Серые земли (СИ) - Демина Карина. Страница 40
— Вот являюсь я в присутствие… а тут, заместо того, чтобы новостями порадовать, что, дескать, изловили душегуба этого, мне дежурный доклад сует. Мол, так и так, Евстафий Елисеевич, а ваш старший актор изволил явиться на работу спозаранку да в виде самом, что ни на есть, непотребном…
— Что?!
От этакой новости остатки сна как рукой сняло.
— Да я… я просто две ночи кряду не спал! И днем не спал! И в конце концов, я живой человек…
— Живой, Себастьянушка, — отвечало начальство, и в глазах его виделось понимание. — Я?то знаю, что живой… и что давече с тобою некая неприятность случилась, которая здоровьице твое подорвала… крепко так подорвало.
— Вы…
Евстафий Елисеевич взял последний пирожок и, разломив, поморщился:
— От с яйцами не люблю… раньше?то жаловал, а ныне смотреть на них не могу… — однако пирожок в рот отправил. — Так о чем я? О том, Себастьянушка, что в отпуске ты давно не был… работаешь, не щадя живота своего… и моего заодно… пиши заявление.
— Что?
— Пиши заявление, — повторило начальство, улыбаясь еще более ласково, нежели прежде, и от улыбочки этой, от нимба треклятого, который не собирался исчезать, Себастьяну стало несколько не по себе. — Что, мол, отпуск тебе надобен по состоянию здоровья… срочнейше… и исчезни. Да так, чтобы ни я, ни кто из нашей братии, найти тебя не сумел.
— Но…
— Думай, Себастьян, — взгляд сделался жестким. — Хорошенько думай…
Отпуск?
Почему сейчас? Ведь все некогда было… Себастьян особо не рвался, а Евстафий Елисеевич и не настаивал… тем летом позволил недельку погулять, а после завертелось — закрутилось.
Воры и душегубы, небось, по отпускам не рассиживаются… душегубы…
— Газеты?
— Уже окрестили его Волкодлаком…
Волкодлак.
Лихо.
Лихослав уехал, Себастьян помнит… письмо получил, точно, аккурат перед тем как уснуть… а ведь и вправду, похоже, укатали его… прежде и по два, и по три дня, а то и по неделе спал вполглаза, но этакого, чтоб прям с ног валило, не случалось.
Случилось.
Не о том надобно… почему отпуск? Евстафий Елисеевич не торопит, но и не уходит, сидит, поглядывает искоса… думает не о своем, но…
…конфликт интересов.
…Лихослав Себастьяну брат. Об этом знают. И вспомнят. И отстранят… странно, что до сих пор не отстранили… если приказ будет отдан прямой, однозначный, то ослушаться его Себастьян не сможет.
И ежели завтра его именем короля и прокуратуры отправят Хельмову задницу в Подкозельске стеречь, то поедет он…
— Знаете, — Себастьян облизал пальцы. — А я ведь и вправду себя нехорошо чувствую… голова вот болит, кости ломит.
— Старость, Себастьянушка, она такая…
— Спасибо.
— За что? — Евстафий Елисеевич бровь приподнял.
— За понимание… Евстафий Елисеевич, а если вдруг… поймают меня за чем?нибудь предосудительным.
— Если поймают, — познаньский воевода протер сияющую в солнечном свете лысину, — то я в тебе очень разочаруюсь. А разочаровывать начальство чревато, Себастьянушка…
С родною конторой Себастьян расстался мужественно, кончиком хвоста смахнул несуществующую слезу и, протянув к серому зданию, на которое извозчик поглядывал с опаской, руку, произнес:
— Жди меня, и я вернусь!
Извозчик только головой покачал: люд в Познаньске ныне пошел престранный, верно, лето выдалось чересчур уж жарким, вот солнцем в головы и напекло. Он тронул поводья, спеша убраться от места пренепреятного, помнилось оно по молодым годам, далеким и весьма буйным, о чем ныне извозчик желал бы забыть. Да вот взгляд клиента, черный, цепкий, заставлял нервничать и крепче сжимать поводья.
— А отвези?ка меня, милейший, на Цветочный бульвар, — на площади Согласия, едва ли не самой старой в Познаньске, хотя на тему того, кто и с кем о чем согласился анналы расходились — клиент встрепенулся, потянулся и широко, заразительно зевнул. — А багаж доставишь по адресу…
Багажа того — картонная коробка, перевязанная серой бечевой.
— Не боитеся?
