Топор с посеребренной рукоятью - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 50

—Здравствуйте, доктор Риплей, — сказала она.

—Здравствуйте, сударыня, — ответил он. — Вашего супруга, вероятно, нет дома?

—Я не замужем, — просто ответила она.

—Ах, извините, пожалуйста! Я имел в виду доктора... доктора Верриндера Смита.

—Я — доктор Верриндер Смит.

Доктор Риплей был так поражен, что уронил шляпу и забыл даже поднять ее.

—Как?! — с трудом выговорил он. — Обладатель премии Ли Гопкинса — вы!

Ему никогда не приходилось видеть женщины-врача, и его консервативная душа возмущалась при одной мысли о таком уродливом явлении. Хотя он не процитировал библейского текста, гласящего, что только мужчина может быть врачом и только женщина — кормилицей, однако он чувствовал, что прямо у него на глазах свершилось неслыханное богохульство. На лице доктора Риплея ясно отразились его мысли.

—Мне очень жаль, что я обманула ваши ожидания, — сухо сказала дама.

—Действительно, вы удивили меня, — ответил он, поднимая свою шляпу.

—Вы, значит, противник женского освободительного движения?

—Не могу сказать, чтобы оно пользовалось моей симпатией.

—Но почему?

—Я предпочел бы уклониться от дискуссии.

—Но я уверена, что вы ответите на вопрос дамы.

—В таком случае я скажу вам, что женщины, узурпируя привилегии другого пола, подвергаются опасности лишиться своих собственных.

—Но почему же женщина не может зарабатывать средства к жизни умственным трудом?

—Доктора Риплея раздражало спокойствие, с которым она задавала ему вопросы.

—Я очень хотел бы избежать спора, мисс Смит.

—Доктор Смит, — поправила она его.

—Ну, доктор Смит. Но если вы настаиваете, то должен сказать вам, что я не считаю медицину профессией, приличною для женщины, и что я против женщин, старающихся походить на мужчин.

Это был крайне грубый ответ, и ему тотчас же стало стыдно за свою грубость. Но его собеседница всего лишь приподняла брови и улыбнулась.

—Мне кажется, что вы слишком поверхностно относитесь к проблеме женского равноправия, — сказала она. — Конечно, если в результате женщины становятся похожими на мужчин, то от этого они много теряют.

Своим замечанием она довольно удачно отпарировала его грубую выходку, и доктор не мог не оценить этого.

—Честь имею кланяться, — сказал он.

—Мне очень жаль, что между нами не могут установиться более дружелюбные отношения, раз уж мы соседи, — сказала она.

Он опять поклонился и сделал шаг к двери.

—Удивительное совпадение, — сказала она. — Когда мне подали вашу карточку, я как раз читала вашу статью о сухотке спинного мозга в «Ланцете» {40}.

—В самом деле? — сухо осведомился он.

—Очень талантливая статья.

—Весьма любезно с вашей стороны.

—Но взгляды, которые вы приписываете профессору Питру из Бордо, уже отвергнуты им.

Я пользовался его брошюрой издания 1890 года, — сердито сказал доктор Риплей.

А вот его брошюра издания 1891 года. — Она достала из груды периодических изданий, лежавших на столе, небольшую книжку и протянула ее доктору Риплею. — Посмотрите вот это место...

Доктор Риплей быстро пробежал глазами указанный ею абзац. Не могло быть никакого сомнения: профессор совершенно отказался от взглядов, высказанных им в предыдущей статье. Швырнув книжку на стол, Риплей еще раз холодно поклонился и вышел из кабинета. Взяв вожжи у грума, он обернулся в сторону дома и увидел, что мисс Смит стоит у окна и, как ему показалось, весело хохочет.

