Педагогическое наследие - Корчак Януш. Страница 79

— Только никому не открывать. Лампа чтобы не коптила. Пусть Людвика никуда не выходит. Ведите себя хорошо.

Дети остались одни. Сами не знают почему, но сегодня они как — то меньше рады, чем обычно. Стасик — то знает, да не скажет. Сегодняшний скандал с учителем чистописания и две двойки. Несделанная задачка не в счет, он уже сказал маме, что не сделал.

Юзик срисовывает картинку из «Пшиячеля» {39}, Стасик читает о кражах в «Курьере» — это хорошо для обычного вечера, но не когда мамы нет. Зося хотела бы начать игру.

— Знаете, если залезть в колодец, то можно днем видеть звезды.

— А как же, — иронизирует Юзик.

— Не «а как же» — учительница говорила.

— Твоя учительница знала бы да ведала, где нынче обедала…

— Если бы ты знал столько, сколько она!

— Все бабы ничего не знают, — говорит Юзик, которому передалось настроение Стасика.

— Мамочка тоже баба, значит, она тоже ничего не знает? Ладно… ладно…

Разговор не клеится. Зося не сдается.

— А если смотреть на молнию, то ослепнешь.

— Это тоже тебе учительница сказала? — спрашивает Стасик,

который уже прочитал мелкие сообщения в «Курьере».

— Нет, я сама знаю.

В комнату входит Людвика.

— Стасик, мать сказала, чтобы ты играл… Брось «Курьер», ничего умного там для тебя нет.

— Раз ты не умеешь читать, ты не знаешь, умное это или глупое.

— Не умею, потому что меня не учили, — говорит Людвика.

Стасик пожалел, что он так сказал. Людвика рассказывала однажды, когда мамы не было, как ее била мачеха, как ее потом хотела выдать за старого и как она убежала из дома, и Стасик дал себе слово, что будет для нее добрым; даже начал учить ее буквам.

Но зачем она всегда начинает?

И теперь он хотел ей сказать, чтобы она села, и он прочитает ей про преступление на Воле {40}, потом Людвика тоже рассказала бы про преступление — и так начался бы приятный вечер. Но две двойки, куратор…

— Стасик, отдай «Курьер».

— Пусти, Людвика, а то порвется.

— Так сам пусти. Ну, ладно, я с тобой драться не буду.

У Людвики есть задняя мысль: Людвика хочет, чтобы каждый из детей что-нибудь натворил, тогда она может заставить их потом молчать, так как сама намерена улизнуть на полчасика в прачечную, где вечерами бывает так весело.

— А Зося пусть ничего не трогает.

— А вот и трону!

— А я говорю, не тронешь.

Зося храбро входит в темную спальню и выносит оттуда флакон одеколона.

— Ну, про это уж хозяйка узнает.

— Ну и пусть.

Юзик же золото, не ребенок. Теперь Людвика спокойна. Ни один из ребят и не пикнет.

Она свободно может на часок отлучиться.

Стасик отложил газету, облокотился поудобнее, смотрит на Юзика.

«Маменькин сынок, — думает о нем ревниво. — Брата надо любить. Люблю я его?»

— Может, поиграем во что-нибудь ? — решается наконец Зося. Юзик вопросительно смотрит на Стасика.

Стасик вынимает из шкафа том Словацкого, Сенкевича мама уже давно заперла на ключ. Стасик стихов не любит. «Отец зачумленных», — может, это интересно.

Зося смотрит на часы. Уже полчаса прошло — и ничего.

— Я скажу маме, что ты вынул книжку.

— А я скажу маме, что ты брала духи.

Юзик ложится на диван.

Стасик читает, читает со все возрастающим интересом.

И вдруг ему приходит в голову странная мысль: этот отец зачумленных похож на него, Стасика. И на отца зачумленных, и на Стасика сваливаются одно за другим несчастья, которым и конца не видать. Несчастная неделя еще не кончилась, еще два дня. Кто знает, что будет дальше? Может, его выгонят или еще что? У того умирали дети, а он получает двойку за двойкой. И за что это, за что? Что сделал этот отец плохого, что у него так умирали дети? Бедный! У Стасика на глазах слезы. Юзик сидит па стуле, уставившись на лампу. Зося сердито смотрит на Стасика: из — за него целый вечер испорчен, какая муха его сегодня укусила, вылитый папа…

Из взрослых нет никого, и в квартире так тихо. Почему сегодня так грустно, хотя и нет мамы?

