Тайна Кломбер Холла - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 24

Эллиот так ловко задрапировал парочку своих пушек, что они больше похожи на тачки уличных торговцев, чем на что-нибудь другое. Боевая артиллерия в конвое могла бы показаться подозрительной. Артиллеристы разместятся в тех же фургонах, что пушки, в полной готовности открыть огонь. Пехота — спереди и сзади. Я уже сообщил нескольким довереным слугам из сипаев тот план, который мы НЕ собираемся выполнять. (NB — хотите, чтобы о чем-нибудь каждая собака знала во всей округе — сообщите об этом под строгим секретом довереному туземному слуге).

8.45 вечера. — Выходим. Удачи нам!

5 октября. — Io triumphe! [6]Лавров нам, лавровых венков — Эллиоту и мне! Кто сравнится с нами в клопоморстве!

Я только что вернулся, устал до смерти, весь в крови и пыли, но прежде, чем умыться и переодеться, не откажу себе в удовольствии увидеть наше деяние записанным черным по белому, хоть бы и ни для чьих глаз, кроме моих собственных. Запишу, хотя бы вкратце, как материал для официального сообщения, которое мы составим, когда вернется Эллиот. Билли Доусон говаривал, что есть три степени искажения действительности: преувеличение, ложь и официальное сообщение. Но мы-то свой успех преувеличить не можем, к нему попросту нечего добавить.

Итак, мы вышли в соответствии с планом и нашли лагерь конвоя у начала ущелья. С ними оказалось две неполных роты из 54-ого, которые бы без сомнения выстояли в открытом и честном бою, но неожиданное нападение диких горцев — совсем другое дело. Однако, получив от нас пополнение и защиту, они могли быть спокойны.

Командовал Чемберлен, толковый юноша. Мы быстро объяснили ему положение, и до рассвета были готовы, хотя его фургоны оказались до того набитыми, что освободить место для сипаев и артиллерии нам удалось только, выкинув несколько тонн фуража. К шести часам утра мы уже успели немало пройти и выглядели, как надо — самый беспомощный караван, какой когда-нибудь напрашивался на грабеж. Я скоро увидел, что на этот раз нет речи о ложной тревоге, и племена безусловно что-то замышляют.

Со своего наблюдательного пункта под полотняным тентом одного из фургонов я видел, как выглядывают из-за скал головы в тюрбанах, и время от времени к северу отправляются гонцы с новостями о нашем приближении.

Но только тогда, когда мы достигли Терадского Перевала — мрачного ущелья, обрамленноего гигантскими утесами — африди показались открыто, хотя засаду они устроили такую ловкую, что, не будь мы настороже, как пить дать угодили бы прямо в нее. Но мы были настороже, и конвой остановился, при виде чего горцы поняли, что обнаружены, и открыли против нас ураганный, но совершенно не меткий огонь.

Я попросил Чемберлена вывести его людей в боевом порядке и приказать им медленно отступать к фургонам, чтобы заманить горцев. Уловка удалась блестяще.

Красные куртки размеренно отходили назад, стараясь как можно больше держаться под прикрытиями, а враг преследовал их с истерическими воплями, прыгая с камня на камень, потрясая ружьями и завывая, как орда демонов.

Их черные искаженные лица, яростные жесты и развевающиеся одеяния привели бы в восторг любого художника, пожелавшего изобразить мильтоновскую армию сатаны. Они теснили наших со всех сторон, и наконец, не видя, как им казалось, ничего между собой и победой, выскочили из-под прикрытия скал и кинулись вниз яростной вопящей толпой под зеленым знаменем пророка.

Тут настал мой черед, и мы не ударили лицом в грязь.

Из каждой дыры и щели фургонов полыхнул огонь, и каждая пуля нашла свою цель в густой толпе нападавших. Сорок или шестьдесят покатились кувырком, как кролики, остальные на мгновение заколебались, а потом со своими вождями во главе бросились в яростную атаку.

