Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна. Страница 52

И она приняласьискать. Она переворачивала тру­пы, вглядывалась в почерневшие лица, она нечувство­вала усталости. А страшно, было ли ей страшно?

-   Нет,страха не было. Было желание найти сына, похоронить по-человечески.

Несколько дней сутра до вечера пересматривала трупы. Шла домой, ноги подкашивались отусталости. Одежда насквозь пропиталась трупным запахом. При­дёт, вздремнёт паручасиков - и опять на кладбище.

Эта «ударная» еёвахта результатов не дала. Игоря среди убитых не отыскала. «Может, жив?» -билась упорной жилкой затаившаяся мысль. Но соседки со­крушённо разводилируками:

-Нет, Таня, нет, в сарае лежал, долго лежал...

В Астрахань онавернулась почерневшая от горя. Привезла фотокарточки, альбом с ними лежитсейчас на моих коленях. А иеромонах Роман тихонечко поёт: «Я брожуодна-одинешенька посреди крестов и мо­гил». И ещё поёт: «Горе-горькое повстречалося,руки сложены на груди, я давно туда собиралася, что же ты меня опередил? » Пронеё. И не про неё. Потому что не сложила ему рук, не погребла по-православному,пото­му что только материнским горьким плачем и может благословить его вдальний путь к неземному бытию.

А самой жить-тонадо. И она старательно причёсы­вается, надевает элегантную блузку и идёт почужим астраханским улицам на работу. Беженка. Потеряв­шая всё. Но, наверное, невсё, потому что хватило сил настроить своё сердце на непосильный, казалось,труд, помнить о сыне не только плачем, но и молитвой ограждать его душу,приходить на помощь ей, как приходила на помощь маленькому Игорешке, поддер­живалаего в первых неуверенных шагах или прижи­мала к себе, когда болел.

Татьяна Ивановнанашла в себе силы поддержать сноху. Взяла на себя заботу о внуках, помоглаГалине устроиться на работу, получить жильё. А она по-прежнему в общежитииинститута. По воскресеньям водит внуков в церковь, причащает их, читает имдуховные книги. Она делает это не ради моды, а осоз­нанно, понимая свой долгбабушки перед оставшими­ся без отца детьми. Она стала им опорой и поддерж­кой,мальчику и девочке, так похожих на её Игоря.

Хочется многосделать для них, потому надо торо­питься. А Грозный она вспоминает очень часто,тот, довоенный, пропахший цветами и примолкший под яркими звёздами. Она быласчастлива в нём, и она в нём же пережила самую чёрную, непоправимую бе­ду. Еёгород. А Астрахань?

- К Астраханитоже понемногу привыкаю. Народ здесь сердечный. Да где он несердечный,народ-то? Нам бы жить да жить, только разве позволят? Смута, она не людьмисеется, она нынче политикой зовётся.

Один мальчиквыстрелил в другого мальчика. Один ничего не задолжал другому, другой ничем необидел первого. Но один, зорким оком выискав мишень, спус­тил курок и непромазал. А второй, подкошенный, упал посреди родного двора и его оттащили всарай, дабы не поклевали птицы. Что это? Сюжет закручен­ного в чьих-тоизвращённых мозгах сценария? Детек­тив? Страшная сказка? Нет, наша действительность.Нам не разобраться в ней, нам никогда не распутать её хитроумных нитей. Мы дажеустали возмущаться и удивляться. А задумываться над этим, значит заранееобрекать себя на бессмысленный гнев.

Но вот она,Татьяна Ивановна, собственным серд­цем познавшая этот закрученный сюжет исвоими собственными слезами омывшая его взаправдашнюю драматургию. В титрах вэтой трагедии её имя стоит одним из первых, рядом с именем сыночка, о которомей теперь плакать и плакать.

А я никак не могуизбавиться от дальнейшей рас­крутки этого дикого сюжета. А вдруг отслужил и вАстрахань вернулся, если он был русским, тот самый мальчик, снайпер,выхвативший зорким оком высокую фигуру в спортивной куртке и кроссовках. Вдругон каждое утро бодрой походкой проходит мимо спеша­щей на работу ТатьяныИвановны, и, может, она ловит его взгляд: как похож на Игорешку. А может, напро­тив,ей неприятен его взгляд и она съёживается, опус­кает глаза... Всё может быть.Может быть даже то, до чего нам и не додуматься.

Материнский плач,истошный, рвущийся из груди, Татьяна Ивановна научилась сдерживать в себе итолько клокотание его внутри вот уже который раз отдаётся нестерпимой болью всердце. «Эта песня про меня... Этот «Плач» мой...»

