Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1 - Шерман Александр. Страница 23

Я уверен, что видел ее, и мою веру не сокрушат хитроумные происки добросердечных врачей. Общность душ, соединившая двух людей при жизни, продлилась и после смерти одного из них. Явление жены вначале причинило мне неимоверные терзания; горячка ничего не прибавила к радости встречи и ничем не могла умалить ее ужас. Я был принужден все время вспоминать о мумии и насекомом и потрясениях, связанных с ними.

День и ночь жена все так же молча и недвижно сидела у моего изголовья. Голова моя разрасталась, подобно горе — безгласному Везувию дремлющих ужасов. Я редко засыпал, спал недолго и беспокойно, и в снах приходили ко мне жуткие видения.

В подобных мучениях прошел месяц; на исходе его я провалился в глубокий сон, длившийся пятьдесят часов. По пробуждении ко мне начало мало-помалу возвращаться восприятие внешнего мира. Но ясность разума исчезла навсегда. Мысли медленно шевелились в голове, а мои умозаключения оставляли желать лучшего. Неторопливая, исподтишка пожиравшая меня лихорадка растекалась по венам, руки и ноги ослабели и утратили быстроту движений.

Состояние, в котором нашел меня слуга, и роковые капли крови из ранки за ухом безошибочно указывали на причину моих страданий, на врага, погубившего мою жену. Но если надежды были разбиты, замыслы сокрушены, если тяжкое горе стало еще горше, а ровное и быстрое течение жизни обратилось вспять по вине таинственного вмешательства этого ужасного насекомого, — гибель всего, что было мне так дорого, раздувала и поддерживала пламенную ненависть к виновнику. И хотя мои чувства притупились, а тело горело яростным противоестественным жаром, опалявшим и иссушивавшим кожу, отчего она пошла морщинами и из светлой превратилась в смуглую, я все же продолжал питать замыслы, надеяться и жить, жить ради одной только цели — уничтожить насекомое, чья музыка время от времени доносилась до меня из убежища в стене, где пряталось, не показываясь наружу, дьявольское создание.

Как-то днем, находясь в крайне удрученном настроении, я забрел в кабинет, закрыл за собой дверь и уселся в кресло. Мгновение спустя откуда-то сверху послышались музыкальные ноты; поднял голову, я увидел насекомое, которое цеплялось за светильник у самого потолка. На несколько минут я замер, охваченный непередаваемой радостью. Я вспомнил о всех страданиях, что постигли меня с тех пор, как я нашел насекомое в египетской гробнице. В памяти всплыли мельчайшие подробности череды небывалых катастроф, увенчавшихся моей болезнью. Насекомое прижималось к люстре и трепетало большими крыльями; но теперь меня не очаровывала порождаемая ими исступленная музыка, не завораживало великолепное сверкание глаз. Длинные лапки насекомого вдруг разжались, и оно, как свинцовое грузило, полетело вниз, едва не задев мое поднятое лицо; но не успел я нанести удар, как оно снова взмыло к потолку.

За внезапным нападением насекомого последовала не иначе как борьба на равных. Насекомое с легкостью уклонялось от моих яростных ударов и жалило меня в лицо, но ни в одной атаке не сумело проткнуть кожу. Я бросал в него книги, хватался за трость, пробовал сбить его наземь кулаком, а оно все летало вокруг и овевало мне лицо музыкальными крыльями. Глаза, сверкавшие ледяным блеском алмаза, постоянно были настороже; при малейшем моем движении насекомое, описывая круги, то взлетало выше, то спускалось ниже. Мне так и не удалось убить или хотя бы ранить его; разочарованный, тяжело дыша, я в отчаянии уже готов был оставить бесплодные попытки расправиться с противником. Утомленное не меньше моего, насекомое устроилось на книжном шкафу. Заметив это, я почувствовал прилив сил и схватил первый попавшийся под руку предмет; он оказался вазой из египетской гробницы. Враг начал взлетать, и я запустил свой снаряд. Раздался звук, подобный звону разбившегося стекла; стену запятнала кровь и жидкость из вазы; вместе с осколками на пол упал каменный скарабей — и насекомое. С радостным возгласом я подобрал их и направился в спальню, где в растопленном камине горел огонь.

