Двухгадюшник. Рассказы - Михайлов Максим. Страница 27

Ошалело вскидываюсь на постели и несколько минут не могу понять, где нахожусь. В голове настойчиво пульсирует: «Фух… Пронесло вроде…». Наконец глаза фокусируются на светящемся табло электронных часов. Без десяти пять. Однако незапланированно ранний подъем вышел сегодня. Приснится же такое! Не к добру видно, давненько этот сон не беспокоил. Энергично трясу головой, прогоняя остатки забытья, вытряхиваю из мозгов чертову батарею и полуобвалившийся окоп наблюдательного поста. Похоже помогает, объективная реальность уверенно заполняет рассудок, не давая ему вновь нырнуть в события почти пятилетней давности. На какое-то время перед мысленным взором еще задерживается Одесса, что-то орущий в гарнитуру рации, но вот и он тускнеет и, махнув на прощание рукой, соскальзывает в бездну небытия, за край моей личной микровселенной, туда, куда обычно рано или поздно уходят сны, без разницы приятные или нет.

Отбрасываю в сторону скомканное одеяло, и только тут замечаю, что вся постель разворочена и внешним видом напоминает сорочье гнездо. Видно изрядно побрыкался пока проснулся. Простыня сбита пропитанными потом скользкими комками. Какой идиот придумал шелковое постельное белье! Зато девчонкам нравится! Что тут может нравиться, кроме осознания, что оно на порядок дороже обычного? Лениво размышляя над этой проблемой направляюсь на кухню, где меня поджидает предусмотрительно заряженная с вечера кофеварка.

Немудреный холостяцкий завтрак — кофе с бутербродами окончательно приводит в чувство. Сегодня переломный день моей жизни и следует по максимуму быть в форме. Сегодня наконец все решится, да или нет, пан или пропал и прочее, короче кто не рискует тот не пьет шампанского. Пан или пропал? Нет, уж извините, по любому выходит Пан! Хорош калмбурчик? «Пан» — личный позывной, прилипший еще с училищных времен. С тех пор так сросся с ним, что и в мыслях уже не зову себя по имени.

Возвращаюсь в комнату, ныряю под кровать и извлекаю закрытый на кодовый замок кейс. Щелкает, откидываясь, крышка. Внутри пять толстых пачек банкнот. Пятьдесят тысяч зеленых. Для кого-то, наверное, вовсе даже не поражающая воображение сумма. Для кого-то, но не для меня. Из кожаного нутра кейса смотрят хорошая квартира с евроремонтом, собственная, а не съемная, приличная машина, счет в банке и пусть маленькое, но свое дело, а значит свобода, независимость, обеспеченное будущее. Только одна загвоздка, эти деньги не мои, они мне не принадлежат, они не принадлежат даже Одессе. Это деньги банка. Кредит, взятый Одессой под шикарную пятикомнатную квартиру его покойных родителей. Кредит, взятый для развития нашей с ним фирмы, для обеспечения контракта на поставку сахара из Краснодара. Контрактом занимался я, он липовый от начала до конца. Ребята из Краснодара в жизни не имели никакого отношения к сахару, от них требовалась только видимость. Одесса этого не знал, и, как директор оформил кредит под свою квартиру. Теперь деньги у меня. Но банк в положенный срок потребует их у Одессы, значит нужно сделать так, чтобы требовать было не у кого…

«Ничего личного, просто бизнес». Дурацкая фраза из кино услужливо всплывает в мозгу. Как неприятно все же вышло! Надо же было так случиться, что дорогу к вожделенным деньгам загораживает не какой-то незнакомый мужик, а свой брат Одесса. Тот самый, с которым пять лет спали на соседних койках в училище, вместе дохли в лагерях и делили все пополам. Эх, Одесса, Одесса… Как же мне не подфартило с тобой… Тут же одергиваю себя, нечего врать! Себе врать не зачем! Что тебе там не подфартило, Пан? Или ты всерьез решил, что чужой мужик доверил бы тебе свои деньги? Нет? Ну так и зови вещи своими именами! Предательство! Вот как называется то, что ты собираешься сделать! А предают только свои, и только своих! Так что нечего строить тут из себя невинную овечку! По крайней мере перед самим собой. На миг закрываю глаза, и память услужливо ныряет в глубину лет.

Жаркая усталость сбивает с ног, оседаю на пыльную растрескавшуюся от невыносимого жара землю. Дошли! Привал, долгожданный отдых. Полуденное солнце жжет глаза даже сквозь сомкнутые веки. Ужасно хочется пить, но фляга пуста уже несколько часов. Из пересохшего горла с хрипом и свистом вырывается воздух. Кто-то хлопает меня по плечу. Надсадно кряхтя поворачиваюсь. Одесса. На запыленном лице кривая улыбка.

