Роковые годы - Никитин Борис Владимирович. Страница 20

Положение Половцова очень трудное: он снова пускается на хитрость:

– Преображенцы, что же вы стоите? Смотрите, семеновцы уже вошли… – говорит он у одного окна преображенцам. Быстро переходит на другой фас и приглашает уже семеновцев поспешить, «чтобы догнать преображенцев, которые уже вошли». Потом возвращается к преображенцам, невозмутимо стоящим во дворе, и монолог возобновляется.

Несколько казаков-урядников постепенно втягиваются в дом, за ними десятка полтора солдат. Тут очень быстро происходит маленькая неприятность: противник начинает кидать ручные гранаты из окон и балкона верхнего этажа во двор; впрочем, он забывает выдернуть предохранители, и ни одна граната не разрывается. Несколько подобных гранат были брошены и около лестницы внутри самого здания. Для наших воинов этого оказалось достаточно: солдаты, забравшиеся было в дом, опрометью бросаются назад, высыпаются из окна, в которое мы пролезли, бегут через двор на набережную, а за ними убегает и все наше войско.

Теперь обстановка такая: в здании остались мы – офицеры. Во дворе стоят Переверзев с прокурором Судебной палаты Каринским, Половцов с Балабиным и несколькими офицерами, а с ними один все он же – последний солдат – унтер-офицер Л. гв. Семеновского полка. Он начинает свистеть, кидается на улицу, сильной рукой поворачивает и вталкивает во двор отдельных солдат. Паника постепенно прекращается; многие, но, конечно, не все, возвращаются во двор, после чего наступление начинается сначала.

Уютный когда-то, хорошо обставленный двухэтажный дом, превращенный в ночлежку, постепенно очищается. Сопротивление оказывает только одна комната, в которой заперлись Железняков с Асниным. Выламывая последнюю дверь, один из солдат просовывает в щель винтовку и, ворочая стволом, нечаянно спускает курок. Раздается выстрел, кстати сказать, единственный. Пуля случайно попадает в спину Аснина и укладывает его на месте.

Аснин был известный вор-рецидивист. Отбыв по суду два наказания за кражи, он был приговорен в третий раз к каторжным работам в Сибирь, где его застала революция. Выпущенный в марте на свободу, Аснин вернулся в Петроград, подружился с Железняковым и, записавшись в анархисты, поселился на даче Дурново. Оттуда он двигал революцию, рассылал угрозы по разным организациям – самое обыкновенное явление тех далеких дней.

Наконец, Железняков «сдается силе», и все пленные собираются во дворе.

Те, кто видел эту группу, никогда ее не забудут. Числом около ста, то были не люди, а выходцы из нижнего подвала петроградской трущобы, в грязных лохмотьях, с лицами, отмеченными разъедающим клеймом порока. Вероятно, большинство из них долгие годы не видело куска мыла, а ножницы никогда не прикасались к их всклокоченной гриве и щетине. Среди других десятка полтора, судя по одежде, следовало принять за женщин; но они так растеряли и распили малейшие признаки своего былого облика, что почти не отличались от всех остальных. Эти были особенно ужасны.

Отправляем всю группу на расследование. Половцов отдает последние приказания полковнику П. Назимову, которого оставляет за начальника: «Вы останетесь здесь с батальоном еще один час, – говорит он, отмечая время, – а потом отведете солдат в казармы». Решение правильное, отвечающее обстановке и единственное: солдат уже стало значительно меньше, они начали рассасываться по окрестностям, уже разбрелись.

– Понимаешь, – говорит мне Половцов, – я не могу приказать иначе. Представляешь себе, что будет здесь часа через два, какая соберется толпа народа, и сколько людей останется у Назимова? Да и кто его будет слушаться? Только новый скандал, новое неисполнение приказания!

Возвращаемся вместе в автомобиле. Настроение от успешного конца у обоих повышенное, веселое.

– Что, на аркане тащил свою гвардию, – смеюсь я над Половцовым.

