Великий Бисмарк. Железом и кровью - Власов Николай. Страница 36

На новых выборах, состоявшихся 5 мая, успех прогрессистов был еще более оглушительным. Несмотря на многочисленные грубые вмешательства государственных органов в предвыборную борьбу, им и их союзникам досталось около 230 мандатов – две трети мест в палате депутатов. Сторонникам военной реформы стало ясно, что обычными средствами победы добиться невозможно. Многие из них, включая Роона, настаивали на уступках. Другие – к примеру, шеф военного кабинета Мантойфель – заговорили об идее безбюджетного правления, которую впоследствии блестяще реализует Бисмарк, и стали готовиться к возможным революционным потрясениям и государственному перевороту. Тем временем в июле военный вопрос вновь оказался на рассмотрении палаты. Левые прогрессисты в так называемой «резолюции Вальдека» выступили за возврат к старой системе комплектования армии и снижение расходов, то есть за фактическую ликвидацию военной реформы. Более умеренная и реалистично смотревшая на вещи группа Зибеля-Твестена выдвинула контрпроект, признававший новую организацию вооруженных сил, но устанавливавший двухлетний срок службы. Впрочем, ничего, кроме многочисленных нападок со всех сторон, это предложение своим авторам не принесло. В конце концов комиссия палаты разработала «средний вариант» – увеличение ежегодного призывного контингента, двухлетний срок службы, сокращение расходов, сохранение прежней роли ландвера.

И вновь, как уже не раз до этого, лидеры либералов вступили в переговоры с правительством. Дело в том, что они по-прежнему не были заинтересованы в бесконтрольном росте масштабов конфликта, который мог обернуться против них самих. Их основным требованием было введение двухлетнего срока службы. В сущности, с чисто военной точки зрения это было вполне выполнимо без серьезного ущерба для боеспособности армии – именно в силу этого обстоятельства Роон и ряд военных иерархов выступали за компромисс. Как писал Л. Галл, «по сути, это было бы почти полной победой правительства»^[184]. Но король придерживался абсолютно иного мнения – для него трехлетний срок службы был важен в силу политических причин, поскольку позволял формировать абсолютно послушную своим командирам и преданную монарху солдатскую массу. Помимо этого, монарху глубоко претила мысль о том, что сборище разношерстных буржуа и интеллектуалов может диктовать ему свою волю в военных вопросах, которые он считал своей естественной сферой компетенции.

Таким образом, к середине года ситуация практически зашла в тупик. Противостояние между королем и парламентом набирало силу, причем по мере развития конфликта позиции сторон становились все более радикальными. В этих условиях репутация ярого реакционера, которой по-прежнему пользовался Бисмарк в рядах прусской политической элиты, постепенно превращалась из проклятия в положительную рекомендацию. Тем более что наиболее влиятельный министр в прусском правительстве, каким на тот момент являлся Роон, выступал за приход Бисмарка в кабинет. Сам кандидат на высший пост в прусском правительстве прекрасно понимал это. «Если б мои противники знали, какое благодеяние они совершают мне своей победой и как искренне я желаю им этой победы!» – писал Бисмарк в одном из своих писем^[185].

В марте 1862 года Бисмарк был отозван из Петербурга. Симптоматично, что на первых порах место нового назначения оставалось неясным, о дальнейшей судьбе дипломата решение предстояло принять только после его возвращения в столицу. Бисмарк прибыл в Берлин 10 мая, в разгар кризиса. Слухи о том, что именно он возглавит правительство, множились с невероятной скоростью. «Во имя Господа, только бы он не стал министром! – писала в эти дни продолжавшая глубоко и искренне ненавидеть Бисмарка королева Аугуста. – Ошибается в своих расчетах тот, кто верит, что такой человек может послужить нашей стране, ведь он готов рисковать всем и является всеобщим кошмаром»^[186]. Того же мнения придерживались и многие другие прусские политики. Правда, на стороне Бисмарка был глава правительства, князь Гогенлоэ, который явно не стремился оставаться на своем посту в разгар конфликта, очутившись между молотом и наковальней. «При нашей встрече с ним в мае 1862 года он нарочито старался усилить это впечатление, заклиная меня как можно скорее встать во главе министерства и избавить его тем самым от мученичества, под бременем которого он изнемогал», – вспоминал впоследствии Бисмарк^[187].

