Распутник - Маклейн Сара. Страница 15

И снова положил свою руку туда, где она самым неподобающим образом лежала раньше, прямо на талию, и это мгновенно напомнило Пенелопе обо всех тех местах, где они соприкасались. Его нога, приводя ее в смятение, прижималась к ее ноге, а глаза превосходно скрывали мысли.

Пенелопа неуверенно сглотнула и произнесла то единственное, что пришло ей в голову:

— Ты лежишь в моей постели.

— Это не твоя постель, Пенелопа, а моя.

Повисло молчание. Пенелопа занервничала. Что нужно на это отвечать? Кажется совсем неприличным обсуждать в подробностях его постель. Или ее, если уж на то пошло.

Он перекатился на спину, вытащил из-под щеки длинную руку, сладко, со вкусом потянулся и отвернулся от Пенелопы.

Она попыталась уснуть. Но мысли одолевали.

Затем глубоко вздохнула, изучая линию его плеч, туго обтянутых рубашкой. Она в постели. С мужчиной. С мужчиной, который, хотя скоро и станет ее мужем, пока еще им не является. Положение катастрофически скандальное. Порочное. И все-таки — и не имеет значения, что подумает ее мать, когда обо всем узнает, — Пенелопе все это скандальным не казалось. Право же, это даже слегка разочаровывало. Похоже, стоит ей лицом к лицу столкнуться с приключением, она не в состоянии воспринять его правильно.

Не важно, насколько скандальной считается личность ее будущего мужа... не она принудила его к этому скандалу. Уж это ей предельно понятно.

Пенелопа громко выдохнула. Он слегка повернул в ее сторону голову, продемонстрировав ей безупречной формы ухо. Никогда раньше она не обращала внимания на чьи-либо уши.

— В чем дело? — спросил он хрипловатым голосом.

— Дело? — повторила она.

Он снова перекатился на спину, откинув одеяло. Одна обнаженная рука Пенелопы оказалась снаружи и сразу замерзла. Он заговорил, обращаясь к потолку:

— Я разбираюсь в женщинах достаточно, чтобы знать — их вздохи никогда не бывают просто вздохами. Они обозначают одно из двух. Данный конкретный вздох означает женское недовольство. Ты напугана?

Пенелопа подумала.

— Нет. А должна?

Он искоса глянул на нее.

— Я не обижаю женщин.

— Похищение и порка не считаются?

— Тебе больно?

— Нет.

Он снова повернулся к ней спиной, определенно закончив разговор. Пенелопа долго смотрела на него, а потом (то ли от усталости, то ли от раздражения) выпалила:

— Просто... если женщину похищают и принуждают к замужеству, она вправе рассчитывать на... чуть больше душевных переживаний. Вот и все!

Он раздражающе медленно повернулся к ней лицом, и воздух между ними словно сгустился, и Пенелопа внезапно сообразила, что лежит всего в каких-нибудь нескольких дюймах от него на теплом тюфяке в пустом доме, под одним одеялом, точнее даже — под его пальто. И еще она сообразила, что, пожалуй, не следовало намекать на недостаток волнений сегодняшней ночью.

Потому что она вовсе не была уверена, что готова к дополнительному возбуждению.

— Я не имела в виду... — торопливо произнесла она, стремясь все исправить.

— О! Я думаю, ты прекрасно выразила все, что имела в виду. — Слова срывались с его губ негромко и мрачно, и Пенелопа вдруг засомневалась, что ей не страшно. — Или я кажусь тебе недостаточно возбуждающим? Как я могу сделать эту ночь более удовлетворяющей вас, миледи?

От негромкого вопроса ее пронзило дрожью... то, как слово «удовлетворяющей» гладко соскользнуло с его языка, заставило сердце заколотиться, а желудок сжаться. Похоже, ночь становится весьма волнующей, причем на удивление быстро.

На вкус Пенелопы, вообще все происходило слишком быстро.

— Ни к чему, — произнесла она на тревожно высокой ноте. — Все прекрасно.

— Прекрасно?

И тут он к ней прикоснулся. Рука соскользнула с запястья на бедро, и в этот же самый миг все ее чувства сосредоточились в одном месте, под плащом и юбками, где, вне всякого сомнения, ощущался обжигающий жар его крупной ладони. Он не сжимал ее сильнее, не делал ничего, чтобы прижать ее к себе, ничего, чтобы хоть как-то сдвинуть ее с места, и Пенелопа понимала, что еще может отпрянуть... что должна отпрянуть... и все-таки...

