Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович. Страница 46

С этой целью он отправляется на огород, потому что у его очага не висит «туша свиньи, прокопченная с солью», а всего лишь кружок сыра. Что только не растет на этом огороде! И свекла, и щавель, и различный лук, также тыквы, огурцы, всевозможная пряная зелень и тому подобное. Но все это – на продажу. Крестьянин берет лишь четыре головки чесноку, «вслед сельдерея нарвал кудрявого, руты зеленой и кориандра стеблей». Из этого он делает себе в ступке приправу под названием «толченка». Позавтракав, крестьянин «дружных быков запрягает в ярмо» и отправляется на пашню.

Но вернемся к обозначенной в этой главе теме. Такое достаточно радикальное решение земельного вопроса досаждало более всего аристократии, хотя Цезарь и не слишком посягал на их собственность. Старые патрицианские роды веками привыкли жить и богатеть за счет именно этой неисчерпаемой статьи дохода, подобно тому, как не одно столетие русское, скажем, дворянство сладко паразитировало при крепостном праве.

Эти популистские в принципе законы Цезарь принимал по обязанности главы демократической партии популяров. Ему всегда была не по нутру сенатская олигархия, но ему не следовало забывать, что по окончании гражданской войны он оказался единственным главой государства, «отцом отечества», поэтому обязан был служить всему народу и быть выше партийных разногласий, тем более ему были даны властные полномочия не на год, как консулам, а пожизненно.

Разбавленный своими людьми сенат не был для него в полном смысле опорой в обществе, потому что хоть все дружно голосовали, как нужно, но олигархи-то остались, причем обиженные дважды: и экономически, и политически. Понимая это, Цезарь милостями и подарками старался задобрить оппозицию, но, как говорится, насильно мил не будешь, и здесь это в самую точку. Потомственная знать после стольких утрат во время гражданской войны и унижений была еще и поставлена в положение почти равного плебсу класса в социальном плане, а в имущественном несла большие материальные потери в результате объявленных реформ. Этого она диктатору простить не могла.

Недовольны были и плебеи. Привыкшие к праздности в столице, получавшие даровой хлеб и развлечения, они теперь вынуждены были либо трудиться на земле или на стройке, либо всеми правдами и неправдами оказываться в числе тех ста пятидесяти тысяч человек, кто мог получать даровое продовольствие.

Поэтому диктатор оказался как бы между двух огней. У него не было прочной опоры в обществе, кроме лично преданных ему соратников, а таких были единицы, да и они служили за деньги и привилегии. Армия была фактически распущена, как того требовали римские законы, – регулярной армии формально тогда еще не существовало. Получившие землю ветераны были его, конечно, надежной опорой, но они стали теперь землевладельцами в Италии либо провинциях, а в самом Риме властвовали олигархи и толпы люмпенов, и вести войну на два фронта полководцу Юлию Цезарю в невоенной обстановке было трудно, несмотря на его политический ум, интуицию и проявление уступчивости и милосердия.

Это привело, мы знаем, к убийству диктатора в мартовские иды сорок четвертого года, но до этого наш рассказ еще не дошел, а теперь зададимся вопросом: правильно ли поступал Цезарь как государственный деятель, была ли в реформах острая нужда и кто от них выигрывал?

Вне всякого сомнения, как читатель уже осведомлен, Римская республика была тяжело больна коррупцией, продажностью, враждой различных ветвей власти, классов, партий, то есть переживала кризис, но то лекарство, какое предложил ей Цезарь, оказалось слишком горьким, и общество выплюнуло его и отвергло такого лекаря, как он.

Многие понимали необходимость и пользу его реформ, но людей возмущало даже и не то, что он делал, а как. Укрепляя свою единоличную власть, Цезарь целеустремленно вершил то, что считал нужным, полагая, что государство может жить под властью лишь одного человека. Магистратуры всех уровней стали его марионетками, и ни одно выборное лицо не могло быть выбранным, если его не порекомендовал диктатор. Ну как не обратить свой взор на сегодняшний день в нашей родной стране: губернатор лишь тогда утверждается выборщиками, если его порекомендует (фактически назначит) глава государства; в противном случае выбранные народом депутаты будут разогнаны. Но не будем здесь углубляться и давать демократические советы древним и новым правителям, как укреплять авторитарную власть в рамках действующей конституции, не оскорбляя граждан уподоблением безголосым скотам запуганного стада.

