Затерянная земля (Сборник) - Глоух Карл. Страница 63

XII

Мы в тумане. Уже вчера вечером стоял он грозной стеной, словно поджидая нас, на восточном горизонте. Теперь он пал на нас Плотная, ледяная, серая пелена кругом. Может быть, это облако? Этот туман прямо-таки обволакивает нас. Ничего, кроме серой, влажной, тяжелой пелены, и невозможность видеть дальше нескольких шагов. Жуткое чувство овладевает всеми нами. Что находится впереди?

Что касается меня, то невероятная тревога душит меня, как кошмар. В голове засело какое-то навязчивое видение, как я лечу в неожиданно появившуюся пропасть.

Но это обман. Ледяное поле представляет собой цельную платформу, и кажется, что это пространство бесконечно. Снеедорф отдал строгий приказ не удаляться ни на шаг от машины. Мы беспрекословно повинуемся ему, так как даже сама мысль заблудиться в этом хаотическом пустынном мраке, объятом суровым молчанием, — ужасна.

Двигаемся мы невероятно медленно, с крайней осторожностью. Я предложил сделать остановку… но остался в меньшинстве.

Ледяная равнина в этих местах снижается к востоку. Возможно, что это только незначительная волнистость ледяной поверхности.

Мы так утомлены и измучены мглою, что не в состоянии придавать большого значения этому явлению. Но есть еще кое-что другое, — термометр, который заставляет недоумение перейти в ужас.

— Настоящая весна!.. — провозглашает Фелисьен.

Снег в некоторых местах влажен. Является ли это тепло следствием или причиной тумана? Мы молчим. Находимся в состоянии напряженного, почти болезненного ожидания. А кругом непрерывная глухая стена серых паров.

В тумане как-то странно звучит взволнованный голос Гальберга. Стеффенс что-то торопливо отвечает ему. Шум мотора становится надсадным и захлебывающимся, а затем вдруг смолкает совсем. Я подхожу ближе и вижу, что автомобиль встал. Впрочем, «подхожу» — выражение не совсем подходящее. Я бреду, в полном смысле этого слова, к машине по размякшему снежному болоту и сразу вижу, что машина глубоко завязла в нем.

Двигаться вперед в этом болоте мы не сможем. Необходимо вернуться назад. Вышли все, кто был в машине. Мы наскоро устроили совет. Попытка выбраться при помощи мотора самой машины не удалась. Винты вращались в обратном направлении, но, к сожалению, безрезультатно, чмокая в размякшей снеговой каше.

Я гляжу на термометр со страхом. Если вдруг похолодает, то мы замерзнем.

В течение нескольких часов мы лопатами отбрасывали мокрый снег, устраивали целую систему рычагов, а потом сделали попытку вытянуть машину из снежного болота.

Пот лил с нас ручьями, между тем как туман душил нас, как кошмар. Петер Гальберг специальным механизмом поднял кверху четыре толкающих винта машины. Она лежала теперь на своем челнообразном дне. Мы принесли веревки. Наступила решительная минута. Мы запряглись все без исключения: от удачи этой попытки зависело наше спасение.

Восемь человек и собака по колено в снежном болоте выбивались из сил, таща автомобиль. Веревки напрягались до того, что готовы были лопнуть. Мы налегали на лямки, скользили, падали и опять вставали; переводили дух, тяжело дыша, почти касаясь головой ледяной каши. Сив ворчал, у него на лбу от напряжения наливались жилы. Гуски с лаем бросался в постромках вперед и тянул так, что бока его ходили ходуном.

Представьте себе эту картину: покрытая льдом машина на бесконечной пустынной равнине, возле машины клубок съежившихся, покрытых сосульками, мертвых тел, которые ближайшая метель заметет снегом — и вы поймете, почему мы с таким отчаянным упорством напрягали последние остатки сил.

Автомобиль закачался, рычаги затрещали. Вот, кажется, он сдвинулся с места; в самом деле, он медленно двигается вперед, страшно медленно, но непрерывно.

— Ура! — слышатся кругом голоса из тумана.

— Ура! — отвечаю я и налегаю что есть сил на лямку.

— Идет! Идет! — кричит Петер Гальберг.

— Ну, дальше! Еще немного! — выдыхает Фелисьен.

