Пока живешь, душа, - люби!.. - Сопин Михаил. Страница 12

лет лишения свободы. Пересмотру эта судимость не подлежала.

Вот что пишет по этому поводу в статье «Уголовное право как феномен культуры»

(«Известия высших учебных заведений», 02.03.1992) М.С. Гринберг:

«Важным элементом обеспечения экономических интересов тоталитарной системы

был принудительный бесплатный или малообеспеченный труд. Он обеспечивался отчасти

трудом заключенных, а массовые репрессии служили источником пополнения».

В 1962 году вышел новый Уголовный Кодекс, в связи с чем Указ потерял силу, а Ми-

хаил продолжал отбывать срок до 1970 года. «От звоночка до звоночка…» – горько по-

вторял он, шагая по комнате, незадолго до смерти.

Сколько их было, таких осужденных, - сотни тысяч? Миллионы? Считал ли кто-ни-

будь?

После смерти Миши я сделала попытку отыскать его уголовное дело в архиве МВД

Пермской области. При содействии Вологодской писательской организации был сделан

запрос. Имя такое нашли, а дело – нет: «Не сохранилось». Нет документа – нет проблем. И

понять, за что кого судили, уже невозможно. Виновны навечно…

Мы с Михаилом не раз рассуждали: его биография настолько уязвима, что ее можно

подавать с самых разных позиций, и все будет правда. Захочешь осудить - уголовник, ал-

коголик, шизофреник, трудовая книжка раздута от бесчисленных перемен мест работы. И

в то же время - поэт, философ, интереснейший собеседник, политпротестант, все дети от

общения с ним в восторге.

Вникать в психологию заключенных мне приходилось в силу обстоятельств. Я неод-

нократно ездила на поселение, дружба с бывшими арестантами продолжалась в Перми и

Вологде. Горько констатировать: ни у одного из них не сложилась счастливо судьба на во-

ле, хотя нарушений закона они больше не допускали. В самом Михаиле достаточно долго

оставались неизжитыми черты, скажем так, не наилучшие для семейного быта (это прояв-

лялось только в нетрезвом виде). Многолетнее обесчеловечивание накладывало отпеча-

ток. Миша мне говорил:

- Никому не посоветую выходить замуж за наших. Среди них нет того, кто способен

составить семейное счастье.

Вот такая жесткая оценка.

(Моя пермская подруга была замужем за Мишиным другом по имени Леха-Алексей.

Когда-то он был осужден за воровство. Зарок проститься с пороком дал себе еще в лагере

и выполнил его в течение своей недлинной жизни (погиб от алкоголизма). Но мужем он

был - никаким. В течение многих лет отученный от понятий семьи, так и остался где-то

между зоной и мнимой свободой).

Я спрашивала :

- Миша, а ты?

- Я нетипичный.

В отличие от многих других, он был способен к самосовершенствованию, к диалек-

тическому мышлению.

- Мишель, - растерянно говорил ему Леха, - ты же только вчера говорил одно, а сего-

дня другое. Ты где настоящий?

(Леха смотрел на Мишу снизу вверх. Он любил друга и знал наизусть его стихи, был

готов преданно следовать за ним куда угодно, но не успевал «поворачивать». Леха по при-

роде был догматиком).

- И вчера, и сегодня, - отвечал Миша. - Я ищу.

(...Прочитывая рецензии под стихами мужа на сайте «Стихи.Ру», я время от времени

встречала реплики: «Михаил Николаевич, а почему вы все время врете? Вы где настоя-

щий?» - и тут же вспоминала Леху).

Но главное, что спасало Мишу от обычной судьбы освобожденного после столь дли-

тельного срока заключения - стихи. Еще в Перми я поняла, что у него бывает только два

состояния. Первое - Миша трудоустроен, получает какие-то деньги, но я их практически

не вижу, потому что они все равно пропиваются. И второе - Миша в очередной раз уво-

лился с работы, устроился на диване в маленькой комнате, курит и пишет. Трезвый, варит

борщ и поет под гитару, прекрасный отец. Естественно, что я постепенно приходила к

выводу: пусть лучше пишет. Но тут возникали мои родственники:

- Как ты можешь терпеть тунеядца? При двух детях - и не работает!

