Стенка на стенку - Сухов Евгений Евгеньевич. Страница 77

– Удачи тебе! – Потом протянул руку Филату:

– И тебе успеха, смотрящий!

Михалыч не сидел, как обычно, в кресле, а лежал на диване, прикрывшись стареньким пледом. Судя по его потухшим глазам, старику было совсем худо. Филат узнал о болезни старого вора еще вчера, а сегодня, после напутственного разговора с Варягом, решил приехать в Серебряный Бор проститься со стариком. В глубине души Филат опасался, что, возможно, скоро придется возвращаться из Питера в Москву по печальному поводу-в черном костюме…

Михалыч приподнялся на локте и тут же бессильно уронил голову на подушку.

– Вот пришел, Михалыч, попрощаться… – начал Филат.

– Хорошо, Рома, что пришел. Проходи, садись. – Старик проследил взглядом, как гость придвинул кресло к дивану и сел. – Господи, Рома, как смотрю на тебя, так все время вспоминаю твоего батю. Даже улыбаешься ты точно так же, как он. Ты же знаешь, мы с твоим отцом были не разлей вода. Чалились вместе, после зоны в одной семье были. Я тебе вот что хочу сказать… Я тебе никогда не рассказывал об этом, слишком тяжело был вспоминать, но я был свидетелем его гибели…

Филат невольно напрягся. Он опустился на мягкий диван – пружины послушно просели под его тяжестью – и вопросительно уставился на Михалыча.

Своего отца он не помнил. Да и как он мог помнить? Только по рассказам матери…

– Да? Ты мне никогда не говорил об этом.

– Возможно, и сейчас бы не сказал, да вот чую, что недолго мне землю-матушку топтать. Старость… Твой отец Иван Раскольник был один из самых уважаемых людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Его знали на всех зонах. Во время этапов в город его старались не привозить. Держали состав где-нибудь на запасном пути. Если все-таки случалось, так в тюрьме такое начиналось, – Михалыч закатил глаза. – Бунтовали против произвола, войска вызывали. Вот что значит настоящая личность! Не мне тебе рассказывать, что после войны многие воры ссучились, вот и пошло деление на «красные» и «черные» зоны. Сук твой отец не жалел, давил их, как крыс, да так, что кровавые брызги во все;стороны летели. Боялись его очень. Сам понимаешь,.хозяин всегда на стороне сук, так что твоему батяне несладко приходилось. Один он не ходил, всегда в окружении пехоты. А те за него любому готовы были пасть перегрызть. – Михалыч на минуту задумался. Лицо его стало совсем безжизненным, как будто костлявая уже занесла над ним свою косу. – Отец твой погиб на пароме, когда нас переправляли с Ванино на Сахалин. Представь себе суденышко, до отказа набитое ворами и суками! Ничего себе картина, а?

Рома Филатов нахмурился:

– А я не знал.

– Да откуда тебе… Всем было ясно с самого начала, что побоища не избежать. Суки окружили нас со всех сторон и смотрят на нас, как шакалы на медведя. В таком напряжении мы плыли часа три, а потом такое началось, что вспомнить страшно. Настоящий ад! У каждого были ножи, заточки. Конвой не вмешивался и наблюдал за нами, как за гладиаторами, через металлические решетки. В первые полчаса было зарезано двадцать воров, сук мы порешили в два раза больше. В следующие полчаса воров полегло еще человек пятнадцать, сук было прибито двадцать пять. Невозможно было ходить, кровищи было почти по колено.

– Как погиб отец? – глухо произнес Филат.

– Ты послушай, потерпи немного. Твой отец неплохо работал ножом, он один только с десяток сук положил. Я с ним все время рядом был, а он в самую гущу норовил залезть. Отчаянный был вор, ничего не боялся. Жил и дрался так, будто был не из костей и мяса, а из железа. На нем уже целая дюжина ран, кровь из него хлещет, как из смертельно раненного кабана, а он все не унимается, знай пером направо и налево размахивает. Такой шухер на сук навел, что не приведи господи! – поднес щепоть ко лбу Михалыч. – Идейный он был, каких поискать. Если суки попадали к нам на «черную» зону, так он никого в живых не оставлял.

