Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Фомин Вячеслав Васильевич. Страница 66

Во второй половине 90-х гг. археолог А.Н. Кирпичников вел очень активный и вместе с тем, на что уже обращалось внимание в науке136, не обремененный доказательствами разговор о «непротиворечивой совмес­тимости» героев франкских и русских памятников. Полагая при этом, что Рорик Ютландский мог участвовать в набеге на Бирку в 852 г., а затем на «город славян» «Жития святого Ансгария», в котором видит Ладогу (осторожный Н.Т.Беляев говорил, что нельзя сказать об участии Рорика в последней «экспедиции», и лишь предположил, что она, «во всяком случае, не ускользнула от его внимания»). Это нападение заставило со­бравшихся в своей межплеменной столице Ладоге старейшин славянских и финских племен пригласить Рорика с его воинами с целью защитить их («конфедератов») от разбойничиых набегов викингов, ибо он был опытным полководцем и знал военные приемы своих соотечественни­ков. Кирпичников, как и Свердлов, уверен, что Рорик в пределы Руси, возможно, «отплыл из Средней или Южной Швеции, где встретился с ладожским посольством». Так на Русь прибыл, завершаег свой рассказ ученый, «русский датчанин»137. По иному, что говорит о совершенной зыбкости построений, которые из данного отождествлений выводят, смотрит на Рорика Фрисландского антинорманист А.Л.Никитин, также следуя в канве своих рассуждений за Беляевым. Он, напротив, признает полную чужеродность Рорика для русской истории и говорит о нем как правителе Мекленбурга (столицы южнобалтийских славян-ободритов), освободившем своих сородичей от норманнов. Само имя Рорика, славя­нина по линии матери, ученый связывает со словом «ререг» («рарог») -«сокол», птицы, являвшейся священным символом ободритов, потому еще называемых «ререгами» или «рарожанами»138.

В советское время отождествление Рюрика с Рориком вызвало прямое возражение, видимо, лишь только со стороны П.П.Толочко, утверждав­шего, с ссылкой на археологический материал, что Рюрик «был выходцем из северозападнославянского города Рерика», получив от него свое имя, или же земли славян-ободритов, второе название которых, по свидетель­ству Адама Бременского, - Рерик139. Из современных исследователей про­тив гипноза «гипотезы отождествления» выступил В.Е.Яманов, доказывал, что Рорик Ютландский не мог быть на Руси. При этом он правомерно подчеркнул, как это когда-то сделал Бутков, что «именно «широкая из­вестность» Рорика на Западе делает малоубедительной гипотезу о возмож­ности появления его в Приладожье. А такая далекая экспедиция за пре­делы западного цивилизованного мира, предпринятая хорошо известным человеком, и увенчавшаяся блестящим результатом, повлиявшим на эко­номическую обстановку во всей Северной Европе, не могла не оставить сведений в западных хрониках или в северных преданиях, хранящих сле­ды гораздо менее масштабных предприятий. Но даже намека на нее нигде не обнаруживается»140. В целом же, все разговоры о привязке похода дат­чан в 852 г. именно к Руси носят весьма отвлеченный характер. «Житие святого Ансгария» совершенно не дает поводов к такому выводу, ибо в нем отсутствуют конкретные географические ориентиры, а вся его инфор­мация сводится лишь к тому, что датчане захватили и разграбили некий город («ad urbem») в «пределах земли славян» («in finibus Slavorum»).

Отсутствие точного адреса породило многочисленные предположения, понятные лишь их авторам. А.Н.Кирпичников, например, сопоставляет этот город с Ладогой141. С таким же успехом раньше Ф. Крузе, Н.Т. Беляев, а затем Г. В. Вернадский связывали его с Новгородом, В.А.Мошин же по­лагал, что речь идет о Курляндии, землях литвы. Польские историки XX в., ставя под сомнение датские походы того времени далеко на восток от Куронии, видят в городе «Жития святого Ансгария» один «из городов бодриричских или поморских», например, Волин, подчеркивая при этом, что именно в данном «направлении и шла датская экспансия в IX веке»142. Несомненно, что имеются (или найдутся в будущем) другие претенденты на роль города в «пределах земли славян». Важно другое. Наши норма­нисты, увлекшись отождествлением летописного Рюрика с датчанином (главное для них, чтобы он в обязательном случае был бы скандинавом) Рориком Ютландским, не замечают, что эта личность «связывает варягов именно с Южной Балтикой» и перечеркивает, стоит повториться, их связь со Швецией143. По словам лингвиста О.Н. Трубачева, принявшего, важно заметить, тождество Рюрика и Рорика Ютландского, «курьезно то, что датчанин Рёрик не имел ничего общего как раз со Швецией... Так что датнанство (здесь и далее выделено автором. - В.Ф.) Рёрика-Рюрика сильно колеблет весь шведский комплекс вопроса о Руси...»144. Эту опас­ность осознают некоторые отечественные и зарубежные норманисты. Так, в 1993 г. Т.Н. Джаксон охарактеризовала гипотезу Крузе «фантастичес­кой»145. Скандинавская исследовательница Э.Русдаль в 1998 г. отмечала, что «датский командир викингов по имени Рурик, который действовал в то время во Фризии, едва ли мог быть тем же человеком, что Рюрик, за­хвативший новгородские земли»146.