Цезарь к тому же стал утверждать магистратуры загодя, и теперь, скажем, тот же Брут знал, что станет консулом по воле хозяина через три года. Никакой, конечно, власти эта некогда желанная высшая должность не давала, лишь ликторов и внешние проявления почета, поэтому неудивительно, что Брут не соблазнился этой мишурой и предпочел не жертвовать ради этого своими республиканскими убеждениями.

Ведение казной было передано даже и не выбранным, пусть и формально, квесторам, а назначенным самим диктатором префектам. На монетах, как мы уже говорили, появилось изображение Цезаря с морщинистой шеей и его личным именем с приставкой «император». Аббревиатура ЕХ SC, то есть, по постановлению сената (ex senatus consulto), с монет исчезло. Отсюда следовало, что сенат перестал быть высшим органом власти даже номинально. И это тоже было оскорблением высшему сословию. Монеты, кстати, чеканились из сплава золота и серебра в соотношении двенадцати к одному и весили восемь и два десятых грамма. Они имели хождение на всем пространстве империи, хотя на Востоке и в Греции чеканились и свои деньги.

Наместникам провинций Цезарь оставил лишь гражданскую власть – судопроизводство и другие административные функции. А военная принадлежала на завоеванных территориях назначенным диктатором легатам, кого он знал по войнам как способных и достойных военачальников. Для него в данном случае не имело значения происхождение офицера, его национальность и имущественный ценз. Так, в Египте командовал сразу четырьмя легионами любимчик диктатора Руфион, сын вольноотпущенника. С точки зрения профилактики гражданских войн и смут, это было верным решением. Теперь проконсулы уже не могли в своих провинциях набирать легионы из местных жителей либо привлекать на свою сторону уже готовые вооруженные формирования подвластных царьков, как в свое время это делали как сам Цезарь, так и Помпей, а затем Сципион и Катон в Африке.

Упраздняя выборную систему, Цезарь тем самым прекращал в общественной жизни Рима и открытый диалог партий популяров и оптиматов, они как бы взаимоуничтожались, во всяком случае, по внешним признакам жизнедеятельности.

То же самое можно сказать и о классах. Они нивелировались, придвигались друг к другу и перемешивались, начиная с самых высших сословий – сенаторского и всаднического, которые уравнивались имущественным цензом в четыреста тысяч сестерциев. По этому признаку в первый класс могли попасть и богатые плебеи, так называемые эрарные трибуны.

Конечно, Цезарь хотел видеть общество, состоящее только из верноподданных, но он не учитывал, как теперь говорят, ментальности тогдашнего постреспубликанского Рима с укоренившимися понятиями и представлениями о патриархальности и незыблемости межклассовых взаимоотношений. Да и на практике, к примеру, промежуточные классы, точнее группы клиентов, вольноотпущенников и прочие не могли быть полностью независимыми от нобилей, даже если бы этого хотели, по причинам хотя бы экономическим, не говоря о других.

Пребывавший в растерянности от этих нововведений народ не спешил принять новые условия общественной жизни, дистанцируясь и выжидая, не выказывая в то же время негативных эмоций.

Цезарю потому были даны беспрекословно все мыслимые и немыслимые по республиканским понятиям властные полномочия, что все устали от бесконечных войн и надеялись, что единовластие даст хоть какую-нибудь стабильность. Таким образом, Цезарь со своим ближайшим окружением оказались оторванными от народа, недовольными оказались, как уже сказано, как высшие классы, исконные привилегии которых беззастенчиво попирались, так и плебс, огорченный наступлением диктатора на тот образ жизни, какой они привыкли вести в Риме, этом гигантском по тем временам миллионном мегаполисе.