Джейн Эйр (другой перевод) - Бронте Шарлотта. Страница 79

– Сэр, поверьте, мои нервы тут ни при чем. Это была явь. Все, о чем я рассказала, произошло на самом деле.

– А твои предыдущие сны, они тоже были явью? Тернфилд-Холл лежит в развалинах? Я разлучен с тобой непреодолимыми препятствиями? Я покидаю тебя без единой слезы, без поцелуя, без единого слова?

– Пока нет.

– О, значит, я намерен поступить так в недалеком будущем? Но уже зарождается день, который соединит нас нерушимыми узами. А тогда, ручаюсь тебе, эти бредовые ужасы не повторятся.

– Бредовые ужасы, сэр! Если бы я могла поверить! А теперь желала бы еще сильнее, так как даже вы не можете объяснить мне тайну этого жуткого видения.

– Раз я не могу, Джейн, значит, оно лишь сонная химера.

– Но, сэр, именно это я и сказала себе, когда проснулась утром. А когда я обвела взглядом комнату, чтобы при свете солнца найти утешение и ободрение в привычности каждого предмета, то на ковре… я увидела неопровержимое доказательство неверности такого объяснения – фату, разорванную пополам по всей длине.

Я почувствовала, как мистер Рочестер вздрогнул. Он порывисто обнял меня.

– Благодарение Богу! – воскликнул он. – Если и правда к тебе прошлой ночью забралось какое-то воплощение зла, то уничтожена была лишь фата! Только подумать, что могло бы произойти!

Он перевел дух и так крепко обнял меня, что я не могла вздохнуть. После минуты-другой молчания он продолжал уже веселым тоном:

– Теперь, Дженет, я все тебе объясню. Это был наполовину сон, наполовину явь. Не сомневаюсь, к тебе в комнату действительно заходила женщина, и это была… ну конечно же, Грейс Пул. Ты сама называешь ее странной. И у тебя есть на то полное право: что она сделала со мной? Что с Мейсоном? В полусне ты увидела ее, наблюдала ее поведение, но в лихорадочном, почти бредовом состоянии тебе померещился жуткий облик, не схожий с ее подлинной внешностью. Длинные растрепанные волосы, распухшее черное лицо, рост, широкие плечи были плодом воображения, результатом кошмара. То, что фата была в злобе разорвана, – это правда, и поступок в ее духе. Понимаю, ты спросишь, почему я держу в своем доме такую женщину. В годовщину нашей свадьбы я объясню тебе это, но не теперь. Ты удовлетворена, Джейн? Согласна с моим объяснением тайны?

Я подумала и пришла к выводу, что другого объяснения нет. Удовлетворена же я не была, но не хотела расстраивать его и притворилась. Впрочем, на душе у меня и правда стало легче, а потому я ответила ему спокойной улыбкой. После чего – уже давно шел второй час – я приготовилась уйти.

– Софи ведь спит с Аделью в детской? – спросил он, когда я зажгла свою свечу.

– Да, сэр.

– И в кроватке Адели достанет места для тебя. Раздели ее с ней до утра, Джейн. Вполне понятно, что случившееся взбудоражило твои нервы, а потому я предпочту, чтобы ты не спала в одиночестве. Обещай, что ляжешь в детской.

– С радостью, сэр.

– И хорошенько заприте дверь изнутри. Разбуди Софи, когда поднимешься туда, попроси, чтобы она подняла тебя завтра пораньше. Тебе ведь нужно одеться и позавтракать до восьми. И больше никаких мрачных мыслей! Прогони докучные тревоги, Дженет. Разве ты не слышишь, как нежно теперь шепчет ветер? И дождь больше не стучит в окна. Погляди-ка, – он приподнял штору, – какая чудесная ночь!

Да! Половина небосвода совсем очистилась от туч – ветер теперь переменился, дул с запада, – и они длинными посеребренными волнами уносились на восток. Мирно лила свой свет луна.

– Что же, – сказал мистер Рочестер, глядя на меня. – Как теперь чувствует себя моя Дженет?

– Ночь безмятежна, сэр, и я тоже.

– И тебе не будут сегодня сниться разлуки и несчастья, а только счастливая любовь и священные узы.

