Город и город - Мьевиль Чайна. Страница 38

— Рада познакомиться с вами, инспектор, старший детектив.

Она пожала нам руки. Я читал её заявление. Она утверждала, что была дома, когда убили Махалию, но не могла этого доказать.

— Всё, чем смогу помочь, — всё время повторяла она.

— Расскажите нам о Махалии. Как я понимаю, её хорошо здесь знали, пускай и не ваш шеф.

— Теперь уже не так хорошо, — сказала Нэнси. — Может, когда-то. Так Рошамбо говорит, что не знал её? Это немного… неискренне. Она взъерошила кое-кому перья.

— На конференции, — сказал я. — Там, в Бещеле.

— Верно. На юге. И он там был. Большинство из нас были. Я, Дэвид, Марк, Азина. Во всяком случае, она вызывала удивление не на одном заседании, задавая вопросы о диссенсусах, о Бреши, о такого рода вещах. Ничего явно незаконного, но звучало это несколько вульгарно, можно сказать, подобное можно ожидать от Голливуда или чего-то такого, а не от частично закрытых слушаний уль-комских материалов, исследований эры до Кливажа или даже бещельских исследований. Видно было, что воротилы, которые приехали, чтобы открыть слушания, провести соответствующие церемонии и ещё много чего сделать, немного настораживаются. Потом наконец она начала нести этот бред об Оркини. И вот итог: Дэвид, конечно, обижен; университет смущён; её саму чуть не выгоняют — там было несколько бещельских представителей, которые подняли из-за этого большой шум.

— Но не выгнали? — спросил Дхатт.

— Думаю, просто решили, что она слишком молода. Но кто-то, должно быть, сделал ей выговор, потому что она приутихла. Помню, я подумала, что уль-комские коллеги, которые тоже возмущались, должны были очень симпатизировать бещельским представителям, выведенным из себя. Когда я узнала, что она возвращается для написания у нас диссертации, то удивилась, что её впустили при таких её сомнительных взглядах, но она их переросла. Я уже сделала заявление обо всём этом. Но скажите, есть ли у вас соображения, что случилось с Иоландой?

Мы с Дхаттом переглянулись.

— Мы даже не уверены, что с ней вообще что-то случилось, — сказал Дхатт. — Мы это проверяем.

— Наверное, ничего, — говорила она снова и снова. — Но я обычно здесь её вижу, а теперь прошло уже порядочно времени. Именно это заставляет меня… Кажется, я упоминала, что Махалия исчезла незадолго до того, как её… нашли.

— Они с Махалией были знакомы? — спросил я.

— Они были лучшими подругами.

— Кто-нибудь может что-то знать?

— Она встречалась с местным парнем. Иоланда, я имею в виду Есть такой слух. Но я не могу вам сказать, с кем.

— Это разрешено? — спросил я.

— Они взрослые, инспектор, старший детектив Дхатт. Молодые люди, да, но взрослые, и мы не можем их остановить. Мы, да, сообщаем им об опасностях и трудностях жизни, не говоря уже о любви, в Уль-Коме, но что они делают, пока находятся здесь…

Она пожала плечами.

Дхатт постукивал ногой, пока я с ней общался.

— Я хотел бы поговорить с ними, — сказал он.

Некоторые читали статьи в крошечной временной библиотеке. Несколько человек, когда Нэнси наконец проводила нас к месту главного раскопа, стояли, сидели и работали в глубокой яме с отвесными краями. Они смотрели вверх из-под прожилок, образуемых землёй разных оттенков. Эта тёмная линия — следы древнего огня? А чем была вон та, белая?

По краям большого шатра рос дикого вида кустарник, чертополох и всякие сорняки торчали среди разбросанных обломков архитектурных сооружений. Раскоп был размером почти с футбольное поле и разделялся на участки растянутой бечевой. Его основание имело разную глубину и плоское дно. На полу из утоптанной земли валялись разнородные образцы, странный непоследовательный улов: разбитые кувшины, обожжённые и необожжённые статуэтки, машинки, покрытые ярью-медянкой. Аспиранты смотрели на нас с тех участков, где находились, каждый на разной тщательно вымеренной глубине, через бечёвочные границы, сжимая в руках заострённые мастерки и мягкие щётки. Пара парней и одна девушка были готами, гораздо реже встречающимися в Уль-Коме, чем в Бещеле или у себя дома. Они, должно быть, привлекали много внимания. Они мило улыбались нам с Дхаттом из-под подведённых век, покрытых ещё и грязью веков.