В это время на набережной обгоняем наших пленников. Посредине с гордо закинутой головой выделяется стройная фигура Железнякова. Кругом него, пугливо озираясь по сторонам, ползут какие-то убогие, уродливые тени.

– Так вот эти оборванцы посылали ультиматумы Всероссийскому съезду Советов! – восклицает Половцов, указывая на них.

Несомненно, на митинги в парке приходили и другие анархисты и большевики. Но как ни подходить к этим ультиматумам и их авторам, все-таки придется признать, что на плацдарме окопались не народные делегаты, а один анархист Железняков – сила черноземная, а с ним разные грабители. Там же мы находим и немецкого агента Мюллера!..

Железняков, Аснин и Мюллер – трое в тесном союзе, как символ разрушения, так и проходят через всю эпоху от 1 марта до нынешних дней.

Неужели же это им надлежало отдать парк Дурново? Других мы не видим [42]. Таково еще одно противоречие революции, где все так запутано и сложно; а между тем как легко и просто в прежнее время ликвидировал бы все дело с дачей самый обыкновенный околодочный надзиратель. Нам же предстояло еще защищаться и оправдываться. Для начала приезжаем с Половцовым в Собрание Преображенского полка и распределяем арестованных. К своему большому удовольствию, прокурор узнает среди обитателей дачи прежде всего Гусева – мелкого вора-рецидивиста, давно разыскиваемого за последнюю кражу.

Через час приезжает с дачи Дурново оставленный там для наблюдения Каропачинский с сообщением, что не только в парке собралось много народу, но толпа уже запрудила прилегающие улицы. Весть о нашем визите и смерти Аснина бежит по городу. Митинг принимает грандиозные размеры; ораторы сменяют друг друга, объявляют «смерть палачам» и все остальное, что полагается из того же репертуара.

Главное управление Генерального штаба спешит использовать момент, очень подходящий, по мнению Потапова, для пропаганды. Оттуда посылают на дачу на автомобиле корнета В. Скосырева с пакетом каких-то прокламаций. Несчастный не успевает доехать, как его стаскивают с машины и жестоко избивают. Скосырев был подобран прохожими в бессознательном состоянии и доставлен в госпиталь.

От преображенцев перехожу через Дворцовую площадь, иду к министру иностранных дел Терещенко. Он ждет меня к 11 часам и знакомит у себя в кабинете с офицером французской делегации, капитаном Laurent, оказавшим нам впоследствии неоценимые услуги.

– Вот теперь вы знакомы, – говорит Терещенко, – и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня.

От Терещенко еду к Переверзеву, который просил срочно сообщить ему точные данные о Мюллере и Еремееве. Узнаю от Бессарабова, что в Таврическом дворце разразилась буря, а потому Временное правительство назначило особую смешанную комиссию из прокурорского надзора и членов Совета солд. и раб. депутатов для расследования всего «происшествия». Переверзев, уезжая, поручил меня спросить, кого я предложу в эту комиссию от контрразведки. Называю П. А. Александрова.

Спешу к себе на Воскресенскую набережную; приезжаю как раз вовремя, так как в передней застаю большевика присяжного поверенного Козловского, а с ним десятка два вооруженных солдат и им подобных. Еще с лестницы слышу шум и крики, которыми обычно сопровождаются эти посещения [43].

Несколько человек кричат сразу. «Контрреволюция» повторяется на все лады, а за нею выдвигается настойчивое требование немедленно выпустить арестованных. Следом идут соответствующие объяснения, что постигнет контрразведку, если товарищи сегодня же не вернутся на дачу Дурново. Для большего вразумления двое бойко размахивают кулаками и исступленно выкрикивают: «В бараний рог!»

– Да вы не туда попали, – отвечаю я, как мне кажется, спокойным голосом, а у самого внутри так все и прыгает. – Мы исполнили только желание Совета солд. и раб. депутатов. Поезжайте к ним и все узнаете. Кстати, к ним и обращайтесь за освобождением.

Мгновенно замерли; недоверчиво переглядываются. Через несколько секунд заводит один Козловский, но уже октавой ниже:

– Доказательства! Я сам член исполнительного комитета.