Предсказание это сбылось лишь наполовину: несчастья мне не снились, но и радости тоже. Попросту говоря, я так и не заснула. Обняв малютку Адель, я берегла ее детский сон – такой спокойный, такой мирный, такой невинный – и ждала наступления дня. Моя душа бодрствовала, и я встала вместе с солнцем. Помню, как прильнула ко мне Адель, когда я хотела приподняться, помню, как я поцеловала ее, разжимая обвившие мою шею маленькие руки. Какое-то странное чувство вдруг заставило меня заплакать, и я поспешила уйти, опасаясь, как бы мои всхлипывания не нарушили ее по-прежнему крепкий сон. Она казалась символом моей прошлой жизни, а тот, грозный, но обожаемый, кого мне предстояло встретить, когда я оденусь для него, знаменовал мой неведомый будущий день.

Глава 26

Софи пришла в семь, чтобы одеть меня, и занималась этим очень долго – столь долго, что мистер Рочестер, видимо, потеряв терпение из-за такого промедления, прислал справиться, почему я не спускаюсь. Она как раз прикалывала брошью к моим волосам фату (полосу простых кружев, которой все-таки пришлось обойтись), и я тут же вырвалась из ее рук.

– Погодите! – вскричала она по-французски. – Посмотрите же на себя в зеркало – вы ни разу к нему не повернулись!

Поэтому я повернулась у двери – и увидела фигуру в подвенечном наряде под фатой, настолько не похожую на меня, что она показалась мне незнакомой.

– Джейн! – позвал голос, и я поспешила вниз. Мистер Рочестер встретил меня у подножия лестницы.

– Копуша! – сказал он. – Я сгораю от нетерпения, а ты так медлишь!

Он повел меня в столовую, внимательно оглядел с ног до головы, объявил, что я «прекрасна, как лилия», и не только гордость его жизни, но и радость его глаз, а затем, добавив, что дает мне десять минут на завтрак, позвонил. Явился лакей – один из новых нанятых им слуг.

– Джон закладывает карету?

– Да, сэр.

– Багаж снесли вниз?

– Сейчас сносят, сэр.

– Пойдите в церковь, посмотрите, там ли мистер Вуд (священник) и причетник, а потом вернитесь и доложите мне.

Церковь, как известно читателю, находилась почти сразу за воротами, и лакей вернулся очень скоро.

– Мистер Вуд в ризнице, сэр. Надевает облачение.

– А карета?

– Запрягают лошадей.

– Мы не поедем в ней в церковь, но к тому времени, когда мы вернемся, она должна быть готова, весь багаж погружен, привязан, а кучер на козлах.

– Слушаю, сэр.

– Джейн, ты готова?

Я встала. Не было ни шаферов, ни подружек невесты, ни родственников. Не надо было ни ждать их, ни готовиться к церемонии – никого, кроме мистера Рочестера и меня. В прихожей стояла миссис Фэрфакс. Когда мы проходили мимо, мне очень хотелось поговорить с ней, но мою руку сжимали железные тиски, меня увлекали вперед даже быстрее, чем я могла идти, и один взгляд на лицо мистера Рочестера сказал, что он не потерпит ни секунды промедления ни по какой причине. Не знаю, выглядел ли так когда-нибудь другой жених – столь сосредоточенным на единственной цели, столь полным неумолимой решимости, в чьих глазах под таким гранитным лбом пылал бы такой огонь.

Не знаю, был ли день ясным или пасмурным. По дороге я не смотрела ни на небо, ни на землю, мои глаза и мое сердце сосредотачивались на мистере Рочестере. Я жаждала увидеть то невидимое, на которое он словно бы устремлял гневный и яростный взгляд. Я жаждала постигнуть мысли, которые он, казалось, хранил, с которыми, казалось, вел борьбу.

У церковной калитки он остановился, вдруг заметив, что я совсем запыхалась.

– Я жесток с моей любовью? – сказал он. – Постоим немного. Обопрись на мою руку, Джейн.

Теперь передо мной словно вновь встает маленькая серая обитель Божья. Над колокольней вьется грач, а за ней алеет утреннее небо. Я помню и еще кое-что: зеленеющие могильные холмики. В моей памяти живут и двое незнакомцев, бродящие между ними, читая надписи на кое-где сохранившихся обомшелых надгробиях. Запомнились они мне потому, что, едва увидев нас, скрылись за углом церкви – чтобы, как я предположила, войти в нее через боковую дверь и присутствовать на церемонии. Мистер Рочестер их не заметил, так как вглядывался в мое лицо, видимо, внезапно побелевшее. Во всяком случае, я почувствовала, как увлажнился мой лоб, как похолодели щеки и губы. Когда я оправилась, что не потребовало много времени, он бережно повел меня по дорожке к паперти.