Любовники-убийцы - Бело Адольф. Страница 45

В природе этого острова есть немало странного. Пустыня при жгучем сухом ветре засыпает путнику глаза сероватым песком. Степи, покрытые высокой травой, как небольшие оазисы, предлагающие свою прохладу утомленному путешественнику, напоминают Африку. В этом ландшафте устроено несколько ферм, обитатели которых живут в полном отчуждении от остального мира. Постоянные сильные ветра господствуют в этой местности, не встречая никаких преград на пустынном берегу. Под их стремительным дуновением ложится трава, покрываясь тонким слоем песка, и гнутся тонкие стволы тростника, источники высыхают, и остающаяся на дне влага способствует разложению водорослей. Несмотря на это, ветры все-таки имеют и свою хорошую сторону: благодаря им небо очищается от туч, и лучи жаркого солнца вновь начинают оплодотворять землю.

Но, кроме этого северо-западного ветра, иногда здесь дует сирокко. Чаще всего он появляется в летние вечера, и действие его еще более разрушительно для здоровья. От его тяжелого дыхания по всему телу человека распространяются слабость и истома. Небо становится мрачным и покрывается облаками, образованными от болотных испарений. Таков Комарго в настоящее время, и долго еще останется он таким, если цивилизация и наука не обратят внимания на плодородную почву, необработанную до сих пор, не осушат болот, не возделают землю. Одним словом, пока они не вдохнут жизнь в эту пустыню. Сюда-то бежал Фурбис, надеясь найти здесь надежное убежище до той поры, пока не позабудут о нем. Как-то вечером он постучал в ворота одной из стоявших на берегу ферм.

Он сильно устал в результате тех лишений, которые ему пришлось испытать со времени бегства с каторги. Черты его лица заострились, щеки ввалились и стали бледны. Его легко можно было принять за призрак.

— Что вам угодно? — спросил его один из работников фермы.

— Я прошу убежища на ночь, — ответил он.

Эта просьба не показалась странной, поскольку гостеприимство развито в Комарго, там никогда никому не отказывают в помощи.

— Войдите, — ответил работник, — подкрепитесь сначала немного, а потом ступайте спать на сеновал.

Фурбис вошел. Как раз наступило время ужина. Он сел за общий стол и принялся с жадностью есть. Никто не расспрашивал его. Ужин кончился, и он пошел вместе с пастухами на сеновал спать на свежей соломе.

На другой день он подошел к старшему из рабочих.

— Не можете ли вы дать мне работу? — спросил он.

— Что вы умеете делать?

— Все что угодно.

— Как вас зовут?

— Мариус Франк, — так назвал себя Фурбис.

— Есть ли у вас аттестат? — продолжал спрашивать его работник.

— Нет, но, клянусь вам, я буду добросовестно выполнять свою работу. Испытайте меня, и если вы не останетесь мою довольны, я уйду.

— Нам нужен надсмотрщик за волами. Но, быть может, вы не умеете ездить на лошадях?

— О! Я хорошо знаком с лошадьми, — ответил бывший торговец, улыбнувшись.

— Вы были солдатом? — испытующим тоном спросил его рабочий. — Не служили ли вы в кавалерии?

Фурбис не отвечал.

— Вы беглый?

Снова молчание.

— Все равно — вы мне нравитесь. Кладу вам тридцать экю жалованья в год, пару платья к Рождеству и каждые три года плащ. Довольно вам этого?

— Вполне довольно.

Этим и закончился разговор. В ожидании лучшего Фурбис был доволен, что ему не придется по крайней мере умирать от голода. Через восемь дней он уже окончательно привык к своему новому образу жизни. Дни большей частью он проводил на пастбищах, на берегах Роны, среди стад быков, наблюдать за которыми он и был приставлен.

Верхом на небольшой лошади местной породы из измельчавшего племени арабских лошадей, с бичом в руках, он объезжал степь, сгоняя разбредшихся животных. К его седлу была прикреплена небольшая сумка, в которой хранились съестные припасы и большой войлочный плащ, в который он заворачивался, когда под вечер становилось холодно. Нередко постелью ему служил сноп соломы, на котором он устраивался около своей лошади. Волы мирно ходили около него, лишь изредка возмущаясь внезапным появлением кобылиц, которые, как белые пятна, мелькали среди их темной лоснящейся массы.

