Убийца, мой приятель (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 39

Полковник встал и снова пожал профессору руку.

– Вы говорите здраво, – сказал он. – Вы смелый, сильный человек, знающий, что ему следует делать. Да, клянусь Господом, вы были бы мне большой помощью в случае, если б дело приняло скверный оборот. В предрассветные часы я часто мучился, раздумывая, как мне поступить. Однако пора бы уже Энслею сделать свои три выстрела. Пойду посмотрю.

Старый учёный вновь остался наедине со своими мыслями.

Наконец, так и не услышав ни грохота пушек, ни условленного сигнала о приближении подкрепления, он встал и только собрался выйти на улицу, как дверь распахнулась и в комнату, шатаясь, вошёл полковник Дреслер. Лицо его покрывала смертельная бледность, грудь вздымалась, как у человека, уставшего от бега. Он взял со стола бокал бренди, залпом осушил его, а затем тяжело опустился на стул.

– Итак? – холодно спросил профессор. – Они не пришли?

– Нет, они не могут прийти.

Минуту-другую царило молчание. Оба пристально и печально смотрели друг на друга.

– И это знают все?

– Никто, кроме меня.

– А как вы узнали?

– Я был на стене, у потайной калитки – маленькой деревянной калитки, выходящей в розовый сад. Я заметил, что между кустами кто-то крадётся. Раздался стук в дверь. Я открыл её. Передо мной был татарин-христианин, весь израненный саблями. Он прибежал прямо с поля боя. Его прислал английский командор Уиндгэм. Им нужно подкрепление. Они расстреляли большинство патронов. Командор окопался и послал за подкреплением с кораблей. Пройдёт дня три, не меньше, прежде чем они подойдут. Вот, собственно, и всё. Боже мой! Столько нам не продержаться.

Профессор нахмурил косматые седые брови:

– Где этот человек?

– Он умер. Умер от потери крови. Труп лежит у калитки.

– И никто его не видел?

– Почти никто.

– О! так, значит, кто-то всё же видел?

– Энслей мог видеть с башни. Он должен знать, что я получил известия, и захочет услышать их. А если я скажу ему, то и остальные узнают.

– Сколько времени мы можем продержаться?

– Час, самое большее – два.

– Это наверняка?

– Ручаюсь вам моею воинской честью.

– А потом мы должны сдаться?

– Да, нам останется только сдаться.

– И у нас нет решительно никакой надежды?

– Никакой.

Дверь распахнулась – и молодой Энслей влетел в комнату. За ним были Ральстон, Паттерсон, женщины и толпа туземцев-христиан.

– Вы получили какие-нибудь известия, полковник?

Профессор Мерсер вышел вперёд:

– Полковник Дреслер только что сообщил их мне. Всё идёт отлично. Наши остановились, но будут здесь рано утром. Опасность миновала.

У двери раздались радостные возгласы. Все смеялись, поздравляли друг друга, жали руки.

– А вдруг на нас нападут ночью? – запальчиво крикнул Ральстон. – Что за дураки, чего они не идут скорее! Ленивые черти, их всех следует отдать под суд!

– Мы в безопасности, – сказал Энслей. – Неприятелю сильно досталось. Мы видели, как они уносили сотни раненых через горы. Они понесли страшный урон и до утра не посмеют напасть на нас.

– Нет, нет, не стоит беспокоиться, – сказал полковник, – конечно, до утра они на нас не нападут. И всё-таки пусть каждый отправляется на свой пост. Нам не следует рисковать.

Он вышел из комнаты вместе с остальными, но, выходя, обернулся и на мгновение встретился взглядом со старым профессором. «Оставляю всё в ваших руках», – говорил этот взгляд. Ответом ему была суровая, решительная улыбка.

Послеобеденное время прошло без нападения со стороны «боксёров». Эта непривычная тишина – полковник Дреслер в том нисколько не сомневался – означала лишь, что китайцы собираются с силами после дневной битвы с отрядом, посланным на подкрепление осаждённым, и готовятся к неминуемому, окончательному штурму. Остальным же казалось, что осада окончена и что число нападавших сильно уменьшилось от понесённых за день потерь. Поэтому к ужину за столом, на котором красовались три откупоренные бутылки шампанского и был открыт знаменитый бочонок с икрой, собралось весёлое, шумное общество. Бочонок был довольно большой, и, хотя каждому из присутствовавших досталось по полной столовой ложке деликатеса, содержимое его ещё не было исчерпано. Эпикуреец Ральстон получил двойную порцию. Он клевал икру, словно голодная птица. Энслей также взял икры во второй раз. Сам профессор взял большую столовую ложку. Полковник Дреслер, зорко наблюдавший за ним, последовал его примеру. Дамы ели икру с явным удовольствием, и только хорошенькая мисс Паттерсон, которой не понравился её солёный, острый вкус, едва дотронулась до порции, лежавшей на её тарелке, несмотря на все приглашения профессора.

