Педагогическое наследие - Корчак Януш. Страница 77
Стасик вырывает страницу из тетрадки.
— Скорей!
Ко второму звонку работа окончена.
— А откуда вы знаете, что будет как раз эта задача?
Дело в том, что учитель прорабатывал с классом задачи на четыре действия и решали все по порядку, с триста семидесятой до четыреста пятой, опустив только одну. Конечно, именно эту задачу он оставил на сегодняшнюю контрольную.
Каждый класс и каждый отдельный ученик склонны думать, что учитель занят только ими.
У учителя на уме только как бы их обмануть, провести, поймать, повредить им. Ученики не остаются в долгу. Класс и учитель — это два враждебных лагеря, ведущих борьбу не на жизнь, а на смерть. Если ты приготовил урок и хочешь отвечать, то прячься, часто смотри на часы, делай вид, что боишься; а если не знаешь, сделай вид, что хочешь отвечать, — и наверно не вызовет.
Но надо это делать умело. Стасик не умеет…
Учитель арифметики вошел в класс. Минута безмолвного ожидания. Сорок сердец сжимаются от неуверенности. Учитель отметил отсутствующих, осматривается, видит открытые тетрадки, торжественные детские лица — и говорит будто невзначай:
— Ах да, контрольная работа.
Поглядел на кафедру. Дежурный привстал, чтобы по первому знаку подать задачник. Но, о ужас, учитель вынимает из кармана жилетки какой — то клочок бумаги, что — то записал, отметил и начал диктовать задачу по памяти.
Обманул. Все было заранее запланировано, за много дней до контрольной. Нарочно тогда пропустил одну задачу. Что это было именно так, никто ни на минуту не сомневается; Стасик пишет как во сне. Он забыл попросить Гольдштерна схватиться за ухо, девочку в трауре не встретил — погиб бесповоротно…
Задача трудная, а может и нет, только класс, обманутый в своих надеждах, покорно складывает оружие.
Поражение вместо ожидаемой победы, разгром вместо триумфа.
Стасик видит вокруг озабоченные лица. Кроме троих или четверых неустрашимых — все остальные грызут беспомощно ручки, хмурят брови, боязливо перешептываются.
— Не разговаривать!
У Стасика не хватает храбрости прочитать задачу; он не может собраться с мыслями, над которыми берет верх одна:
«Обманул».
Воздух в классе становится тяжелым от влажной обуви. Минуты тянутся с убийственной медлительностью.
— Осталось двадцать минут, — говорит учитель.
Некоторые водят по бумаге сухими перьями, чтобы не привлекать к себе внимания учителя, в надежде, что в последний момент удастся у кого-нибудь списать; другие беспорядочно черкают, перечеркивают и начинают заново, бездумно и во все большей спешке; еще одни создают какие — то фантастичные комбинации, со странным упорством покрывая бумагу рядами цифр, не обращая внимания на явные ошибки — лишь бы добраться до последнего действия.
Стасик не принадлежит ни к одной из этих групп. Он сделал три действия, а в четвертом вышло, что вождь потерял во второй битве семьдесят и пять девятых солдата, поэтому он перечеркнул последнее действие и — ждал. Смотрит Стасик на неподвижную ручку соседа и мрачное лицо Гольдштерна — и покорно ждет звонка.
— Ну, довольно! Хватит уже!
Некоторые медлят с подачей тетрадки. Стасик прикладывает промокашку, хотя страница уже давно высохла.
Трое сделали задачу, двое списали до половины. Стасик решается сказать дома, что не сделал задачу, чтобы заранее предупредить о двойке на будущей неделе.
— Наш Стасик, господин репетитор, не решил задачу.
У репетитора смущенный вид. Стасик страшно не любит, когда мама делает репетитору замечания. Чем тот виноват?
— Только трое сделали, — вставляет Стасик несмело.
— Ты всегда берешь за образец неучей и лентяев, — говорит мама. — Если трое сделали, ты мог бы быть четвертым.
— Раз она была такая трудная, — начинает Стасик, но вспоминает про две двойки и умолкает.
— Мы вчера работали над задачами, — говорит репетитор, пощипывая верхнюю губу.
