Сантехник, его кот,жена и другие подробности - Сэ Слава. Страница 21

Помолвленные месяц ходили по дому в резиновых сапогах и в брезенте, искали паучиху. Такая опасная жизнь очень их сблизила. Потом Алина научилась кормить питона смешными кроликами. А через год случайно обнаружила, что сидит и рассказывает кайману про свою жизнь. Крокодил Антон был рождён прекрасным собеседником, вдумчивым и очень тактичным.

И вообще, как-то всё наладилось. Тараканы оказались смешными шустриками, пауки робкими тихонями, питон забавно стеснялся собственных какашек, кайман до дрожи любил свежую плотвичку. Алина не представляла, что из холодных гадов может сложиться такой прекрасный коллектив.

А потом крокодил умер. Дмитрий накормил его неправильной едой. Антон три часа бегал по аквариуму на задних лапах, у него в груди всё болело. А потом стих. Ушёл в страну тёплых ручьев и нескончаемых карасей.

И сразу Алине стало понятно, кто для неё был настоящий друг, а кто садист и отравитель смертельной рыбой. Алина хотела даже к маме уехать, но не смогла оставить живых существ на этого опасного урода, муженька своего.

Антона похоронили на морском берегу, зарыли в мокрую от слёз дюну. Через тысячу лет его найдут археологи и наплетут белиберды про населявших Латвию крокодилов, вместо того, чтоб написать правдивую лавстори. Например, такую как эта.

67

У Машки гланды, из-за них полдня прожил в больнице, в палате для дюймовочек. Там одна, по годам — Алиса времён Зазеркалья, пересказывала свиданье с неким Ланселотом:

— Карочи, пошли мы гулять. Ну там баунти-хуяунти всякие. А сигарет не взяли.

И дальше начинается очень жестокий рассказ про любовь.

Иногда в палату вбегали юноши. Алиса на них фыркала, игриво называла «козлами».

Говорит мне:

— Папаша! Ну прогоните вы этих придурков! Рявкните на них, вы ж мужик!

Я так растерялся, пошёл гонять. Даже рявкнул.

Ощутил себя мужиком. Яркие, незабываемые впечатления.

А придурки вовсе не к ней шлялись, а к Ирке, которая красиво грустила в окно, свесив ногу с-под-одеяла.

Так я оказался орудием женской ревности. И мужиком впридачу.

Придурки схлынули, сделалось скучно. Ирка ногу спрятала, зевнула.

Через два часа только самый храбрый из придурков постучался, стал задабривать всех конфетами, меня тоже.

Я его назвал Тёркин. За находчивость и упорство.

За Тёркиным другие придурки подтянулись, жизнь опять наладилась.

Соседка пришла, с забинтованным носом.

— Странно, — говорит, — на нос гипс положили, а он качается. Не должен же?

Все стали подходить пробовать — правда качается. Я тоже хотел покачать, но страшно. Отломается ещё. Набегут санитары, и всех в угол, кто отламывал…

Не наше это, мужицкое дело, по углам стоять.

68

Она сказала: я храплю. И могу идти на кухню, раз не умею спать как принято в обществе.

А я сказал, не понимает она своего счастья. Никому так не повезло, как ей. Все другие сколопендры грустят в пустыне, никто им не создаёт ауру покоя и уюта лёгким хрюком.

Тогда она сказала, что боится за стёкла, очень сильно дребезжат от ауры покоя.

А потом риторическое, что на всей планете самые грубые, неблагодарные создания — толстые павианы. Они же самые вонючие.

Я ответил, что не знаю. Не настолько знаком с её роднёй, чтобы судить. Сам я из рода тюльпанов, а это другая экологическая ниша, отдельная от низших приматов.

Она стала смеяться, говорить про какие-то лохматые ноги, несвойственные тюльпанам.

А я сказал, что кудрями на ногах от неё заразился.

Тогда она ударила меня подушкой. По голове.

На тринадцатом году брачной жизни прелюдии делаются изысканней.