— Чего? — клиент ерзал и вертел головой, принюхиваясь. И ежели б не спокойствие лошадки, извозчик решил бы, что он — из оборотней, но коняшка, к волчьему духу чувствительная, мирно цокала, знай, покачивала лохматою башкой да хвостом себя нахлестывала, гоняя полуденных сонных мух.
— Ну… авось не доставлю?
— Авось, лучше доставь, — оскалился клиент, и поверх коробки легло нечто, сперва принятое извозчиком за змею. — А то ж грустно станет.
— К — кому?
Клиент змею поглаживал… не змею — хвост, толстый и покрытый мелкою чешуей.
Жуть какая…
— Всем. Мне — без вещей сразу, а вам — с вещами, но позже… когда найду.
Извозчик сразу поверил, что этот найдет всенепременно, и проклял свой длинный язык. Он же ж в жизни чужого не брал! И брать не собирался… а теперь выходит, будто бы…
— Не волнуйтеся, — буркнул он, лошадку подстегнув, — доставлю все в наилучшем виде…
— Замечательно, — улыбка клиента стала шире. — Видите, как все просто…
До самого Цветочного бульвара извозчик помалкивал, да и клиент его, погруженный в собственные мысли, не спешил говорить. Оно и к лучшему, ибо порой попадаются люди, которым мнится, что будто бы у извозчика иных дел нету, окромя как об их горестях выслушивать.
И каются.
Жалятся.
Кто на жену, кто на тещу, кто на работу свою, на начальство… будто бы у самого Митрофана нет ни жены, ни тещи и работа легкая… этот?то, нынешний, не из тех. Барчук, вона костюмчик дорогой, беленький. Рожа холеная, пущай и недокормленная: нос птичьим клювом торчит, губы узенькие, глаза черные из?под бровей зыркают недобро… абы не сглазил, лошаденка?то зело на сглаз чутка, сляжет потом, и где новую брать?
Извозчик, помрачнев еще больше, нащупал вотанов крест и мысленно молитву вознес: авось и заступится Могучий за слабого человечка, оборонит… даром что ли Митрофан кажную неделю до храму ходит и свечи стави, восковые, по медню…
— Останови, — велел барчук и хвостом ляснул.
— Так ведь… — только — только свернули на Бульвар, а он длиннехонький, ровнехонький, красота по такому дамочек катать. Чтобы поважно, лошаденка ступает, дамочка сидит, глядит по сторонам, зонтиком кружевным покачивает…
Нынешний клиент на дамочку вовсе не походил.
Спрыгнул на землю, ногой постучал, аккурат, что жеребчик, которому до бегу неймется, и головою мотнул. Кинул сребень, велев:
— Коробку отвези на Оружейную, третий дом, отдашь панне Вильгельмине.
А сам бодренько этак по тротуару зашагал.
Вот же ж…
И куда это он так торопится?то? На Цветочном?то бульваре лавки с большего женские…
Панна Зузанна Вышковец обреталась в крохотном домике, донельзя похожем на пряничный. Розовые стены, гладенькая крыша, которая поблескивала свежею краской. Окна с резными ставенками и длинные горшки с цветами.
Дверь, выкрашенная в белый.
Аккуратненький молоточек на цепочке, за который и браться?то было боязно, а ну как рассыплется в руках сладкою крошкой.
Не рассыпался.
И дверь открыли сразу.
— Старший актор, — представился Себастьян, мысленно понадеявшись, что о бляхе эта махонькая женщина, завернутая в несколько слоев черного крепу, не спросит. — У меня есть вопросы по поводу вашей… а кем вам приходилась Зузанна Вышковец?
— Тетей, — всхлипнула женщина и посторонилась. — Двоюродной…
В доме весьма гармонично пахло булками.
— Вы… проходите… меня уже спрашивали…
— Новые обстоятельства, — туманно ответил Себастьян, сии обстоятельства, разглашать которые он не имеет права, не единожды его выручали. — Новые вопросы… или старые…
Узенький коридорчик, обои в старомодную полоску.
Вязаные салфетки на стенах.
И магснимки.
Мужчины и женщины, слишком не похожие друг на друга, чтобы быть родственниками, взирали на Себастьяна с мрачным неодобрением.
— Это пары, которые тетушка соединила… — пояснила женщина, шмыгнув носом, которые, не иначе как от постоянного шмыганья, разбух и покраснел. — Она была удивительной женщиной… каждого чувствовала… а это в ее деле важно…