Весь день его преследовало воспоминание об их встрече. Он чувствовал, что вел себя в разговоре с госпожой Смит как школьник. Она показала, что знает больше его по вопросу, которым он особенно интересовался. Она держалась учтиво и спокойно, в то время как он был груб и сердился. Но больше всего Риплея угнетала мысль о ее чудовищном вторжении в сферу его собственной деятельности. До сих пор женщина-врач была для него абстрактным, отвратительным понятием, теперь же оно имело реальное воплощение: рядом с ним поселилась докторша, и у нее на дверях была такая же медная дощечка, как у него — очевидно, она рассчитывала на его пациентов. Конечно, он не боялся ее конкуренции, но его возмущало поругание идеала женственности, которым, по его мнению, являлась профессия соседки. Ей, вероятно, не больше тридцати лет, и у нее славное выразительное лицо. Он вспомнил ее насмешливые глаза и твердый, изящно очерченный подбородок. Больше всего он негодовал при мысли о тех испытаниях, которым во время изучения медицины должна была подвергаться ее стыдливость. Мужчина может, конечно, пройти через это, сохранив всю свою чистоту, но женщина — никогда!

Но вскоре он понял, что ему придется серьезно считаться с ее конкуренцией. Известие о прибытии докторши в Хойланд привлекло в ее кабинет нескольких любопытных пациентов, на которых ее уверенность и необыкновенные новомодные инструменты произвели такое сильное впечатление, что в течение пары недель они не могли говорить ни о чем другом. А затем появились другие признаки неизгладимого впечатления, которое она произвела на умы деревенского населения. Фермер Эйтон, уже несколько лет безуспешно лечившийся от экземы цинковой мазью, сразу поправился, как только докторша смазала ему ногу какой-то жгучей жидкостью, в течение трех ночей причинявшей невыразимые страдания. Миссис Крайдер, всегда смотревшая на родинку на щеке своей дочери Эльзы как на знак Божьего гнева за невоздержанность — перед родами она позволила себе съесть три порции малинового пирога, — также убедилась, что это зло поправимое. Словом, через месяц мисс Смит пользовалась известностью, а через два — славой.

Иногда доктор Риплей встречался с ней во время своих поездок. Она ездила в высоком кабриолете и правила сама; мальчик-грум сидел позади нее. Когда они встречались, доктор Риплей неизменно приподнимал свою шляпу, но суровое выражение его лица недвусмысленно говорило о том, что это чистая формальность. Действительно, его неприязнь к мисс Смит быстро перешла в настоящую ненависть. Описывая ее горстке преданных пациентов, он позволял себе изображать ее в качестве «бесполой женщины». Впрочем, ряды его пациентов быстро таяли, и каждый новый день приносил известие о чьем-нибудь отступничестве. По-видимому, население прониклось почти фанатическою верою в ее искусство, и пациенты стекались к ней толпами. Но что особенно оскорбляло Риплея, так это то, что ей удавалось такое, от чего он из-за трудности выполнения обыкновенно отказывался. При всей обширности своих познаний он не отваживался на операции, чувствуя, что его нервы недостаточно крепки для этого, и обыкновенно отсылал больных, нуждающихся в хирургической помощи, в Лондон. Она же бралась за самые трудные операции. Риплей жестоко страдал, узнав, что она взялась выпрямить кривую ногу Алека Тернера, сына приходского священника; более того, мать Алека прислала ему записку, с просьбой взять на себя хлороформирование ее сына во время операции. Отказаться было бесчеловечно, так как заменить его было некому, и потому, скрепя сердце, он дал свое согласие, хотя перспектива стать свидетелем торжества соперницы была для него горше полыни. Тем не менее, несмотря на свою неприязнь, Риплей не мог не удивляться ловкости, с которою докторша произвела операцию. Ему никогда не приходилось видеть более искусную работу, и у него хватило благородства высказать свое мнение вслух, хотя ее мастерство лишь усилило его нерасположение к ней. Благодаря этой операции популярность докторши сильно выросла в ущерб, разумеется, его собственной репутации, и теперь у него появился лишний повод ненавидеть ее — он боялся остаться без практики. Но именно из-за этой ненависти дело приняло совсем неожиданный оборот.

В один зимний вечер, когда доктор Риплей только что отобедал, он получил известие от соседа-помещика, Фэркастля — самого богатого человека в округе, — что его дочь обварила руку кипятком и срочно нужна помощь. За докторшей тоже послали человека, так как Фэркастлю было безразлично, кто приедет, лишь бы поскорее. Как сумасшедший, выбежал доктор Риплей из своего кабинета; он поклялся, что не даст сопернице проникнуть в дом своего лучшего пациента. Он даже не подождал, пока зажгут фонари на экипаже и помчался сломя голову. Он жил несколько ближе к имению