Вырезал всех, как раковую опухоль. Так вот, на барже суки не могли нас задавить, а это была победа. – Михалыч ненадолго умолк. Достал из пачки папиросу (курил он исключительно «Беломор», словно в память о тех местах, где пришлось похлебать хозяйской пайки). Продул мундштук, привычно смял самый конец и сунул в уголок рта. – Как вспоминаю, так всякий раз в колотун бросает. До сих пор не могу успокоиться, как будто все это вчера с нами произошло… Суки предложили нам перемирие. Нужно было оттащить убитых, перевязать раненых. Твой отец согласился – он у нас за главного был. А как раненых начали переносить, так его одна сука в спину пырнула. Отец твой на месте и помер. Вот такая печальная история. Эту суку уже через минуту убили, даже когда он концы отдал, его еще долго ножами ковыряли. А тех сук потом приговорили, ни один из них в живых не остался. Кого на Александровской пересылке уделали, кого в Корсакове порешили.

– Слушай, Михалыч, а зачем ты мне все это рассказываешь? – с недобрым предчувствием задал вопрос Филат.

– Мы тут с Варягом о тебе толковали давеча. Я же знаю, о чем вы с ним договорились. Питер – город большой. Непростой. Соблазнов много. Деньги большие и лихие. Ты, верно, не все знаешь про тамошних смотрящих. Это лет двадцать-тридцать назад там было все спокойно. Когда такие правильные воры, как твой батя Иван Раскольник, еще по этой земле ходили. А в последние годы все переменилось – другие люди пошли. Что Шрам Сашка, что Красный Леха, царствие ему небесное. Смотри, не повторяй их ошибок. Я знаю, ты парень неглупый, хоть и с норовом. Но главное в тебе есть – верно, от батяни твоего – ты голову светлую на плечах имеешь, ее тебе не задурят ни бабы, ни бабки. Это главное. А про твоего отца я вспомнил не случайно: ты запомни, как он умер. Славная смерть.

Почетная смерть. О такой только мечтать можно. А я вот тут, на этом вонючем диване, в домашнем уюте, подохну…

– Да что ты, Михалыч! – У Филата вдруг закололо под сердцем. – Тебе еще жить и жить!

– Пустое это, Рома. Пришло мое время, – твердо отрезал старик. – Ладно, спасибо, что пришел проведать. Ступай с богом.

Филат вышел на улицу. Закатное солнце заваливалось за верхушки старых елей. С реки дул свежий ветерок. Он кивнул на прощание дюжему охраннику, лениво прогуливающемуся под окнами особняка Михалыча, и двинулся к джипу.

– Ну что, начальник, завтра с утреца выезжаем? – спросил Данила, врубив зажигание.

– Нет, сейчас поедем, – мотнул головой Филат.

– Прямо на ночь глядя…

– Не фига. Дел по горло! Рви на Ленинградку! – упрямо отрезал Филат и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза.

Глава 43

Баринов посмотрел на часы. Ровно семь. Хозяин уже дожидается. Он быстро поднялся на второй этаж, с минуту постоял перед тяжелой, обтянутой дорогой кожей дверью, разгладил складку на лацкане пиджака и только после этого негромко постучал.

– Входите, Яков Степаныч, – раздался властный голос Гаврилова.

Полковник слегка толкнул дверь и вошел в кабинет. Андрей отодвинул рюмку, на дне которой плескалась янтарная жидкость. «Странно, с каких это пор Андрюша пристрастился к коньяку?» – подумал Баринов.

– Присаживайтесь, – великодушно позволил хозяин кабинета. – Гонцов снарядили?

– Да. Завтра утром пакет будет лежать в почтовом ящике Филата.

– Отлично. Хотел бы я посмотреть при этом на его рожу. Ну да ладно, и так ясно, что он в штаны наложит, здесь не нужно богатого воображения. Выпить хотите?

– Не откажусь.

– Вот и отлично. А то пить в одиночестве – прямой путь к алкоголизму. А так, глядишь, компания.

Гаврилов налил полную рюмку и проследил взглядом за тем, как Баринов поднял ее. Только после этого он потянулся за своей.

– Ну, будьте здоровы! – скупо произнес Гаврил и выпил в три глотка.

Баринов хорошо знал своего хозяина. Он любит куражиться, повеселиться, обожал женщин, выпив0 роскошь. В общем, был самый обыкновенный мужи каких в России не счесть. Если он чем-то и отличался других, так разве что неспособностью пьянеть. Алкоголь его не брал: казалось, хмель совершенно не действует на Гаврилова, точно он не человек, а робот.