Не хотела.

Вместо этого она словно парила там, на краю чего-то нового и неизведанного... и волнующего.

Она посмотрела ему в глаза, темные в этом тусклом свете, безмолвно умоляя сделать что-нибудь.

Но он ничего не сделал, а только сказал:

— Выкладывай свою карту, Пенелопа.

У нее невольно приоткрылся рот, когда она услышала эти слова, такую власть он отдавал ей в эту минуту. И Пенелопа поняла, что впервые в жизни мужчина дал ей возможность самой сделать выбор. Ирония заключалась в том, кто был этот мужчина. Тот самый, что за каких-то несколько часов лишил ее вообще любого выбора. Но сейчас он предоставлял ей ту свободу, о которой говорил раньше. Приключение, которое обещал. Власть была опьяняющей. Неотразимой.

Опасной.

Но Пенелопе стало вдруг все равно. Эта порочная, восхитительная власть подтолкнула ее.

— Поцелуй меня.

Он уже метнулся вперед, и его губы не дали ей договорить.

«Дорогой М.!

Здесь просто ужасно — жарко, как в аду, даже сейчас, среди ночи. Я уверена, что только я одна не сплю, но как можно спать в самый разгар суррейского лета? Будь ты здесь, мы бы сейчас наверняка озорничали на озере.

Признаюсь, я бы с удовольствием прогулялась... но полагаю, что это из тех поступков, которые юные леди делать не должны, правда?

С сердечным приветом — П.

Нидэм-Мэнор, июль 1815 года».

«Дорогая П.!

Чушь. Будь я там, я бы уж точно озорничал. А ты бы перечисляла способы, которыми нас вот-вот поймают, и бранила бы меня за непослушание.

Я не очень хорошо знаю, что должны или не должны делать юные леди, но твои секреты буду хранить надежно, даже если твоя гувернантка этого не одобряет. В особенности если она не одобряет.

М.

Итон-колледж, июль 1815 года».

Следует сказать, что у Пенелопы Марбери имелся секрет. Не так чтобы великий, не из тех, что может низложить парламент или свергнуть с трона короля... ничего такого, что могло бы погубить ее семью или чью-нибудь еще... но лично для нее этот секрет был весьма пагубным, и она изо всех сил старалась о нем забыть.

Вряд ли для кого-то окажется сюрпризом, что до сегодняшнего вечера Пенелопа вела образцовую жизнь — исключительно благопристойную. Послушная девочка выросла во взрослую девушку, ставшую образцом превосходного поведения для младших сестер, и вела она себя именно так, как ожидается от молодых женщин хорошего воспитания.

А постыдная правда заключалась вот в чем. Несмотря на то что за ней ухаживали несколько мужчин и она даже была помолвлена с одним из самых могущественных людей в Англии, который ничуть не стеснялся демонстрировать страсть, когда та охватила его, Пенелопа Марбери ни разу в жизни не целовалась.

До этого вечера.

В самом деле смехотворно. И она понимала это.

На дворе 1831 год, ради всего святого! Молодые леди смачивают нижние юбки и обнажают кожу, а от своих четырех сестер она знала, что нет ничего плохого в том, чтобы время от времени целомудренно соприкоснуться губами с жаждущим поклонником.

За исключением того, что этого никогда не случалось раньше и поцелуй показался ей вовсе не целомудренным.

Она полностью отдалась этому новому, необычному ощущению поцелуя. Его губы были одновременно твердыми и мягкими, его дыхание жестко овевало ее щеку. Пальцы нежно, как шепоток, гладили ее шею, поворачивали подбородок, облегчая доступ к губам.

— Так намного лучше.

Она ахнула, когда он снова прильнул к ее губам, лишив ее способности мыслить единственной, шокирующей... греховной... восхитительной лаской.

Это что, его язык?

Он... дивно поглаживал ее сомкнутые губы, уговаривая их открыться, а потом будто пожирал их, и Пенелопа с готовностью позволяла это. Он медленно лизнул ее нижнюю губу, и она запылала. Возможно ли обезуметь от наслаждения?