся. Чека на полдороге выскочила, колесо съехало. Еле поправил в одиночку-то…

Он с завистью посмотрел на дюжих фёдоровых сыновей. Вот опора отцу в старости и отрада зрелых лет. А ему жена принесла трёх дочерей, не красавиц, но работящих. Девки были на выданье, а сйчас в это лихое время как-то даже и не радостно было, что две из них были просватаныы в дальние деревни — в Подушкино и в Ворохобино, в хорошие семьи, но как у них сложится жизнь в такое неспокойное время, когда иноземцы шляются по всей земле русской и нет порядка, и неизвестно, что принесёт завтрашний день. У Вороного младший сын тоже должен был жениться на Оринке из соседней деревеньки Орешки. И Степан спросил соседа:

— Свадьбу не отменил, Фёдор?

— Дело слажено. Чо менять. После Покрова, если Бог даст, и отпразднуем свадьбу.

— Будешь отделять сына, или в семье оставишь, при себе?

— Отделю. Зиму-то пусть живёт с молодой с нами, а по лету срубим избу рядом, пусть ведёт своё хозяйство, наживает добро, растит детушек.

— Орина — девка видная, — изрёк Степан, поправляя онучи. — Она мне доводится дальней роднёй. Семья работящая, не ленивая. Уж какие неурожайные годы были, а они не голодали, а тем более, не ходили с сумой по дворам. Отец её держал в строгости, она и прясть, и ткать большая умелица, да и вообще рукодельница. На зиму у них завсегда полно и орехов, и грибов. И желудей натаскают множество — это на всякий случай, упаси Бог, что случится, муки не хватит, чтоб, значит, прокормиться можно было.

Степан окинул взглядом Никиту, который внимательно прислушивался к речам соседа.

«Хороший парень, хваткий, вот бы ему такого зятя, — Степан тихо вздохнул. — Хотя у него будущий зять, жених старшей дочери, тоже не промах, но далеко отсюда за десять вёрст, а здесь была бы дочь рядом, в одной деревне, если что не так, мог бы и поругать, и приголубить, и слово верное сказать. Но такова доля, видимо, девическая, женская, да и вообще крестьянская, не живи, как хочется, а живи, как Бог велит».

— В этом году будем с хлебом, — произнёс Степан, глядя на тугие мешки с зерном. — Я уже вот смолол… Знатное жито уродилося… Пироги будем печь, блины, авось, прокормимся зимушку…

— Не говорим так, — оборвал его Фёдор. — Ты вчерась уехал, а у нас такое…

— Чего такое? — не понял Степан, удивлённо уставившись на соседа.

— Да вот… Вся деревня на дыбах стоит. Казаки окрест объявились. Значит, жди беды. Повыгребут всю твою муку да ещё и двор спалят. Надо припрятать зерно, пока не поздно. Они мигом нагрянут, чай, на лошадях. Куда им вздумается сегодня идти, один Бог знает. Тишка убогий намедни их видел.

— Где же? — спросил Степан. Его круглое лицо побледнело.

— Возле легковской повёртки. Они, слышь, заблудились, дорогу на Озерецкое да на Хотьков спрашивали…

Степан сдвинул шапку на ухо.

— Эвон что… Ну, мать честная, дела-а! Ну и весть ты мне сказал, Фёдор. Надо домой торопиться.

— Твоя жинка уже всё спроворила. Мы увели скотину в лес. Вот теперь думаю жито схоронить…

— Тятька, смотри! — вдруг раздался голос Никиты. — Пожар за лесом…

Все посмотрели в ту сторону, куда указывал Никита. За лесом поднимался густой столб дыма.

— Небось, Орешки горят, — определил Фёдор. — Как раз они.

— А может, не они. Может, дальше? — усомнился Степан. — Вроде бы далеко дым…

— Да нет, версты две. Чуешь, прямо за оврагом. Дым-то ядрёный, не дальний. Орешки, помяни моё слово.

И мужики, забывшие, что надо ехать быстрее в деревню, что-то предпринимать, как завороженные, смотрели на чёрные клубы дыма, расползавшиеся над густым еловым лесом.

— Никак ездок, — опять послышался голос Никиты. — Верхом кто-то скачет. Шибко несётся…

— Где ты видишь? — спросил сына Фёдор.

— Да вон к опушке прижимается. Сейчас на дорогу выедет. Вишь, рубаха белеет…

Двор Вороного задами был обращён к Орешепи и всадник мимо никак проехать не мог. Он мчался во весь опор, настёгивая лошадь. Скоро он приблизился и увидел махавших ему шапками мужиков. Конь повернул к амбару.