69

Люся любит путешествовать, потому что вжопегвоздь. Ещё, конечно, дедушка повлиял, профессор физики. Он много читал Люсе о строительстве социализма в Африке. Теперь у Люси неправильное мнение о мире. Будто везде на планете живут добрые негры, которые помогут, если чё.

Я же в детстве читал другие книжки. Например, про 20-е февраля 1945 года. В этот день американцы высадились на остров Рамри, который в Бирме. Причём на острове уже жили тысяча японских пехотинцев. Американцев этот демографический нюанс раздражал. Как бы выражая недоумение, они стали густо стрелять в тысячу японцев. Тысяча японцев побежала прятаться в болото. И там их всю ночь ели крокодилы-антифашисты. К утру осталось всего двадцать японцев. 1000–20=980 японцев съели крокодилы всего за одну ночь всего в одном болоте.

Дальше добрая книжка сообщала, что крокодилы всей земли едят людей со средней скоростью 2000 в год. И лишь в 45-м году этот показатель был сильно улучшен японской армией.

Меня, реалиста, не манит путешествие в страну с такой интересной историей.

А у Люси вжопегвоздь, плюс дедушка. Когда Люся запела про увидеть Бирму и умереть, я сразу ей посоветовал взять экскурсию в мангровые болота. Там, сказал я, воплощаются самые смелые желания.

Бирма далеко. Поэтому Люся села в свою новенькую красную машинку и поехала просто в Польшу. Вжопегвоздь позвал её в дорогу. Вскоре на Люсином пути разлёгся литовский город Каунас, знаменитый своим мостом. Будете в Каунасе, вы обязательно увидите. Даже если ненавидите мосты, вам никуда не деться. Там за каждым поворотом прячется он.

Мчится Люся, видит — мост. Значит, правильно мчится. Дальше — ещё один. Потом едет, едет — и снова мост!

— Не такой уж он маленький, этот Каунас — подумала Люся, — час еду и столько мостов уже встретила.

Потом часы и мосты пошли один за одним, отчего в голове Люси родились две гипотезы:

1. Каунас — огромный город, на треть состоящий из мостов.

2. От присущего всем литовцам желания жить вечно, каунасцы закольцевали пространство и время в районе переправы.

И тогда Незабудкина решила выяснить. И напала на местного жителя в жесткой вопросительной форме. Она подъехала к таксисту и стала махать рукой. Если бы таксист был добрым негром, он бы догадался, эта девушка просто заблудилась. Но литовские таксисты, если их прижать к бордюру женщиной и помахать, думают другое. Им как бы слышится: «мужчина, всего за двадцать баксов свою персональную гонорею я сделаю нашей общей».

Поэтому мужчина поплотнее закрыл стекло, и помахал в ответ, как бы отказываясь от знакомства.

— Чего он машет, он думает, я с ним здороваюсь — рассердилась Люся и стала делать рукой жесты, будто отжимая стекло таксиста вниз, чтобы он открыл и выслушал.

— Ничего мне от тебя не надо, не снизу, ни сверху — подумал таксист и опять помахал, обеими руками и ещё головой, чтоб нахальная короста поняла его философию целомудрия.

Махали они друг другу, махали, «может пронесёт», подумал вдруг таксист и открыл окно.

— Где у вас центр? — быстро спросила Люся.

Я бы честно показал область мочевого пузыря. Один дядька, тренер по айкидо, объяснял, что центр меня именно там. Но таксист на свежем воздухе стал прозорлив, как психоаналитик. Он понял недосказанное, что Люсю интересует середина Каунаса, прекрасного города множества мостов, пугливых как олени таксистов, пространственно-временных кренделей и заповедной ненависти к указателям направлений.

И он махнул рукой куда-то за реку и вверх, куда можно было добраться только на дельтаплане. Люся конечно же раскинула руки и полетела. Мысленно. Наяву она всё-таки доехала до Польши и вчера только вернулась, ночью. Я узнал её издалека, по маленькой красным глазкам, светившимся из маленькой красной машинки.

Говорит, неплохо съездила. Сегодня будем разжимать ей пальцы, руль выковыривать.