Собрание произведений в одном томе - Жванецкий Михаил Михайлович. Страница 122

Вопрос у меня к Нему, вежливый, на Вы: «Что ж Вы не поможете, Господи?»

Имя

Я сам труслив до невозможности.

Но есть то, на что мы опираемся,

и если его деформировать,

то ходить будем, ныряя и хромая, и лицо будет искажено,

и все будут видеть и перестанут доверять,

и то, чем ты зарабатываешь, – имя твое, оно не может быть слегка испорченным,

оно пропадет начисто.

Зачем лишаться своего имени и ради чего?

Как-то не припомню, чтоб очень хорошо платили за утраченное достоинство или так уж наказывали за сохраненное.

Но за имя твое платили и будут платить благодарностью, услугами, любовью и иногда деньгами.

Потому так раздражает независимость:

невозможно власть к ней применить.

А талант и независимость – как бы уже власть, и другая власть относится к этой с ревностью.

А та, что поумней, пытается сотрудничать.

Хотя сотрудничать невозможно:

начинается то, о чем сказано выше.

Лучше всего выразить уважение и оставить в покое.

В этом одиночестве и есть его судьба.

После разлуки

Итак, Одесса, после долгого перерыва, здравствуй! Разные чувства овладевают при выходе на знакомую сцену. Раньше можно было сказать: Одессу нужно беречь. Сегодня нужно сказать: Одессу нужно спасать.

Одесса держалась на трех китах: искусство, медицина, флот. Что такое искусство, медицина, флот? Это люди, личности. Если их выкорчевывать, если одобрительно смотреть, как разбегаются писатели, журналисты, если преследовать редчайших ллойдовских капитанов, загнать их в Тикси, как Никитина, в Ялту, как Дашкова, на Дальний Восток, как Назаренко, то мы получим то, что мы получили. Анкеты у всех в порядке – полный ажур – и нет жизни. Теперь, чтоб что-то поставили в театре – надо пригласить, чтоб вылечили – надо выехать, чтоб спасли – надо позвать с берега.

Долгое время нам внушали, что своеобразие Одессы в промышленности. Нам запрещали говорить одесским языком, нам запрещали петь одесские песни и танцевать под них. Разные бригады из разных городов наводили здесь порядок. И сейчас некоторое среднее руководство одолевает тоска по порядку: «Эх, крепкая рука нужна», «Эх, осадить надо», «Эх, вона что с молодежью, прикрутить надо».

Я только хочу сказать, мы там уже были. Мы только что оттуда. Мы этот край запретов, раздолбов и КПЗ знаем наизусть. Мы там каждую тропку знаем. Результат известен всем, на все запреты и приказы мы ответили огромной неосознанной неподвижностью, очень напоминающей забастовочное движение: ни в одной столовой нельзя было поесть, ни одно пальто нельзя было надеть, ни одна электроника не срабатывала, залы кинотеатров были пустыми, центрами культуры стали очереди. А успехи мы имели там, где не могли проверить сами. Сейчас другое. Сейчас мы испытываем один из тех счастливых моментов, когда мы живем в согласии со своим правительством. Этот момент надо использовать для возрождения Одессы.

В Москве и Ленинграде собираются люди и защищают памятники культуры, старые дома. Вся Одесса – величайший культурный памятник мира.

Напиши в любой афише: «Как пройти на Дерибасовскую», «Одесса улыбается» – в любом месте земли аншлаг обеспечен.

Я счастлив, что я снова в Одессе, Одесса – не Сицилия, нам не свойственно чувство мести, мне достаточно того, что те, кто запрещал, пригласили меня.

Я снова в Одессе, хотя я жизнью обязан Ленинграду, Москве, где я честный член «Одеколона», то есть одесской колонии в Москве. Я жил Одессой, кормился ею, писал для нее, и жаль, что полностью понять меня могли только там, где меня не было. Но когда я летом хожу мимо одесских дач и из-за забора слышу свой голос, что может быть выше этой чести быть понятым еще при жизни?!

Добро и зло

Очень просто определить добро и зло. Очень просто определить доброе дело. Пойти и попробовать его осуществить. Если очень тяжело – значит дело хорошее. Если невозможное – значит очень хорошее. Если начальство сразу уцепилось – иди назад. Думай, сынок, думай.