Иногда, когда у Фурбиса кончался табак или он начинал тяготиться своим уединением, он шел на берег моря. Порой он встречал там контрабандистов, возвращавшихся из Марселя, Тулона или Сент-Трапеца. Они разводили костер в тени какой-нибудь скалы и готовили себе ужин. Фурбис располагался около них и нередко разделял с ними трапезу. В продолжительной беседе они рассказывали об успехах, которых добились в течение дня, о трудности их ремесла, но, несмотря на это, прежний торговец скоро увлекся их жизнью. Общество этих людей придало ему мужества, и он решил изменить скучное течение жизни.

Конечно, никто сейчас не мог в нем заподозрить ни изысканного перекупщика из Горда, ни смелого товарища Праделя по кандалам. Он был бы вне всякой опасности, если бы пожелал продолжать свою жизнь подобным образом. Но как была тяжела его настоящая ноша! Постоянно один, со своими мыслями, не имея рядом с собой никого, кто бы мог рассеять его грусть, кроме изредка проезжавших погонщиков табунов лошадей, рыбаков и контрабандистов. Изредка им овладевал ужасный гнев. Он плакал о своей разрушенной жизни и разбитых надеждах. Но о чем он жалел более всего — так это о деньгах. «Я бы мог быть богатым, — говаривал он, — наслаждаясь жизнью, блистать в обществе!»

Иногда, когда его стадо паслось на берегу моря и он видел на далеком горизонте белеющий парус удалявшегося судна, Фурбисом вдруг овладевала безумная мысль бежать куда-нибудь далеко, где, неизвестный никому, он мог бы ходить, смело подняв голову, и обогащаться спокойно, не боясь, что кто-либо может отнять его имущество.

Но эти мысли овладевали им ненадолго. Его пугали долгие размышления о море. Он боялся опасностей морского плавания, его желание плыть ослабевало, и еще более взбешенный безысходностью своего положения, он пришпоривал свою лошадь, чтобы скорее избавиться от этого зрелища.

Прошло два года, не принесших никаких перемен в жизни Фурбиса. Его товарищи ежемесячно пользовались свободным днем, который они проводили в веселом обществе в трактирах Арля или Сен-Жиля, нередко в летние воскресные дни отправлялись они со своими стадами в деревни Прованса или южного Лангедока. Фурбис же постоянно оставался дома, отказывался от этих удовольствий, боясь, чтобы полиция не напала на его след.

В конце 1864 года он случайно узнал из газеты, привезенной одним из контрабандистов, что его старый товарищ по каторге Прадель был пойман в в Париже. Выстрелив в преследующего его агента, он был схвачен и снова осужден на пожизненную каторжную работу. Эта новость наполнила душу Фурбиса страхом. Он спрашивал себя, что станет с ним, если он не уйдет из Комарго. Он вспомнил, что когда расставался с Праделем, то сообщил ему, где намерен скрыться. Теперь, когда того будут допрашивать относительно Фурбиса, не выдаст ли он его? Однако Фурбис остался, отчасти веря в своего товарища, отчасти под влиянием новой идеи, посетившей его.

В течение последнего года пребывания в Комарго у Фурбиса не раз появлялась мысль бежать в Фонбланш. Была ли жива Бригитта? Как его дети? Кто поддерживал их существование до настоящего времени? Не должны ли они были просить милостыню? Только одна мысль занимала его: что стало с его семейством? Образ обворожительной Марго мало-помалу исчез из его памяти. Он не мечтал более ни о ком, кроме тихой, скромной Бригитты. Он вспоминал о ее любви к нему, о ее беспредельном терпении, ее доброте, ее бесконечном сострадании. Он помнил, как приходила она прощаться с ним в тот вечер, когда ему был вынесен приговор. Она не сделала ему ни одного упрека, не произнесла ни одной жалобы. Она произнесла лишь: «Тебе слишком много придется страдать. Я выращу твоих детей и буду молиться за тебя». И она заплакала, наклонившись к нему.

Он думал о своем старшем сыне, когда тот, проскользнув к нему в зале присяжных, обнял его своими ручонками.