Самоцветные горы - Семенова Мария Васильевна. Страница 56

– Сколько я должен заплатить вам, почтенные, за то, чтобы весть о случившемся в этом доме миновала ухо моего зятя?

Слово “зять” по-саккаремски было скомкано из целой фразы, которая, если её распрямить, звучала примерно так: “Хвала Богине, у меня есть ещё один сын!” Рядом с осквернённым супружеским ложем, в устах старика, привыкшего всему находить денежную меру, повседневное “сын-хвали-бо” прозвучало жестокой насмешкой. Которую, кажется, заметили все, кроме него самого.

– Мы не намерены губить ни тебя, ни твою дочь, – сказал Волкодав. Лицо у него было деревянное. – И серебро твоё нам ни к чему. Мы даже этого ничтожного, – он кивнул на замершего, обильно потеющего Бхубакаша, – не стремимся отдать на прилюдное оскопление как прелюбодея... хотя он того и заслуживает... Мы только желали, чтобы ты увидел ожерелье, считавшееся похищенным. И признал перед вейгилом, что оно никуда не пропадало из твоего дома.

Это последнее не могло вызвать сомнений даже на очень подозрительный взгляд. “Сердечный друг” стоял в постели на четвереньках, застигнутый броском Шамаргана посередине попытки вскочить. Шамоон по-прежнему держалась за драгоценный ошейник на его шее, точно повисший над пропастью – за последнюю древесную ветку. Очень трудно было начать утверждать, что-де ожерелье принесли извне и несчастных любовников силой вынудили его надеть...

– Да, да, – закивал Стумех. Самообладание начинало возвращаться к нему. – Утром мы отправимся к вейгилу, и я буду рад поведать ему о счастливой находке... за ковром в одной из комнат, куда уронила ожерелье растрёпа служанка. Моя дочь будет рада вновь появиться в нём в городе. А пока будьте моими гостями, почтенные. И, прошу вас, скорее скажите мне, как я могу отблагодарить вас за столь значительную услугу?

Шамарган смотрел на мельника с откровенным восторгом, видимо преклоняясь перед стремительной работой его мысли. Винитар оставался непроницаем. Волкодав же усмехнулся. Очень нехорошей усмешкой, показавшей выбитый зуб.

– Нет, – сказал он. – Не будем мы твоими гостями, Шехмал Стумех. И не свалишь ты ничего на служанку. Ты пойдёшь к вейгилу и сделаешь это прямо сейчас. Ты пойдёшь со мной и с этим молодым вельможей, облечённым доверием самого шада, а наши друзья пока останутся здесь... просто чтобы ты не впал в забывчивость по дороге. А когда мы выйдем от вейгила, ты отдашь нам ожерелье, потому что принадлежит оно не твоей дочери и не тебе.

“Складно-то как говорить стал...” – подумалось Эвриху, но подумалось мимолётно: всё его внимание было отдано хозяину дома. Аррант прямо-таки слышал быстрый перестук счётных табличек в уме старика. Да! Перед ним воистину был тот самый человек, что продал торговцам невольниками родную племянницу, продал не по злобе сердечной, не в порыве слепящего гнева... просто потому, что те дали за красивую девчонку цену чуть большую, нежели старый Зелхат, пытавшийся хоть так забрать Ниилит у родни...

Деловой смысл старика в самом деле был достоин восхищения – особенно если учесть все обстоятельства. Прирождённый купец тем и хорош, что умеет понять, когда торг и дальнейшие препирательства делаются неуместны. Стумех шагнул к дочери:

– Дай сюда ожерелье.

– Не дам!.. – завопила вдруг Шамоон. И ещё крепче стиснула пальцы, без того уже, кажется, сжатые насмерть.

Эврих успел подумать, что так недолго и поранить пухлую, никогда не знавшую работы ладонь. А мельник сделал ещё шаг... и с вовсе не старческой силой вытянул дочь поперёк ляжек своим посохом:

– Заткнись, дура! Хочешь, чтобы весь дом сбежался на тебя поглазеть?..

И визг Шамоон в самом деле прекратился так, словно ей внезапно заткнули рот. По мнению Эв-риха, никогда ещё сей грубый призыв к тишине не исполнялся столь быстро. И в такой точности. По нежным бёдрам красавицы, чуть ниже курчавых завитков, которые она даже не пыталась прикрыть, пролёг след отцовской палки. Он обещал назавтра превратиться в полновесную череду синяков. Но не хлёсткий удар заставил Шамоон замолчать. Ей, похоже, перепало что-то от деловой хватки батюшки. Она тоже знала, когда можно биться за выгоду, а когда следует спасать хотя бы то, что ещё можно спасти.

Стумех же вновь сгорбился, опираясь на посох, и в его голосе впервые прозвучало настоящее чувство:

– Да что ты в нём, в дерьмеце этом, нашла?..