Но бесполезно людям, не знающим, что такое дисциплина, пытаться противостоять меткому огню. Вождей перестреляли мгновенно, а прочие развернулись и кинулись бежать к скалам. Тогда наступила наша очередь. Размаскированные пушки принялись поливать врага картечью, а наши небольшие пехотные силы, удвоившись, пошли в атаку, уничтожая все на своем пути. Никогда еще я не видел, чтобы ход сражения менялся так быстро и так решительно. Отступление превратилось в бегство, а бегство — в панику, покуда от горцев ничего не осталось, кроме рассеянной горстки перепуганного сброда, сломя голову удирающего под защиту своих природный укрытий.

Но я вовсе не собирался позволить им так дешево отделаться теперь, когда они были в моей власти. Нет, я решил так их проучить, чтобы впредь один вид красного мундира мог служить здесь охранным паспортом. Наступая беглецам на пятки, мы вошли в Терадское ущелье. Поставив Чемберлена и Эллиота с ротами для защиты с флангов, я продвигался со своими сипаями и горсточкой артиллеристов вперед, не давая врагу времени опомниться. Но нам так мешала неудобная европейская форма и отсутствие сноровки в скалолазании, что мы бы никого из горцев не догнали, если бы не счастливый случай.

В главный проход выходит меньшее ущелье, и в спешке и смятении кое-кто из беглецов кинулся туда. Я видел, как туда свернули шесть или семь десятков, но прошел бы мимо, продолжая преследовать главную партию, если бы один из моих разведчиков не прибежал с сообщением, что маленькое ущелье тупик, и свернувшие туда африди не имеют никакой возможности выйти оттуда иначе, как сквозь наши ряды.

Это была прекрасная возможность внушить племенам страх.

Оставив Чемберлена и Эллиота преследовать остальных, я завернул своих сипаев в узкое ущелье и медленно повел их широкими шеренгами от утеса до утеса. Шакал не проскочил бы незаметно. Бунтовщики поймались, как крысы в ловушку.

Никогда не видел более мрачного и величественного места. С обеих сторон голые утесы возвышались на тысячу футов, а то и больше, нависая над тропой так, что над нами оставалась только узкая полоска света, заслоненного к тому же по кромкам перистой бахромой пальмовых листьев. При входе в ущелье утесы отстояли друг от друга больше, чем на двести футов, но, чем дальше мы продвигались, тем уже оно становилось, так что в конце концов полроты едва могли пройти в тесном строю. В этом странном месте царили сумерки, и в смутном неверном свете фантастически громоздились огромные базальтовые скалы. Здесь никто не прокладывал дороги, и грунт был самый неровный, но я быстро продвигался, приказав солдатам держать ружья на взводе, потому что мы явно приближались к тому месту, где два утеса должны были соединяться, образуя острый угол.

Наконец, мы добрались туда. Тропу замыкала огромная груда валунов, и между ними скрючились наши беглецы, как видно, полностью деморализованные и неспособные к сопротивлению.

Брать их в плен было ни к чему, о том, чтобы дать уйти, не могло быть и речи, так что, только и оставалось, покончить с ними.

Взмахнув саблей, я повел своих людей вперед, как вдруг нас остановило самое драматическое постороннее вмешательство такого сорта, какой мне доводилось видеть раз-другой на подмостках Друри Лейна, но в реальной жизни — никогда.

В утесе, соседнем с кучей камней, которую выбрали своей последней позицией горцы, оказалась пещера, больше похожая на логово дикого зверя, чем на человеческое обиталище. Из темноты под ее сводом вдруг появился старик, до того невероятно старый, что все когда-нибудь встречавшиеся мне ветераны — просто цыплята по сравнению с ним. Его волосы и борода белели в сумраке, как снег, при чем и борода, и волосы, дожодили чуть ли не до пояса. Его лицо, морщинистое, эбеново-коричневое, наводило на мысль о помеси обезьяны с мумией, а руки и ноги до того иссохли и исхудали, что трудно было бы признать его живым, если бы не глаза, светящиеся воодушевлением, сверкающие, будто два алмаза в оправе из красного дерева.

Это видение выбралось из пещеры, бросилось между беглецами и моими парнями и остановило нас таким властным жестом, будто император вышел к рабам.

— Кровавые люди! — воскликнул он громовым голосом, причем на прекрасном английском. — Это место для молитв и размышлений, не для убийств. Остановитесь, покуда на вас не пал гнев богов!