Жертва всесожжения - Гамильтон Лорел Кей. Страница 41

– Если она пришла с укусом, то некоторые из посетителей могли учуять запах. Могли и не учуять, рана очень чистая, и поэтому, наверное, тот вампир так и поступил. Если бы он ее укусил и пустил ей кровь, они бы все учуяли.

Дольф делал пометки в своем верном блокноте.

– Значит, тут замешан какой-то вампир?

– Он мог не знать, что она задумала. Я бы проверила насчет вампира-любовника или кавалера, с которым она встречается. «Любовник» – слишком вульгарное слово для миз Пирс. И еще я бы проверила, нет ли у нее актерской подготовки. Может, стоит проверить, чему она обучается в колледже.

– Уже, – ответил Дольф. – Изучала когда-то театральное искусство.

Я улыбнулась:

– И зачем я тебе понадобилась? Ты сам во всем разобрался.

– Укус – и еще факт, что вампиры так легко горят... – Он покачал головой. – Всей этой мути в книжках нет.

– Их не писали для полиции, Дольф.

– Написала бы ты сама книгу.

– Сейчас все брошу и напишу. У тебя наберется материала на эту Пирс, чтобы получить доступ к ее банковским счетам?

– Если подумать, к какому судье обратиться, – может быть.

– Понимаешь, даже если ее обвинят и осудят, вред уже нанесен. Петиция и митинг назначены на следующую неделю. Пошли слухи о нападении, и при передаче они вырастут еще ого как.

Дольф кивнул.

– Тут уж ничего не поделаешь.

– Ты можешь пойти и объявить все, что знаешь об этой Вики.

– А почему не ты?

– Потому что я для правых – Блудница Вавилонская. Я трахаюсь с кровососом. Они не поверят ни одному моему слову.

– У меня нет времени шляться по митингам, Анита.

– Ты считаешь, что вампирские заведения должны быть сегрегированы?

– Не поднимай этих вопросов, Анита. Ответы тебе не понравятся.

Я и не стала. Дольф считает, что вампиры – это монстры, от которых общество следует защищать. Я даже с ним согласна – в определенных пределах. Но с одним из этих монстров я сплю, и потому мне трудно быть в одной упряжке с Дольфом. Мы согласились об этом несогласии. Таким образом мы сохраняем мир и возможность совместной работы.

– Если ты так ненавидишь вампиров, почему не поверил рассказу миз Пирс?

– Потому что я не дурак.

– Извини. Извини, что я на секунду допустила мысль, будто личные чувства могут влиять на твою работу. Ты же никогда такого не допускаешь, правда, Дольф?

Он улыбнулся:

– Не знаю. Ты же до сих пор не за решеткой?

– Если бы у тебя были доказательства моего противоправного поведения, вполне могла бы там оказаться.

– Могла бы, – согласился он. И улыбка с его лица сползла. Глаза стали пустыми – коповскими. – Что у тебя с рукой?

Я поглядела на забинтованную руку, будто впервые ее видела.

– На кухне порезалась.

– На кухне, – повторил он.

– Ага.

– И как это было?

– Случайно порезала ножом.

– И что ты при этом делала?

Я дома не готовлю, и Дольф это знает.

– Колбасу резала.

Я посмотрела на него такими же пустыми глазами. Когда-то, давным-давно, у меня по лицу можно было прочесть все что угодно. Любую мысль. Сейчас не так. Я глядела в подозрительные глаза Дольфа и знала, что мое лицо ничего не выдаст. Только его непроницаемость наводила на мысль, что я вру. Но это Дольф и так знал. И я не собиралась терять свое или его время на выдумывание правдоподобной лжи. Зачем?

Мы смотрели друг на друга.

– У тебя кровь на ноге, Анита. Большая, наверное, была колбаса.

– Еще какая, – ответила я, не в силах сдержать улыбки. – Я могла бы рассказать, что на меня напали, так ты же меня заставишь писать отчет, как это было.

Он вздохнул:

– Зараза ты. Опять во что-то вляпалась. – Он сжал кулаки размером почти в мою голову каждый. – Наорал бы я на тебя, но толку не будет. Посадил бы тебя на сутки в камеру, – он засмеялся, но невесело, – на то, что осталось от этих суток, но ведь мне не в чем тебя обвинить?

– Я ничего не сделала, Дольф, – сказала я, подняв раненую руку. – Оказывала услугу одному приятелю, подняла одного мертвеца. Пришлось порезать руку, чтобы добыть крови, вот и все.

– Это правда?

Я кивнула.

– А почему ты мне не сказала сразу?

– Это одолжение, бесплатно. Если Берт узнает, что я бесплатно подняла мертвеца, его кондрашка хватит. А в историю с колбасой он поверит.