А мой плач обэтом плаче, потому что знаю, как сильна материнская любовь. Этот ужас, помножен­ныйна сотни, на тысячи плачей. Их закапывали в братские могилы гуртом, всехвместе, плохих и хороших, послушных и не очень сыновей. Она так хо­тела быпринести цветочек и положить в изголовье своего навеки угомонившегося сыночка.Но могилы нет. Да и детский садик, школа, магазин, куда бегал за мороженым -всё ушло, в ту жизнь уже не вернуться. Одно и осталось - плач. Да ещё вот этотихое стояние в храме свечечкой. И - молитва.

- Не знаю, как быя без храма... Не выдержала бы, сломалась.

Не сломалась. Ейнельзя - у неё внуки. А у внуков будущее. Плача по сыну, она вымаливает для нихжизнь без плача, без замешанных на кошмаре сюже­тов, без нелепостей, безвранья. «Я осталась одна-одинешенька посреди крестов и могил».

-  Променя, про меня песня...

Она выключаетмагнитофон. Всё. «Плач» отзвучал. По коридору разнеслось весёлое, звонкое:

-   Пирожки, пирожкис мясом, свеженькие, горя­чие...

Стали хлопатьдверями оголодавшие студенты. Пи­рожки разошлись быстро, у молодых хороший аппе­тит.

-   Нет, - говорю я,- не про вас песня. Разве вы од­на? У вас внуки.

-   Конечно, конечно,- грустно улыбается она, - это я так...

НЕ ПРЕЛЮБЫ СОТВОРИ

Вот что сказалмне один монах, бывший в миру врачом-психиатром:

- Принимаябольных, я всегда обращал вни­мание на их день рождения. За несколько летпракти­ки провёл маленькое исследование. Что получилось? Очень многиеумалишённые были зачаты Великим постом, представляете? Вот вам и связь междуродите­лями и детьми, вот вам и ответственность одних перед другими.

Да, нам многоговорят об ответственности. Да и са­ми мы своим детям не устаём повторятьпрописные ис­тины: человек сам должен отвечать за свои поступки, человек должендумать не только о себе. Все эти исти­ны одного, так сказать, земного уровня.Есть в них упругость теннисного мячика, так же, как мячик, они отскакивают оттого, кому посылаются. Да и те, кто посылает, делают это порой без особыхусилий, по привычке. Результат? Ты свою жизнь прожил, и я свою проживу, у тебясвой ум, у меня свой, ты за себя отвечай, а я как-нибудь за себя отвечу...Словоблудие льётся потоком, посрамляя всю несостоятельность земных истин.Потому, что само слово «истина» во множественном числе абсурдно. У меня свояистина, у тебя своя, у тебя свои законы, у меня свои, у меня свой Бог, у тебясвой. Узнаёте мудрствование знаю­щих себе цену? Узнаёте мудрствованиепрячущихся от того, от чего не спрятаться вовек никому? Одна исти­на. Один Бог.Одни у Бога законы. «Посрамление» их не напоминает ли нам всем жалкую в своеймногозна­чительности Моську, важно тявкающую на Слона?

Попраниенепреложных законов земного бытия эхом прокатилось в день сегодняшний. Огромноечис­ло психических больных, ставших или уже родивших­ся идиотами, привычныеслучаи сожительства родите­лей с детьми, братьев с сестрами, гомосексуализм науровне дебильной философии, половые извращения, изобретательные до ужаса,аборты, как семечки, са­моубийства, ранняя импотенция, дома терпимости какапофеоз демократии, «престижность проституции», супружеская неверность как символздоровой семьи. Надо ли продолжать? Не надо. Потому что это наш се­годняшнийдень. За что нам это? За то, что честно жи­вём, горбатимся на производстве вбудни, а в выход­ные на своих беспросветных шести сотках, за то, что, не жалеясил, лелеем своих детей, вкладываем в них, как в «надёжную недвижимость» своисредства, полу­чая взамен жалкую девальвированную худосочную денежку? За чтонам это, за что?..

Среди отличийверующего человека от неверующе­го есть и это. Верующий никогда не спросит: «Зачто?» Он знает за что. Знает и удивляется: как ещё при чёр­ном смрадепокрывшего землю греха людского каж­дое утро встаёт на горизонте солнце? Онудивляется милости Божией и благодарит, и смиренно принимает посылаемые емускорби. Слава Богу за всё... Слава Бо­гу, что напоминает нам скорбями нашими обыстро­течности земной жизни, зовёт одуматься, оглядеть­ся - приготовиться.Ведь все мы вспоминаем Господа в скорбях. В радостях до Него разве? Но вотнависла над нашим безоблачным бытием чёрная туча: «Госпо­ди, отведи беду,Господи, помилуй!» А выпросив себе послабление, опять в упряжку и по кругу...Опять в грех, который копится, соединяется с грехом ближ­него, соседа,иногороднего и разъедает земную плоть. Плоть гноится, смердит, источаетзловоние, и в этой изуродованной нашим грехом атмосфере мы задыха­емся, болеем,страдаем и пропадаем в конце концов. Наступает предел.