— На глотни, у меня еще осталось…

Жадно хватаю флягу, жалобно булькающую остатками живительной влаги. Теплая, воняющая дезинфекцией жидкость проливается в горло, и, кажется, растекается по всему телу, смывая усталость и растворяя боль в натруженных легких. Никогда не пил ничего вкуснее.

Перекошенные злостью пьяные рожи. Ого, вон у того жирного в тельняшке в руках «розочка». Вот это мы попали! Их пятеро, нас двое. Ремень с тихим шорохом привычно охватывает руку. Ну что, уроды, потанцуем! «Спина к спине!» — кричит где-то сзади Одесса.

Пьяный выпускной вечер, круговерть лиц, торжественных слов, золотых погон. Пьяные слезы. «Мы встретимся, обязательно встретимся, ровно через год в этот же день!» Бокал шампанского об пол! Одесса в расстегнутом кителе: «Э, брат, да ты совсем сомлел! Пойдем подышим, пойдем! Слыхал, через год встретимся!»

Встретились… Вновь всматриваюсь во внутренности кейса. Зеленые банкноты плывут, меняют очертания, превращаясь в старинные серебряные монеты. Ровно тридцать штук. Тридцать серебряников… Но квартира, машина и счет в банке… Соберись не будь мямлей! Второго шанса просто не будет, да и поздно уже поворачивать назад. Рука тянется к мобильнику, сбрасывая гипноз иностранных бумажек. Пошел дозвон.

— Привет Пан, как дела?

— Здоров, брат. Все замечательно как в танке, бодр и весел, деньги в банке. Видал, стихами разговаривать начал. Как сам? Отдохнул, выспался?

— Да все путем.

— Тогда предлагаю позавтракать, а заодно обсудить наши дела.

— Идет, подъезжай.

— Да пошел ты, знаю твои кулинарные способности, еще отравишь! Давай в кафешке на углу, через час. Я как раз подъеду.

— Ты что наследство получил?

— Ага, от троюродной бабушки, ну так что?

— Да ничего, если угощаешь, то без проблем.

— Заметано, давай брат, через час!

Со вздохом облегчения нажимаю клавишу отбоя, по лицу катятся крупные капли пота, нелегко дался разговор, нелегко. Набираю следующий номер.

— Питон?

— Да.

— Это Пан.

— Я понял.

— Все как договаривались. Кафе «Восток», через час. Пойдет от дома.

— Ладно.

— Ты все помнишь, что делать?

Вместо ответа гудки отбоя. Нашел кого спрашивать… Нервы, будь они неладны, нервы… Все, теперь действительно все. Питон, давний знакомец по стрелковому клубу, сделает все как надо. Всегда был аккуратистом. Классный стрелок из пистолета — мастер спорта, неоднократный призер и так далее. Машина запустилась и назад не отмотать. Секунду смотрю на дисплей мобильника переживая смешанные чувства. Все это легко было представлять в теории, планировать лежа на кровати. И даже начать осуществлять план на практике было просто. Теперь телефонный звонок привел его в действие и где-то внутри начал расти страх, даже не то чтобы страх, а какое-то жуткое ощущение неотвратимой неправильности происходящего. Ощущение того, что еще несколько минут и случится нечто ужасное, такое что уже не поправишь никакими силами. Мысли скачут и путаются. Опять всплывает лицо Одессы: «Что ж ты так, брат?»

Палец тыкает в кнопку дозвона, и телефон начинает набирать последний вызванный номер. К черту квартиру, машину и банк, не хочу. Так не хочу! Дам Питону отбой, надо, заплачу неустойку! К черту все! Слишком заигрался…

— Абонент временно недоступен, или находится вне зоны действия сети, — заявляет механический голос.

Проклятие, отключился! Что делать? Надо срочно звонить Одессе, предупредить, чтобы не выходил из дома! Быстрее! Так, меню последних вызовов, вот Одесса… Стоп! И что я ему скажу? Извини, брат, я тут решил тебя убить, а в последний момент передумал? Ни хрена себе заявочка! Черт! Так, успокоились, только без паники. Еще час времени, Одесса не выйдет из дома раньше чем через пятьдесят минут, ему до кафешки рукой подать. Если не жевать сопли вполне успею перехватить Питона и дать отбой. Ну, по коням! Сборы занимают не больше трех минут, вылетаю из квартиры и утыкаюсь в высокую фигуру в темном плаще, замершую на лестничной клетке.