Норманисты, отстаивая факт ошибки, якобы имеющей место при пе­реводе на русский язык скандинавского сказания, в результате чего поя­вились, по их утверждениям, легендарные братья Рюрика, вместе с тем фразу летописи, что киевский князь Олег был прозван в народе «Ве­щим», трактуют простым переводом имени Олега, т. к., уверяют они, «имя Хельг в скандинавской традиции имело значение «священный»147. Как поясняет И.Э.Клейнберг, «при появлении на Руси князя варяга с именем Helgi славянское население стало интересоваться значением его имени. Узнав его, начали называть этого князя сдвоенным именем Ве-щий-Хельгы, в котором первый компонент является переводом (каль­кой) на местный язык второго». Со временем, заключает ученый, скан­динавское имя стало восприниматься как русское имя Олег, а к моменту составления ПВЛ «вещий» ощущалось уже как эпитет, присовокуплен­ный к имени князя за его удачные политические и военные действия»148. Нельзя не заметить, что, благодаря норманистам, довольно-таки стран­ными предстают перед нЪми летописцы: то они переводят «на местный язык» неверно всем очевидное, как, например, «sine hus», то, наоборот, улавливает вместе с любопытным народом такие детали, что под силу лишь специалисту-языковеду.

Недавно Л.Грот, ведя речь о мнимых и реальных шведах в истории Руси (обращает на себя внимание сама постановка проблемы!), заметила, что «при наложении шведского и русского материала друг на друга обра­зуется явное несоответствие». Одно из таких несоответствий она увидела в том, что в скандинавской письменности слово «helge» в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах «впервые встреча­ется в поэтическом своде исландских саг «Eddan», написанном в первой половине XIII века». Отсюда исследовательница пришла к выводу, что шведское имя «Helge», означающее «святой» и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя «Олег» IX в. «никакой связи между собой не имеют». Вымощен, с большой долей иро­нии говорит Грот, «несуществующий мост между именем «Олег» и име­нем «Helge», да еще уверяют, что имя «Helge», которое на 200 лет моложе имени «Олег», послужило прототипом последнего». Но если нет ничего общего между этими именами, подводит она черту, «то вместе с именем пропадает и все основание считать князя Олега Вещего выходцем из Скандинавии», в связи с чем характеризует его «мифическим^шведом».

Вместе с тем, Грот полагает, «что раннее знакомство шведов с древне­русскими именами могло способствовать появлению у них такого имени собственного, как «Helge», несущего в себе смысловую нагрузку святос­ти». В качестве примера она приводит имя «Святополк», заимствованное шведами в форме «Svamepolk» и просуществовавшее в таком виде до XVI века. Грот также напоминает, что «вещий» в славянской семантике -это личность, обладающая чудодейственными свойствами: тот, кто маги­ческими чарами и волхованьем достигает знаний и премудрости: ведун... язычник, безбожник, т. е. нечто антагонистически противоположное понятию «святого» в христианской традиции»149. Действительно, ПВЛ наи­менование князя «Вещим» объясняет именно тем, что так «бяху бо людие погани и невеглоси»150, о том же говорят норманисты. Так, С.М.Соловьев отмечал, что когда Олег вернулся из победоносного похода на Византию, то «народ удивился такому успеху и прозвал князя «вещим», т. е. кудесни­ком, волхвом». Он также подчеркнул, что в народной памяти князь пред­ставлялся «не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, муд­рым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же... и прозывается от своего народа вещим (курсив автора. - В.Ф.)». Сегодня И.Н.Данилевский считает, что с точки зрения летописца «только языч­ники, не приобщенные к христианской культуре (буквальное значение «погани и невеигласи») могли назвать человека Вещим...». Согласно с Данилевским думает В.Я.Петрухин, утверждая, что христианин-летопи­сец «изобличал языческое волхование как бесовское действо» и «в ком­ментарии к деяниям Олега обличает язычников, почитавших его «Ве­щим»151. Но если так, то откуда тогда язычники (да еще не скандинавы) могли знать значение скандинавского «Helge» как «святой» в христиан­ском, т. е. совершенно чуждом для них понимании?