Раненое насекомое обвило дрожащим жалом мои пальцы и до крови исцарапало их крепкими лапками; я так сильно его ненавидел, что, не колеблясь ни секунды, швырнул врага в пламя.

Послышался вопль, напоминавший стенания агонизирующей женщины, и дверь в кабинет захлопнулась с громким стуком. Огонь быстро пожрал насекомое. Со смертью его пламя угасло. Внезапный страх сжал мое сердце, и я задрожал: казалось, вот-вот появится или случится нечто ужасное. Я смотрел на резной камень в руке, ничего вокруг не замечая. И снова, как во время оно, я прочитал надпись: «Три тысячи лет спустя — новая жизнь». Год или два я не вспоминал о пророчестве, но теперь, из всех воспоминаний, оно первым пришло ко мне, тогда как память о египетской гробнице должна была сгореть вместе с насекомым в очистительном огне. Необычный прилив сил, который так помог мне в схватке с врагом, иссяк, оставив меня ослабевшим от волнения и усталости. Руки и ноги дрожали, голова раскалывалась от острой боли, во рту пересохло. Я повернулся, собираясь покинуть комнату, где сам воздух был пронизан ужасом, где каждый предмет, всякий уголок, пролом в стене и мертвый пепел в камине слишком явственно напоминали мне о пережитых событиях и картинах, которые я мечтал бы забыть.

О Боже! В кресле позади меня сидела мумия, живая мумия из гробницы; она следила за мной маленькими коварными глазками и пыталась высвободить руку из-под гниющих покровов. Мумия была точно такой, какой я впервые увидел ее, прежде чем она рассыпалась в прах от дыхания чистого ветра пустыни. Повелительным жестом она приказала мне сесть и приподнялась, намереваясь загородить выход. С криком ужаса я выбежал из комнаты. Холодный воздух и вид снующих по улице людей вскоре успокоили меня; стыдясь своего испуга, я подошел к двери спальни в надежде окончательно развеять иллюзию. Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Мумия подтащила кресло ближе к камину и собирала белый пепел — останки сгоревшего насекомого. Давний ужас, таившийся в душе, затуманил мой разум и лишил меня способности рассуждать здраво. С криком отчаяния я торопливо запер дверь, выбежал из дома и бесцельно бродил по улицам, пока не начало светать.

Она все еще в спальне, и я пытаюсь уморить ее голодом. Дом мне продать не удалось. Кое-кто из близких друзей выражал желание его приобрести, но когда я рассказывал им об обитательнице спальни и, в доказательство моих слов, позволял заглянуть в замочную скважину, лица их бледнели от ужаса и они спешили покинуть дом. Я не могу позволить себе подобной откровенности с незнакомцами, ведь последствия могут быть куда более плачевными: распространятся слухи, которые могут нанести ущерб моей репутации. Из этого я заключил, что единственный способ избавиться от живого инкуба — заморить голодом до смерти. Во мне нет ни жалости, ни милосердия. Жизнь с таким ужасным созданием хуже преднамеренного убийства.

Я заколотил все окна и рассчитал слуг. Я один несу свое бремя.

Справившись кое-как со страхом, я занял комнату рядом с кабинетом. В ночной тиши я слышу, как женщина медленно расхаживает по комнате; время от времени она начинает напевать такие странные, необычайные мелодии, что я в испуге убегаю из дома и провожу на улице несколько часов.

Мне кажется, она никогда не умрет; прошло уже девять дней с тех пор, как она появилась. Вчера, когда я сидел у себя, прислушиваясь к непонятным скрежещущим звукам, которые доносились из кабинета, на пол с разделявшей две комнаты стены вдруг посыпалась штукатурка. Эта Сущность, эта Живая Смерть пыталась проломить стену! Я спешно купил строительные материалы и довел толщину стены до трех футов. Я работал день и ночь — теперь я в безопасности.

Я слышу ее предсмертные стоны. Но куда — ах, куда! к какой новой жизни полетит эта неумирающая египетская душа? И что будет со мною? Останусь ли я навечно связан ужасной судьбой с непроницаемой тайной, кружась в том, что Гермес Трисмегист ^{52} из Фив именует «нисходящими элементами Божества?» [22]