Делатель королей (Коронатор) - Вилар Симона. Страница 26

Тишина покоя баюкала, мысли путались. Прошедшие день и ночь забрали все силы. Она устало склонила голову на руки, но уже через мгновение выпрямилась, поймав себя на том, что погружается в дремоту. Писать следует нечто двусмысленное, чтобы заинтриговать и обеспокоить Уорвика, заставить его задуматься. Но что?

Она провела кончиком пера по лицу, открыла изящную, чеканенную наподобие часовни крышку чернильницы и, обмакнув перо, вывела на листе надушенной мускусом бумаги: «Hannibal ad portas!» [14]

Отец поймет, что это сигнал опасности. Но разве он и сам не знает, что Эдуард готовится к вторжению? И если отец не спешит в Лондон, а разъезжает по крепостям и гарнизонам, значит, он обо всем знает не хуже нее. Нет, ей следует предупредить его совсем о другом – о Кларенсе.

Анна придвинула новый лист пергамента и написала: «Lupus pilum mulat, non mentem» [15].

Однако разве для Уорвика не очевидно, что любой из его окружения может оказаться предателем? Нет, необходимо точное указание. И, придвинув третий лист, Анна начертала: «Tu quoque, Brute!» [16]

Брута считали сыном Цезаря, Уорвик также часто называл Кларенса сыном, и существует ли более яркий символ предательства, чем этот взлелеянный и возвеличенный Цезарем республиканец? Пожалуй, эта фраза куда более удачна, но поймет ли Уорвик, отчего его дочь выдвигает такое обвинение против мужа сестры?

Анна устало откинулась в кресле. Нет, видимо, придется изложить все, как есть. Но такое послание можно доверить только надежному человеку, а такового в своем окружении она не могла припомнить. Большинство их прежде служили супруге Эдуарда Йорка и наверняка так же преданно клялись ей в верности, как и нынешней принцессе Уэльской… Но кого этим теперь удивишь!

Она поднялась и побрела к ложу. Все равно она сейчас не в состоянии сосредоточиться. Она обо всем подумает потом… Потом, когда поспит хоть пару часов…

Но уже через час ее разбудила взволнованная леди Блаун.

– Ваше высочество! Леди Анна! Проснитесь же! Вас требует к себе государь!

Анна поначалу ничего не могла понять, но, когда смысл сказанного дошел до нее, она села и начала послушно одеваться.

Генрих редко посылал за ней. И никогда – срочно.

– Камердинер его высочества лорд Лэтимер ждет за дверью, – скороговоркой твердила статс-дама, помогая принцессе, в то время как Бланш Уэд носилась вокруг с гребнями и шпильками.

Через несколько минут, причесанная и умытая, Анна поднялась по лестнице в молельню короля.

– Принцесса Уэльская, государь, – с поклоном молвил камердинер.

Не поднимаясь с колен, Генрих сделал знак и продолжал молитву. Лорд Лэтимер вышел, и Анна осталась наедине с королем. Она видела его склоненную перед Распятием фигуру, его поникшие хилые плечи под серым бархатом просторного упланда [17], темную с проседью голову.

Анна ничего не могла понять. Король никогда не тревожил ее в такую рань. Что же случилось? В глубине души она испытывала тревогу. Король безумен, и нелегко предсказать ход его мыслей. Порой он сутки напролет не вставал с колен, а иной раз любил внезапно облачаться в дорогие одежды, призывал чтецов и велел читать ему любимый «Рассказ мельника» [18], и притом хохотал до слез. За этим следовала власяница, король подвергал себя бичеванию, тратил огромные суммы на монастыри, а наутро слуги находили его забившимся в темный угол и твердящим, что из камина выглядывает нечистый, гримасничает и показывает ему срамные места.

Король продолжал молиться. Тогда Анна опустилась позади него на колени и принялась читать «Pater noster» [19].

Неожиданно король повернулся к ней. Лицо его было темно и сурово. Анна, не поднимая глаз, продолжала молитву. Когда она закончила, Генрих приблизился к ней и подал ей руку. Анна взглянула на него и испугалась странного блеска в его глазах.

