Расстрелять! - Покровский Александр Михайлович. Страница 9

Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.

Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя способности есть, когда талант имеется и в придачу, соответствующая физиономия, когда есть склонность к импровизации, к театру есть склонность или там – к пантомиме…

Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.

Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась за палочку; бабочка при этом махала крыльями.

Он водил её на службу. Каждый день. На службу и со службы. Долго водил: бабочка весело бежала рядом.

С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все время молчал и улыбался.

С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли: таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.

И к командиру дивизии он пошёл с бабочкой, и к командующему…

Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров… хотя…

– Ну-ка, посмотрите вот сюда… нет… все вроде… до носа дотроньтесь…

Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал заместитель командира по политической части: случай был исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.

Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями в последний раз: он вошёл в вагон, а её, неразлучную, оставил на перроне. Зам увидел и вспотел.

– Вадим Сергеич! – закричал зам, подхватив бабочку: как бы там в вагоне без бабочки что-нибудь не случилось; выбросится ещё на ходу – не отпишешься потом. – Вадим Сергеич! – зам даже задохнулся. – Бабочку… бабочку забыли… – суетился зам, пытаясь найти дверь вагона и в неё попасть.

– Не надо, – услышал он голос свыше, поднял голову и увидел его, спокойного, в окне, – не надо, – он смотрел на зама чудесными глазами, – оставь её себе, дорогой, я поводил, теперь ты поводи, теперь твоя очередь… – с тем и уехал, а зам с тем и остался.

Или, вернее, с той: с бабочкой…

Химик

– Где этот моральный урод?!

Слышите? Это меня старпом ищет. Сейчас он меня найдет и заорет:

– Куда вы суетесь со своим ампутированным мозгом!?

А теперь разрешите представиться: подводник флота Её Величества России, начальник химической службы атомной подводной лодки, или, проще, – химик.

Одиннадцать лет Северный флот качал меня в своих ладонях и докачал до капитана третьего ранга.

– Доросли тут до капитана третьего ранга!!! – периодически выл и визжал мой старпом, после того как у него включалась вторая сигнальная система и появлялась, извините, речь, и я знал, что если мой старпом забился в злобной пене, значит, все я сделал правильно – дорос!

Умный на флоте дорастает до капитана первого ранга, мудрый – до третьего, а человек-легенда – только до старшего лейтенанта.

Нужно выбирать между капитаном первого ранга, мудростью и легендой.

«Кто бы ты ни был, радуйся солнцу!» – учили меня древние греки, и я радовался солнцу. Только солнцу и больше ничему.

Химия на флоте всегда помещалась где-то в районе гальюна и ящиков для противогазов.

– Нахимичили тут! – говорило эпизодически мое начальство, и я всегда удивлялся, почему при этом оно не зажимает себе нос.

Химик на флоте – это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз.

Химик на флоте – это кличка. «Отзывается на кличку „химик“.

– Хы-мик! – кричали мне, и я бежал со всех ног, разлаписто мелькая, как цыпленок за ускользающим конвейером с пищей; и мне не надо было подавать дополнительных команд «Беги сюда» или «Беги отсюда». Свою кличку «химик» лично я воспринимал только с низкого старта.

– Наглец! – говорили мне.

– Виноват! – говорил я.

– Накажите его, – говорили уже не мне – и меня наказывали.

«НХС» – значилось у меня на карманной бирке и расшифровывалось друзьями как – «нахальный, хамовитый, скандальный».

– С вашим куриным пониманием всей сущности офицерской службы!!! – кричали мне в края моей ушной раковины, на что я хлопал себя своими собственными крыльями по бедрам и кричал:

– Ку-ка-ре-ку!!! – и бывал тут же уестествлен.

«Кластерный метод» – как говорят математики. Берется «кластер» – и по роже! И по роже!

На флоте меня проверяли на «вшивость», на «отсутствие», на «проходимость» и «непроходимость», на «яйценоскость» и на «укупорку», и везде стояло – «вып.» с оценкой «хорошо».

– Наклоните сюда свой рукомойник!!! (Голову, наверное.)

– Я сделаю вам вливание! Я вас физически накажу!

– Есть, наклонил.

– Перестаньте являть собой полное отсутствие!!!

Есть, перестал.

– И закусите для себя вопрос!!!

Уже закусил.

А что вы вообще можете, товарищ капитан третьего ранга, подводник флота Её Величества России? Я могу все:

От тамады до дворника,

От лопаты до космоса,

От канавы до флота!

Могу – носить, возить, копать, выливать, вставлять!

Могу – протереть влажной ветошью!

Могу – ещё раз!

А Родину защищать?

А это и есть – «Родину защищать». Родина начинается с половой тряпки… для подводника флота Её Величества России… и химика, извините за выражение…

Картина навсегда

В глазах застыла картина навсегда: центральный пост атомного ракетоносца; размеренно и тихо; все по углам; лодка у пирса; послеобеденное время; все переваривают; в едином временном измерении; дремотно.

Вдруг в центральный – ни с того ни с сего – влетает старпом и, наклонившись, орет:

– Суки! Суки! Суки! Все – суки!!! У-у-у, ё-ёлки! – и убегает.

Все застывают. Замирают. Соображают. Думают про себя. Онемело. Остекленело. Минуту, наверное.

Наконец, мимо, внося с собой жизнь, проходит вахтенный: он пришёл из другого отсека, не присутствовал.

Словно подуло. Потихоньку отпускает. Дышится. Движения свободней. Дежурный говорит матросу:

– Ты в трюме был? Давай рысью туда.

Тот в трюм.

Все оживает, восстанавливается и – потекло; размеренно; чинно; послеобеденное время; хорошо; опять все переваривают…

Дезертир