Сам «железный канцлер» в своих «Мыслях и воспоминаниях» писал о том, что вовсе не стремился окунуться в водоворот борьбы. «В ту пору я был еще не в состоянии исполнить его просьбу, да и не проявлял в этом отношении особого нетерпения. Но уже тогда, когда я был вызван из Петербурга в Берлин, мне по тем зигзагам, которые проделывала наша парламентская политика, стало ясно, что вопрос этот неминуемо встанет передо мной. Не скажу, чтобы эта перспектива была мне приятна и настраивала меня на деятельный лад. (…) Меня угнетало сознание, что мне предстоит трудное и ответственное дело взамен приятного и не обязательно ответственного поста влиятельного посланника. При этом я не мог составить себе точного представления о степени и характере поддержки, на которую я мог рассчитывать со стороны короля, его супруги, моих коллег и в стране для борьбы с надвигавшимися волнами парламентского господства»^[188]. Однако любой мемуарист склонен задним числом приукрашивать реальность, и к Бисмарку это относится еще в большей степени, чем ко многим другим. Разумеется, он прекрасно понимал, что занимать пост главы правительства в самый разгар внутриполитического кризиса – дело крайне сложное и рискованное. Но только так у него мог появиться шанс претворить в жизнь свою политическую концепцию, получить возможность действовать самостоятельно. Поэтому, как бы сильны ни были на самом деле его сомнения, Бисмарк в любом случае стремился возглавить прусское правительство. «Относительно Лондона и Парижа не принято никакого решения. По степени вероятности варианты в настоящий момент выстраиваются так: Берлин, Париж, Лондон. Возможно, в ближайшие дни это снова поменяется», – писал он 15 мая Шлецеру^[189]. Но время шло, а определенности не прибавлялось. Вильгельм колебался. Проведя в Берлине две недели, Бисмарк обратился к королю с практически ультимативным требованием: или отправить его в отставку, или принять наконец решение о новом назначении.

Однако Вильгельм не решался на данном этапе поставить во главе правительства человека, который явно будет стремиться обострить ситуацию. По его мнению, назначение Бисмарка министром-президентом окончательно перекрыло бы дорогу к компромиссу с парламентом. «Бешеного юнкера» стоило пока придержать в резерве. 26 мая Бисмарк, награжденный в ознаменование своих прежних заслуг орденом Красного орла первой степени, был направлен в качестве посла в Париж. На прощальной аудиенции король попросил его не обустраиваться слишком капитально, одновременно заметив в разговоре с Гогенлоэ: «Думаю, его надо отправить еще в Париж и Лондон, чтобы он повсюду познакомился с влиятельными людьми, прежде чем стать министром-президентом»^[190]. Роон также сообщал своему протеже, что тот вряд ли надолго задержится во французской столице.

Уже 1 июня Бисмарк вручил свои верительные грамоты в Тюильрийском дворце. На самом деле его назначение в Париж было весьма удачным решением. Французская правящая элита, в первую очередь император, была в курсе того, что новый посол являлся сторонником франко-прусского сближения, поэтому отношение к Бисмарку было весьма благоприятным. В то же время, находясь во Франции, Бисмарк мог в случае необходимости быстро прибыть в прусскую столицу – по крайней мере, быстрее, чем из Петербурга. В Париже он, следуя указанию короля, не стал обустраиваться капитально и перевозить сюда семью. «Посреди большого Парижа я более одинок, чем ты в Рейнфельде, и сижу здесь как крыса в пустом доме. (…) Я ложусь в большую кровать с балдахином, длина которой равна ее ширине, и остаюсь единственным живым существом на всем верхнем этаже», – писал он Иоганне вскоре после прибытия^[191].