Наконец, после трехчасовой, по меньшей мере, работы, машина на свободе. Неясно видимые в тумане люди в изнеможении лежат рядом, приходя в себя.

— Проклятье! — ругается едва видимый в двух шагах в тумане Стеффенс. Он дымит из своей обкуренной трубки так, что острый запах табачного дыма раздражает меня. — Что касается меня, — ворчит он, — я думаю, что мы еще недостаточно изучили этот проклятый лед, но все приходит с опытом.

Туман стал еще гуще. Измученные, мы решили разбить лагерь. Надо переждать туман, и лучше это делать во сне. Мы крайне утомлены, и немного погодя, забравшись в палатке в свои спальные мешки, засыпаем…

Когда мы проснулись, — картина была все та же. Я увидел окутывающие автомобиль серые клубы тумана. Было шесть часов вечера. Я разбудил Фелисьена, с которым у нас общий спальный мешок.

Мы спешим к машине. Чувствуется, что мороз усиливается. Вчера морозило чуть-чуть. Снежное болото замерзло, и мы можем двигаться дальше; нам необходимо использовать подходящий момент, чтобы выбраться из этих коварных мест.

Эква осмотрел поверхность ледяного поля. Отважный эскимос пустился на лыжах в глубь тумана, и руководствуясь нашими сигналами, возвратился назад с благоприятными вестями.

Почти все эскимосы обладают удивительным инстинктом, позволяющим им ориентироваться, и быстрота, с какой они ориентируются на широких однообразных снеговых полях или на морских льдах, поразительна. С трудом удалось мне выяснить и понять, что руководствуются они при этом едва заметными признаками: окраской снега и льда, видом трещин, расположением незначительных наносов, контурами однообразного горизонта, или разницей в зернистости снега, — признаками, которых я, не имея опыта, никогда не замечал.

Мы теперь ползем вперед; «ползти» — это самое точное определение. Двигаемся ощупью в тумане, между тем мы должны пройти как можно скорее область «мокрых мест», в которой мы при ближайшей оттепели можем безнадежно завязнуть.

А все-таки лучше было бы выждать, пока не исчезнут туманы. Каждые десять шагов нам приходится прибегать к помощи компаса, иначе грозит опасность двигаться по кругу. Пневматический рожок автомобиля без устали издает жалобные звуки. Мы идем группой за санями. Эква идет впереди. Проходит полчаса; еще полчаса.

Тут из неясных побуждений я разбегаюсь на лыжах, догоняю Экву и молча иду рядом с ним. Мы вдвоем образуем авангард, руководящийся звуками гудка, да ритмичным шумом мотора.

Я начинаю разговор. Эскимос отвечает мне односложно. Его что-то беспокоит, глаза насторожены. Я вижу, как Эква начинает палкой ощупывать снег. На его обращенном ко мне маслянистом блестящем лице выражение бесконечного ужаса. Он обертывается назад и кричит:

— Стой там! Остановить! Оста-а-новить!

Выхватывает свисток и дает условный сигнал. Но непосредственно за этим хватает меня за рукав и тащит вперед. С внезапным страхом, против воли, я повинуюсь ему. Мы пробегаем десять, двадцать шагов, пока эскимос не останавливается с глубоким вздохом.

Тут случилось нечто ужасное. Голос гудка оборвался, как обрезанный. Я услышал глухой треск и шум больших предметов, падающих куда-то в пучину, все глубже и глубже, как будто бы под нами, и вдруг… стало страшно тихо. Нигде ни движения. И покров тумана одинаково спокойно лежит на ледяном поле.

Эква стоит около меня, как окаменелый. Я ясно вижу, как он побледнел. Кровь отлила от его бронзового лица. Предчувствие страшного несчастья коснулось меня своим холодным крылом.

— Что слу-чи-лось? — прошептал я.

Эква при этом вопросе пробуждается от окаменения. Не говоря ни слова, он хватает меня за руку и осторожно возвращается по своим следам назад. Два, три, четыре шага.

Вдруг я инстинктивно останавливаюсь. У меня появляется ощущение пустоты впереди. Эква ложится на живот и погружает палку в туман перед собой. Я делаю то же самое. Дыхание у меня перехватывает: перед нами — пропасть, заполненная туманом…