Плохо не только Стасику, но и Юзику, и Зосе. Мрачный сон наяву видит история: злой дух, злая сила стоит у ворот школы; злая, ибо не переносит детского смеха, злая, ибо, когда она слышит веселый и беззаботный детский смех, глаза у нее наливаются кровью — лениво повернет голову и огрызнется, и вспугнет смех.

Бедные вы, бессильные, где же молитва за ваше льняное счастье, где помощь? Удивленные глаза ваши печальны. Может, явится чудо — рыцарь о ста головах, сотнях сотен черных рук в шишках и узлах и в рубцах от тяжелых орудий труда и для всех — и для вас — купит лучшее завтра?

Мрачный сон наяву видит история.

— Погоди, уж я тебе отплачу за вчерашнее! — грозится Малиновский.

Малиновский сегодня дежурный. Стасик вспоминает вчерашнюю ссору, и в душу его закрадывается беспокойство. Малиновский и так свинья и подлиза, а тут еще…

После второго звонка кто — то свистнул.

— Пшемыский, чего свистишь? — орет во весь голос Малиновский, зная, что по коридору ходит педель.

— Врешь, это не я свистел, — защищается Стасик, хотя знает, что если дежурный скажет педелю, так тот поверит дежурному, а не ему. Стасик чувствует безвыходность положения, и в нем закипает бессильный гнев.

Во второй раз кто — то свистнул в классе.

— Опять Пшемыский? — вопит Малиновский и записывает Стасика на листочке.

Но педель не слышал, Стасик спасен! Стасик покажет этому безобразнику, что не боится его.

— На, записывай, — и засвистел теперь уже сам.

И в дверях появился инспектор.

— Кто свистел?

— Пшемыский, — и подает листок.

— Останешься на два часа после уроков.

Инспектор берет у Малиновского листок и уходит на урок в пятый класс.

— И надо было тебе с ним связываться?

— Не суй нос.

— Ну, везет же этому Пшемыскому!

У Стасика час на размышления. Инспектор запишет в штрафной журнал только после большой перемены. Просить или не просить?

— Иди, попроси, — уговаривают одноклассники, — скажи, что весь класс видел.

— Пусть я только буду дежурным, — говорит один. — Малиновскому за тебя достанется.

— Свинья, подлиза, скотина.

Стасик ждет под дверью пятого класса: инспектор никогда не выходит сразу после звонка, а только минут через пять. Рядом со Стасиком его сторонники, наготове, это свидетели; немного дальше — остальные.

— Что это опять за сборище? — спрашивает, выходя, инспектор.

— Ну, иди, — подталкивают Стасика приятели.

— Пожалуйста, господин инспектор, — начинает Стасик.

Скажет ему всё, с самого — самого начала, всё, как на духу, всё,

с понедельника. Инспектор простит его, должен его простить, должен его простить!

— Разойтись!

У инспектора в руках листочек Малиновского.

— Прошу вас, — начинает Стасик, — я…

Инспектор не слышит, идет по коридору. На лестнице толпа их разделяет. Стасик продирается с каким — то отчаянным упорством. Расскажет ему всё — всё, с самого начала всё расскажет, расскажет с самого понедельника. Инспектор простит, наверно простит и не запишет в штрафной журнал. На пороге учительской Стасик заступает ему дорогу.

— Пожалуйста, господин инспектор…

— Знаю, знаю…

— Пожалуйста…

— Ты уже больше не будешь, правда?

— Я больше уже не буду.

— Если больше не будешь, это очень хорошо, а сегодня посидишь два часа. Понял?

И исчез.

— Ну и что?

— Пошли вы к черту!

Стасик возвращается в класс и судорожно плачет.

— Пшемыский, выйди из класса, — кричит издалека Малиновский.

Стасик не отвечает. Малиновский не смеет повторить приказ.

В класс входит классный наставник: все ли вышли, открыты ли окна?

— А ты что? Ааа, Пшемыский. Плохо, плохо: вчера четыре кола, сегодня карцер.

И за несколько этих ничего не значащих слов Стасик ему благодарен, как за величайшее благодеяние; нет уже на него обиды за понедельниковую двойку. Позволил ему остаться в классе, не накричал, не выгнал.