Дольф засмеялся.

– А он не спросит, как ты порезалась. Ему это неинтересно.

– Вот это правда.

– На всякий случай, если станет жарко на кухне, не забудь позвонить, если будет помощь нужна.

– Запомню, Дольф.

– Запомни. – Он отложил блокнот. – Анита, постарайся в этом месяце никого не убивать. Ты даже в несомненной самозащите навалила слишком много трупов, и кончится тем, что тебя посадят.

– Я уже шесть недель – черт, да почти семь! – никого не убивала. Начинаю завязывать.

Дольф мотнул головой.

– Последние двое – это лишь те, про которых мы смогли доказать, Анита. Оба раза самозащита, и про одного есть куча свидетелей, но тело Гарольда Гейнора так и не нашли. Только кресло с колесиками осталось на кладбище. И Доминга Сальвадор тоже пропала.

Я улыбнулась прямо ему в лицо:

– Ходили слухи, что сеньора вернулась в Южную Америку.

– То инвалидное кресло было все в крови, Анита.

– Нет, правда?

– Анита, твое везение кончится, и я не смогу тебе помочь.

– Я вроде бы не просила мне помогать. К тому же, если пройдет новый закон, у меня будет федеральная табличка.

– Если ты коп, не важно, какой масти, это еще не значит, что тебя нельзя арестовать.

Пришел мой черед вздохнуть.

– Дольф, я устала и хочу домой. Спокойной ночи.

Он поглядел на меня еще пару секунд, ответил «Спокойной ночи, Анита», и вышел в допросную, оставив меня стоять в коридоре.

Дольф никогда на меня не ворчал до тех пор, пока не узнал, что я встречаюсь с Жан-Клодом. Не знаю, понимал ли он сам, насколько переменилось его отношение ко мне, но это понимала я. Я связана с нежитью, и он больше не доверял мне. Не до конца.

Меня это злило и печалило. Хуже всего было, что месяца два назад я бы согласилась с Дольфом. Человеку, который спит с монстрами, доверять нельзя. Печально, весьма печально. И вообще не его дело, с кем я встречаюсь, но винить Дольфа я не могла. Мне это не нравилось, но ведь не собачиться же с ним из-за этого. То есть могла, конечно, но это было с моей стороны несправедливо.

Я вышла, не заходя в помещение отдела. Интересно, сколько времени они еще продержат пингвинов на столах, ожидая моего возвращения. Представив себе этих несчастных птиц, ждущих, пока я приду, я слегка улыбнулась, но ненадолго. Дело не только в том, что Дольф мне не доверяет. Он отличный полицейский, и если начнет копать по-настоящему, то улики найдет. Видит Бог, моих несанкционированных убийств вполне хватило бы, чтобы сунуть меня за решетку. Я с помощью своих способностей аниматора убивала людей. Если это докажут, смертный приговор будет вынесен автоматически. И смертный приговор за такие вещи – это совсем не то, что смертный приговор убийце с топором. Мужик, который разрубил на части всю свою семью, может следующие пятнадцать лет провести в камере смертников, подавая апелляцию за апелляцией. При убийстве с помощью магии апелляции не рассматриваются. Суд, приговор и исполнение в течение шести недель – обычно раньше.

Тюремщики боятся магии и не любят долго держать у себя ведьм и тому подобную публику. В штате Мэн один чернокнижник призвал демонов к себе в камеру. Как вышло, что его продержали достаточно долго, чтобы он успел выполнить обряд, – не знаю. Тех, кто лопухнулся, уже ни о чем не спросишь. От них и голов не нашли. Даже мне не под силу было поднять их, чтобы они заговорили или написали, что случилось. Кровавая каша была.

Чернокнижник сбежал, но его поймали потом с помощью ковена белых колдуний и, как ни странно, местных сатанистов. Никто из тех, кто практикует магию, не любит сошедших с нарезки одиночек. Они нам всем портят репутацию. В последний раз в этой стране сожгли ведьму заживо в 1953 году, звали ее Агнес Симпсон. Я видела черно-белые фотографии момента ее смерти. Всякий, кто изучал что-нибудь противоестественное, хоть в одном учебнике да видел ее фотографию. Мне попалась та, где лицо ее еще было нетронутым, хотя даже на расстоянии был виден охвативший ее ужас. Длинные темные волосы развевались в потоке жара, но еще не занялись, загорелась только ночная рубашка. Женщина закинула голову назад, вопя от ужаса и боли. Фотография получила Пулитцеровскую премию. Все прочие фотографии встречались реже. На них были показаны последовательные этапы, как она горит, обугливается и погибает.