— Вчера это мало, надо каждый день.
И мама уходит, рассерженная.
Минута неприятного молчания.
— И что это была за задача? — спрашивает репетитор.
Стасик не помнит. Некоторые ученики сразу же на перемене
стали препираться, кто решил правильно и как надо было решать, разбирали задачу на доске, переписывали на отдельные листочки. И что им это могло дать, раз и так все пропало?
«Поймали старого индейца и убили или ему удалось убежать?» — Стасик перед приходом учителя читал. Если бы это видела мама!
— Как, час сидел над задачей и ничего не помнишь?
«Хоть бы он уже убрался», — думает Стасик и вспоминает, что сегодня среда и придет немка.
— Дай задачник.
— Завтра нет арифметики, — упрямится Стасик.
— Я тебя не спрашиваю. Давай задачник!
И Стасика вдруг охватил страшный гнев.
— Объясните мне, когда множат и когда делят; только без иксов.
И по истечении нескольких минут он все понимает, быстро решает четыре задачи, вспоминает сегодняшнюю контрольную и, к своему удивлению, убеждается, что была легкая.
— И не лучше ли было вчера слушать внимательнее? — спрашивает с упреком учитель.
Стасик сам знает, что лучше; но почему решили только трое?
После урока Стасик берет дневник и записывает задание на целую неделю.
Четверг: немецкий, перевод § 23. Чистописание — в классе. Русский язык, пересказ § 49. Закон Божий, § 58. Пение — в классе. И чего тут учить?
Он хотел сегодня не читать, а учиться; а учить нечего. И вынул своего «индейца» из ящика.
На немецком Стасик был несносный. Учительница хотела было идти жаловаться. Боже, что бы это было!
Старшеклассники задаются вопросом, откуда в гимназии всегда знают, когда должны прибыть с проверкой школьный инспектор, помощник куратора или сам куратор.
А однако, знают.
Необычный вид принимает тогда школа.
Дежурным в младших классах предоставляется неограниченная власть. Не дай Бог, дежурный пожалуется, что кто — то не захотел поднять бумажку, что — то нарисовал на доске или вообще шумит. Педели с парадными минами ходят по коридорам: нечто вроде усиленной охраны — атмосфера напряженная, словно в ожидании атаки, или осады, или военно — полевого суда.
Малыши сдержанно радуются: для них это разнообразие в монотонной, невыносимо скучной жизни, что — то среднее между праздником и переездом. Два враждебных лагеря, ученики и учителя старших классов, объединяются на некоторое время, чтобы сразить общего более сильного врага. Вся школа живет теперь одной мыслью, одним чувством, которые сводятся к слову: Начальство!
Даже те, кто мог бы не волноваться, испытывают известный трепет: а вдруг… а вдруг немилость, что тогда?
«Все при галстуках? У всех ремни? У кого нет пуговицы? Если у кого-нибудь есть посторонняя книжка, пусть отдаст. Кто выучил урок? Повторить хронологию!»
Стук колес о мостовую. Едет — не едет — едет. Нет. Головы поворачиваются к окну.
— Будьте внимательнее. Не оглядывайтесь, — делает замечание учитель необычайно мягким голосом.
Едет. Теперь уже едет.
Теперь, наверное, сторож, наряженный в новую ливрею с блестящими пуговицами, — старый николаевский ветеран — открывает ему дверь. Теперь, наверное, его встречает директор — подает ему руку. Шорох.
Идет по коридору. Вошел в пятый класс.
Учитель чистописания попересаживал учеников.
Зачем он это сделал, и самому было бы трудно ответить. На первых партах он посадил тех, у кого новые блузы и чистые воротнички. Поддался общему настроению, пусть даже и тут все будет образцово.
И Стасик оказался на первой парте.
Идет! Был в пятом классе на уроке русского языка, в восьмом на истории, в третьем на арифметике, а теперь вошел в класс Стасика во время урока чистописания.
— Чистописание?
Ответом был низкий поклон.
— Садитесь, — обратился он к мальчикам. — Занимайтесь своим делом. — Учителю подал руку.
«Бог мой, сколько орденов», — подумал Стасик.