— Вот видите, — сказала Нэнси.

Мы стояли поодаль от раскопок. Я смотрел на множество меток в слоистой почве.

— Понимаете, каково здесь?

Под землёй можно было увидеть что угодно.

Она говорила достаточно тихо, чтобы её аспиранты, хоть и слышали, что мы разговариваем, не могли разобрать о чём.

— Мы никогда не находили письменных свидетельств из эпохи, предшествовавшей Кливажу, кроме нескольких поэтических фрагментов, недостаточных, чтобы составить о ней хоть какое-то представление. Слышали ли вы о галлимофрианах? Долгое время, когда материалы эпохи до Кливажа впервые были извлечены на поверхность, после того как ошибка археолога была скрепя сердце исключена, — она рассмеялась, — бытовало народное объяснение того, что обнаруживается. Гипотетическая цивилизация, возникшая до Уль-Комы и Бещеля, представители которой систематически выкапывали все артефакты в регионе, от тысячелетней давности до безделушек своих бабушек, смешивали их все и снова погребали или выбрасывали.

Нэнси заметила, что я на неё смотрю.

— Их не существовало, — успокоила она меня. — С этим теперь согласились. Во всяком случае, большинство из нас. Это не смесь. Это остатки материальной культуры. Только мы до сих пор не очень её понимаем. Нам надо научиться прекратить искать последовательность и придерживаться её, а вместо этого просто смотреть.

Предметы, между которыми должны были пролегать эпохи, принадлежали одному времени. Никакая другая культура в регионе не создала таких скудных, соблазнительно расплывчатых упоминаний о тех, кто жил здесь до Кливажа, этих удивительных людях, ведунах и ведьмах из сказок, чьими чарами были заряжены выброшенные ими вещи, кто использовал астролябии, за которые не было бы стыдно Арзакелу [15] или Средним векам, кто оставил после себя горшки из обожжённой глины, каменные топоры, подобные тем, какие, возможно, изготовлял мой плосколобый далёкий-далёкий предок, шестерни, замысловато отлитых игрушечных насекомых — и чьи руины лежат в основании городов и испещряют Уль-Кому, а иногда и Бещель.

— Это старший детектив Дхатт из милицьи и инспектор Борлу из полищай, — обратилась Нэнси к аспирантам в яме. — Инспектор Борлу участвует здесь в расследовании… того, что случилось с Махалией.

У некоторых из них перехватило дыхание.

Дхатт вычёркивал их имена, и я следовал его примеру, когда аспиранты один за другим проходили в общую комнату, чтобы поговорить с нами. Всех их опрашивали раньше, но они являлись послушно, как ягнята, и отвечали на вопросы, от которых их, должно быть, тошнило.

— Я обрадовалась, когда поняла, что вы здесь из-за Махалии, — сказала девушка-гот. — Это звучит ужасно. Но я думала, вы нашли Иоланду и что-то произошло.

Её звали Ребеккой Смит-Дэвис, и здесь она была первый год, занималась реконструкцией горшков. Она еле сдерживала слёзы, говоря о своих подругах, погибшей и пропавшей.

— Я думала, вы нашли её, и это было… Знаете, она была…

— Мы даже не уверены, что Родригез пропала, — сказал Дхатт.

— Вы так говорите. Но понимаете… С Махалией и всем прочим. — Она покачала головой. — Обе они занимались чем-то странным.

— Оркини? — спросил я.

— Да. И кое-чем ещё. Но главное — да, Оркини. Но Иоланда больше в это углубилась, чем Махалия. Говорили, что Махалия занималась этим раньше, когда только начинала, но сейчас, по-моему, это её не очень интересовало.

У нескольких аспирантов, в отличие от их учителей, было алиби на ночь смерти Махалии, поскольку они молоды и поздно разошлись с вечеринки. В какой-то неопределимый момент Дхатт начинал считать Иоланду официально пропавшей без вести, и его вопросы становились всё более точными, а записи занимали всё больше времени. Это не принесло нам особой пользы. Никто не был уверен, когда видел её в последний раз, только в том, что её не видно несколько дней.