Где еще найдешь такую систему, чтоб так безошибочно определяла разумное и талантливое. Раньше это все происходило в искусстве – не печаталось самое лучшее, причем очень точно. Литературные критики слова не успевали сказать, как КПСС, КГБ, МВД мигом определяли и то ли произведение, то ли автора конфисковывали.

Сейчас перестали обращать внимание на искусство, перешли на жизнь. И так же здорово получается. Как увидите, с чем борьба идет, – значит, дело хорошее. Земля, фермеры, свободные зоны… Жратвы нет. Но как кто-нибудь возьмется выращивать, все на него наваливаются, и он распластанный все это бросает и лежит пока.

Так же и машину новую. Все машины не дай бог, но как кто-то что-то придумает, все на него наваливаются, и вот он уже бледный лежит отдыхает.

Нигде такой точной определительной системы нет. Плохо, что мы в ней жить должны. И она нас правильно определила: раз мы в ней живем и работаем, значит, мы дерьмо. Либо, наоборот, прикидываемся им, чтоб здесь кое-как жить. А уж кто при этой системе хорошо живет, тот очень большое дерьмо, и ошибки здесь нет. Система – все семьдесят лет работает безошибочно.

Тщательно целую. Твой…

В партии

Почему многие не состоят в партии? Они там в жару в шляпах и в галстуках, в темных костюмах.

Приедешь в безрукавке – «идите переоденьтесь».

Осенью они в серых макинтошах и в серых шляпах. Зимой в ратиновых пальто и пыжиках. Ни одного члена КПСС в кепке или берете на аэродроме я не видел. В шортах не ходят.

Они очень любят целоваться с мужчинами, разбирать постельные вопросы. Кто с кем, когда.

Трясут мужа по заявлению жены. Любят спрашивать: «Где ты был с восьми до одиннадцати, а потом куда пошел? Как ты смел там ночевать?»

Любят собирать совещания у первого, где двести объясняют одному основные законы физики, экономики, химии, но это не помогает, и они опять разбирают: почем купил, где построил, как и с кем спал. Здесь они непревзойденные знатоки.

Чтоб что-нибудь сказать народу, собирают специалистов, выслушивают, но повторить не могут.

Тогда они опять начинают разбираться, кто с кем спал, кто куда упал, кто откуда вылез. В этом им помогают милиция и комитет глубокого бурения.

Спрашивать, как поступить, что вы порекомендуете для неприбыльного предприятия или плохого театра, у них не стоит. Они не ответят и опять будут: кто почем купил, кто с кем спал.

Даже простые вопросы: как снабдить водой, где построить дом, кого привезти в зоопарк? – им лучше не задавать, они устроят разбор: кто с кем спал, потребуют заменить третьего директора четвертым с еще лучшей анкетой.

Вопросами торговли они занимаются со знанием дела, но наладить не могут.

Конечно, управлять они могут, но не знают куда, и продолжают делать карьеру уже в международье, то есть не вверх, а вширь, что опять плохо заканчивается.

Устраивают столкновения не программ, а людей и снова разбирают, кто с кем спал, кто куда ходил.

С ними, конечно, интересно, но вредно, и много злых. Тех, кто спит только с женой.

Кто спит с посторонней – стоит на ковре тоже злой.

Кто ни с кем не спит, злится на них всех.

Так они и разбирают.

Конечно, там много людей невинных, а то и просто нормальных. Цепляться к ним нечего. Но если они посоветовать ничего не могут, а вмешиваются, проще сказать: «Если тебе делать нечего, стой там, смотри, но, пожалуйста, не мешай, люди как-то хотят выбраться на дорогу, а ты одного выберешь – топишь, второго топишь, с национальностями пристаешь. Все уже видят, что тебе делать нечего, стой в стороне, смотри. У тебя и здания есть, и больницы, и санатории – сиди там спокойно, если не можешь что-то предложить».

А вообще, конечно, кто хочет, может туда записаться, но очень многие не выдерживают вот этой ходьбы в одинаковых шляпах, костюмах летом и зимой – пыжик и серое пальто.