- Он работает, - отвечала я. - Даже больше, чем я. Пишет стихи.

- Да разве это работа? Он ничего за них не получает!

- Он в этом не виноват. Откуда вы взяли, что при социализме человек получает по

труду?

Отношения с родственниками шли на разрыв...

По-своему «мудро» рассуждала подруга:

- К мужу надо относиться как к столу. Вот он стоит посреди комнаты… если не

очень мешает, ну и пусть стоит. Тебе от него ничего не надо, но авось пригодится. Выбро-

сить всегда успеешь.

Я же знала, что без меня, без детей, к которым Миша очень привязан, он погибнет,

сопьется и я первая этого себе не прощу. Дети - тоже…

Конечно же, Миша мучился унижением - тем, что нет настоящего заработка, не

может содержать семью. Тем важнее был для него первый приличный гонорар за книгу.

Он внутренне распрямился. А это сказалось на всем.

* * *

Над белой бездной бытия –

Глаза, глаза...

Живых и бывших.

Читаю ли,

Молюсь ли я:

Прости, земля,

Меня убивших.

Кипит снегами полынья,

Бьет по лицу, по синей коже –

Стоит над тундрой

Тень моя,

На сорок лет

Меня моложе.

* * *

Услышь своих, Россия, не отпетых,

Кто не дополз, упал, не додышал.

У демагога - чистая анкета.

Моя - в грязи истории душа.

За всех послушай исповедь мою.

Чуть гарью потянуло –

Мы в строю:

В лесах, в забоях,

Всем напастям вровень

Твои, земля, изгойные, встают,

Чтоб биться до последней капли крови.

Гонимо ль, стыло, голодно ли, минно –

Там мы, уродцы, голытьба, шпана.

К отвергнутым

Закон не шел с повинной.

То бьет нас ужас тыла, то война.

Кто чист - в легенды.

Мы - в глухие были.

Все стройки коммунизма –

Наш дебют.

Нацисты не дожгли и не добили –

Простой расчет:

Свои своих добьют.

Пустое –

Запоздало разбираться,

Умершее, безмолвное будить.

Нас не было,

Обугленного братства.

Нас не было.

Победный свет, гряди!

Ликуй, народ:

«Чужой земли ни пяди!»

А мы под марши

Завершим свой круг.

Пусть никогда

Не вспоминают дяди,

Как нам ломали

Наказанья ради

Со смаком

О колено

Кисти рук.

Будь проклят

Век, родители и мы,

Наручники, безумие тюрьмы:

Садистские дознания в подвале,

Где не было мучениям конца,

Где к милости напрасной не взывали,

Под сапогами лопаясь, сердца.

В глуши лесной или на Зуб-горе

В барачные оконца лагерей

Бьет ханавей*. Хоронит ханавей

Твоих, земля,

Увечных сыновей.

* Ханавей - состояние обреченности (из лексикона заключенных северных лагерей).

ТРАССА

Бейте, ходики жизни напрасной,

Воскрешайте мой голос и взгляд,

Чтоб в багровом закате

Над Трассой

Мог я вспомнить,

Как гуси летят...

Небо в сине-свинцовой полуде.

Отплясал артбуран, отплясал.

И летят через майский полудень

С поля боя

Надежд голоса:

«Брат-цы, брат-цы...»

Рукав опустелый

Мнет солдат -

Нет другой, про запас?

«Пей, славяне, за правое дело,

Пей, душ-ша мир-ровая, за нас!»

Мировой океан одиночек

Пил-бурлил у черты роковой.

И слезу утирал пулеметчик

Госпитальным пустым рукавом.

Смех. Объятия. Слезы.

Все было...

Босячье, что с пути сорвалось,

На распутьях глубинного тыла

Принимала земля, как отброс.

Возвращались солдаты степенно