– Вам, я вижу, не нравится моё угощение. Мне очень жаль, ведь я так берёг его, чтобы угостить вас, – сказал старик. – Пожалуйста, отведайте икры.

– Я никогда прежде не ела её. Может быть, со временем она и понравится мне.

– Ну, так вам следует попробовать прямо сейчас. Зачем откладывать? Ешьте, пожалуйста, прошу вас.

Весёлая, мальчишеская улыбка, словно солнечный луч, озарила хорошенькое личико Джесси Паттерсон.

– О, как вы упрашиваете! – со смехом проговорила она. – Вот уж не ожидала такой любезности от вас, профессор Мерсер. Если я и не съем икры, то всё же очень признательна вам.

– Вы, право слово, глупо делаете, что не едите, – сказал профессор с такой серьёзностью, что улыбка замерла на лице Джесси и в глазах её показалось столь же серьёзное выражение, как и у профессора. – Говорю вам, что глупо не поесть сегодня икры.

– Но почему же… почему именно сегодня? – с недоумением спросила она.

– Потому что икра лежит у вас на тарелке, и потому что грешно переводить такое добро.

– Ах, право! – вмешалась дородная миссис Паттерсон, наклоняясь через стол. – Оставьте её, профессор. Я вижу, икра ей не нравится. Но она не пропадёт даром. – И лезвием ножа мать девушки соскребла икру с её тарелки и положила к себе. – Вот видите, не пропала. Так что не переживайте, профессор.

Но профессор переживал. На лице его появилось выражение, как у человека, встретившегося с неожиданным и страшным препятствием. Казалось, он о чём-то глубоко задумался.

А кругом шёл весёлый разговор. Все говорили о планах на будущее.

– Нет-нет, я не стану отдыхать, – заявил отец Пьер. – Для нас, священников, вовсе не должно быть отдыха. Теперь, когда школа и миссия уже устроены, я передам их отцу Амьелю, а сам отправлюсь на запад основывать новые.

– Так вы уедете? – спросил мистер Паттерсон. – Неужели вы в самом деле собираетесь уехать из И-Чау?

Отец Пьер с шутливым упрёком покачал почтенной головою.

– Вам не следовало бы так откровенно показывать свою радость по поводу моего отъезда, мистер Паттерсон, – заметил он.

– Ну, ну, у нас с вами, конечно, расхождение во взглядах на некоторые вопросы, но против вас лично я ничего не имею, отец Пьер, – сказал пресвитерианец, – хотя всё-таки я не понимаю, как может умный, образованный человек в наше время учить бедных ослеплённых язычников тому…

Общий гул протеста положил конец теологическим спорам.

– А что вы намерены делать, мистер Паттерсон? – спросил кто-то из собеседников.

– Ну, я пробуду месяца три в Эдинбурге, чтобы присутствовать при годовом собрании нашего общества. Полагаю, Мэри, ты будешь рада походить по магазинам на Принсис-стрит. А ты, Джесси, повидаешься со своими сверстницами. А осенью, когда наши нервы успокоятся, мы можем вернуться.

– Да, да, нам всем необходимо успокоиться, – сказала сестра милосердия мисс Синклер. – Знаете, продолжительное напряжение нервов очень странно на меня подействовало. В настоящую минуту у меня в ушах такой шум!

– Смешно, право, но и я чувствую то же самое! – воскликнул Энслей. – Такой, понимаете, нелепый шум, словно в ушах у меня муха то взлетает, то садится. Ну, надо полагать, это происходит от избытка нервного напряжения, как вы говорите. Что касается меня, то я уеду в Пекин и надеюсь получить за это дело повышение. Там, кстати, хорошее поло, и это будет для меня самой лучшей сменой обстановки. Ну а вы, Ральстон?