И его можно было понять. Во время торжественного обряда в храме Богини Соединяющей половина города любовалась Юх-Пай Цумбалом, молодым мельсинским виноторговцем. Славное лицо, крепкий разворот плеч, красивая смуглота кожи – признак хороших старых меорийских кровей... Не парень – загляденье. Всем парам пара для Шамоон! А этот? Отвислое брюхо, круглая рожа, сальные волосёнки... И желтоватая шкура, наследие какого-нибудь кривоногого халисунца, что пятьсот лет назад походя разложил подвернувшуюся саккаремскую бабу!..

Известное дело, уважать исчезнувший народ много проще, чем живого соседа. Поэтому меорэ, грабившие эти места двести лет назад, дали благородную кровь. А халисунцы, вражда с которыми отгремела тому полтысячи лет, – наплодили ублюдков. Змея же дочь, вместо того чтобы и далее разумно молчать, дерзостно прошипела: – У мужчин не там красота!.. Все взгляды обратились на “мужскую красоту” Бхубакаша, дряблую и ничтожную от пережитого страха. Шамарган захохотал первым, громко и непристойно. Волкодав подошёл к ложу и разомкнул пальцы женщины, стиснутые на ожерелье. Вы вернётесь к своей законной хозяйке, благородные камни... это я вам обещаю. Перед ним была усеянная каплями пота склонённая шея Бхубакаша и крохотный серебристый замочек, который следовало расстегнуть. Больше всего венну хотелось сломать эту паскудную шею. Сломать одним движением руки. Волею Хозяйки Судеб, он знал, как именно была отобрана у Ниилит материна памятка. Осквернять её ещё и убийством?.. Волкодав расстегнул замочек и ощутил в ладони особую, безошибочно узнаваемую тяжесть, присущую истинным самоцветам. “Сердечный друг”, с самого начала так и не посмевший издать ни единого звука, едва слышно выдохнул. Он понял, что рядом с ним только что стояла смерть. Приблизилась на расстояние волоска – и отступила... побрезговав.

А Стумех, сгорбившись и обняв свой посох, – плакал.

Многодневный дождь, удивлявший и беспокоивший обитателей Тин-Вилены, наконец перестал. Странная туча, рукавом протянувшаяся со стороны гор, разорвалась на части, и поднявшийся ветер понёс клочья дальше – на север. Многие горожане сочли, что таким образом им было явлено ещё одно свидетельство божественной воли, направлявшей руку и резец молодого Тервелга. Уж не оказалась ли туча с дождём послана омыть город и храм перед тем, как святые лики будут переданы жрецам и открыты для поклонения?..

Так судачили между собой горожане, и служители Близнецов не спешили объяснять им их заблуждение. Не потому, что вняли мудрости, бытующей почти у любого народа и гласящей: “на всякий роток не накинешь платок”. Просто в крепости нынче хватало других забот, и жрецам было не до того, чтобы ещё вразумлять горожан.

...Когда радостное шествие тин-виленцев остановилось перед воротами и с чудотворных образов было откинуто покрывало, лишь слепой умудрился бы не заметить потрясения, постигшего Избранного Ученика Хономера. Да и то, слепому бы рассказали. Хономер оставался в безмолвии и на коленях так долго, что жрецы под водительством Орглиса успели пропеть не один гимн, как полагалось, а целых четыре. И тогда... тогда произошло самое странное. Так и не произнеся ни слова, Хономер поднялся на ноги – и ушёл обратно в ворота! Орглис никого не решился послать за ним и не пошёл сам, поскольку тем самым был бы окончательно скомкан обряд, да и горожан в лишнее смущение вводить определённо не стоило. Лишь потом, когда всё завершилось, когда образа были с должными молитвами подняты на место прежних, а на лугу, предварявшем сады, начались пляски и выпивка у костров, – Орглис заглянул в покои Избранного Ученика, желая узнать, что случилось. Но Хономера там не было... Его вообще не оказалось нигде в крепости. Лишь подробный расспрос стражи позволил установить, что Избранный Ученик почти сразу покинул её так называемыми Малыми воротами – подземным ходом, которым с самого времени строительства почти ни разу не пользовались, поскольку войны и осады, ради которых он ладился, так и не произошло. Содержался ход, тем не менее, в полном порядке. Он выводил на поверхность далеко в лесу, возле ручья, и дверцу можно было открыть лишь изнутри. Пользовался ли кто-нибудь ею за последние сутки – понять так и не удалось. Способностей к магии, позволявшей легко отыскать человека по любой его вещи, у Орглиса было не больше, чем у самого Хономера. Забеспокоившись уже по-настоящему, Второй Ученик распорядился добыть чутких охотничьих собак и пустить их по следу... Это было исполнено, но собаки проявили редкое равнодушие. Ни одна из них на след так и не встала. Как будто им подносили к носу не старое облачение Хономера, а нечто совершенно неинтересное, вроде капусты.