– Ваше величество…

– Так красива… – тихо сказал Генрих. – Похожа на статую Мадонны в церкви Марии Заречной. Но, как известно, fronti nulla fides [20]. Эта девочка со взглядом ангела – сам нечистый!

Последние слова он едва не выкрикнул. Губы его побелели, лицо исказилось гневом.

– Следуйте за мной, Анна! – едва владея собой, проговорил он. – Ибо нельзя говорить о подобном там, где молятся.

Он провел ее в небольшую светлую горницу. Здесь, на плитчатом полу, лежал пестрый смирнский ковер, но в остальном убранство покоя поражало своей неказистостью. Простая, даже грубая мебель, пюпитр с раскрытой книгой у окна, застланный овчиной ларь, в котором король хранил свои книги. Стенной росписи или гобеленов не было, зато напротив окна висела большая карта мира, составленная в 1459 году Фра Майро, – с Иерусалимом в центре и Сибирью где-то внизу.

– Где вы были этой ночью, миледи? – сурово спросил король, не давая невестке опомниться.

Анна замерла. Она глядела на короля во все глаза, не в силах вымолвить ни слова.

– Я спрашиваю, где вы были после того, как покинули дворец Савой?

Анна вдруг ощутила такой ужас, что ей стало трудно дышать. Земля уходила из-под ног. Позор, судебный процесс, расторжение брака, ссылка, заточение, а главное, презрение и гнев отца – все это так живо предстало перед ней, что она оказалась едва не на грани обморока.

«Я погибла, – подумала принцесса, но неимоверным усилием воли взяла себя в руки. – Нет, я погибну, если не смогу постоять за себя. Еще неизвестно, что ведомо королю».

– Кто вам сказал, государь? В чем вы хотите меня обвинить?

У Генриха глаза полезли из орбит, ноздри раздулись.

– Я обвиняю вас, миледи, в том, в чем долго не осмеливался упрекнуть королеву Маргариту. А вы такая же, если не хуже. Я был рогоносцем, сударыня! Да, да, рогоносцем, но я не позволю, чтобы и мой единственный сын страдал так же, как и я, по вашей вине.

Анна молчала. Ожидаемое разоблачение могло последовать откуда угодно, только не от вечно погруженного в себя Генриха Ланкастера. И сейчас он яростно смотрел на нее, однако вовсе не казался безумным.

– Все дочери Евы изначально порочны. Моя бабка прославилась своим распутством на всю Францию [21], мать моя вторично вышла замуж [22], едва успев оплакать отца, моя жена изменяла с первым, кто оказывался под рукой, и вот теперь – эта чистая девочка, которую я любил как родную дочь! Тебе уготован ад, Анна! Ты ступила на путь блудницы.

Последнее слово далось благочестивому королю с трудом.

– Молчишь? О, твоя сестра написала мне обо всем, на что ты оказалась способна! Благочестивая женщина не находит себе места и молит меня, чтобы я оказал влияние там, где она не смогла добиться успеха. Ее письмо лежало у меня на столе, когда еще не пробило полночь. Но вас, принцесса, не было в Вестминстере.

О, какую ночь я провел! Я был на пядь от того, чтобы поднять весь Лондон на ноги. Но позорные дела надлежит держать в тайне. Видела бы ты себя, когда, как преступница, пробиралась во дворец. Если у меня и оставались сомнения, то они рассеялись, стоило лишь взглянуть на твою улыбку. Мессалина! [23] Служительница Ваала!

– Ваше величество!..

Анна собрала все мужество.

– Государь, выслушайте меня! Мне необходимо было встретиться с посланцем герцога Кларенса, для того чтобы…

Она осеклась на полуслове, не в силах продолжать. Король был во гневе, но оставался простодушным, как дитя, и уже не раз бывало так, что Генрих бездумно оглашал то, что надлежало хранить в глубокой тайне. Нет! Кларенса нельзя спугнуть раньше времени! К тому же, если предатель догадается, кто его изобличил, и сообщит об этом брату, он может погубить Филипа Майсгрейва.