Распутник - Маклейн Сара. Страница 16

Наверняка не все мужчины целуются вот так... иначе женщины просто ничем другим не занимались бы.

Ее руки двигались сами по себе, поднялись вверх, погладили его по волосам, притянули его ближе, так, чтобы их губы снова соприкоснулись, и на этот раз... на этот раз она перестала сдерживаться.

Она целовала его в ответ, наслаждаясь низким хриплым стоном, зародившимся в его горле, — стоном, проникшим в самую ее суть и сказавшим без слов, что она все делает правильно, хотя и не обладает никаким опытом.

Теперь задвигались его руки, все вверх, вверх, и ей показалось, что она умрет, если он не прикоснется к ней... там, на груди, они греховно скользнули под разорванное платье, то самое, которое он сам разорвал, чтобы это не мешало ему соблазнять ее.

Впрочем, непохоже, чтобы у него вообще возникли с этим какие-то сложности.

Пенелопа провела ладонью по его предплечью, прижимая к себе его руку еще сильнее, еще крепче, и выдохнула его имя.

Он опять чуть отодвинулся и откинул пальто так, чтобы их освещал тлеющий огонь камина. Затем раздвинул разорванные края платья, открывая ее своему взору, начал ласкать и поглаживать, пока она не изогнулась ему навстречу.

— Тебе это нравится? — Пенелопа услышала в вопросе ответ. Он знал, что она в жизни своей не испытывала ничего похожего. Ничего настолько соблазнительного.

— Мне не должно... — Она снова положила ладонь на его руку, удерживая ее на месте, прижимая к себе.

— Но тебе нравится. — Он запечатлел нежный поцелуй на ее горле, а опытные пальцы уже нашли то местечко, что томилось по его прикосновению. Пенелопа выдохнула его имя. Он прикусил мочку ее уха, и она затрепетала в его объятиях. — Скажи мне.

— Это невероятно, — произнесла Пенелопа, не желая все испортить, не желая, чтобы он останавливался.

— Продолжай, — прошептал он, отодвигая ткань платья, обнажая изнывающий сосок.

А потом посмотрел на нее, на бугорок, сморщившийся то ли от холода, то ли от его взгляда, и Пенелопа внезапно ужасно смутилась, возненавидев свое несовершенство, желая оказаться где угодно, только не здесь, не с ним, этим безупречным образчиком мужчины. Она потянулась за пальто, боясь, что он ее разглядит. Что осудит. Что передумает.

Он оказался быстрее и остановил ее, схватив за запястье.

— Не надо! — прорычал он, вложив в эти слова всю свою силу. — Никогда не прячься от меня.

— Не могу. Я не хочу... ты не должен смотреть.

— Если ты думаешь, что я собираюсь отвернуться, ты просто сошла с ума. — Он откинул пальто в сторону, так, чтобы она до него не дотянулась, и распахнул разорванные края платья.

А затем уставился на нее непереносимо долгим взглядом, и Пенелопе показалось, что больше она этого не выдержит, потому что сейчас он ее скорее всего отвергнет. Она слишком привыкла к неприятию, когда дело касалось мужчин. Неприятие, отказ, отсутствие интереса. И понимала, что не вынесет всего этого сейчас. От него. Сегодня ночью.

Она зажмурилась и глубоко вздохнула, готовясь к тому, что сейчас он отвернется, увидев, что она слишком проста. Несовершенна. Пенелопа не сомневалась, что он отвернется, и когда его губы прикоснулись к ней, она едва не разрыдалась.

И тут он завладел ее губами в долгом поцелуе, и все смущение испарилось, сменившись вожделением. И только когда она вцепилась в лацканы его сюртука, он прекратил эту губительную ласку.

Один грешный палец лениво очертил круг вокруг ее груди, словно они располагали всем временем в мире, и Пенелопа следила за этим его движением, едва заметным в оранжевом свечении гаснущего огня. Там, в упругом бугорке, зарождалось наслаждение... и в других, уж совсем постыдных местах тоже.

— Тебе нравится? — произнес он негромко и мрачно. Пенелопа закусила губу и кивнула. — Так скажи это.

— Да... да, это восхитительно. — Она понимала, что это прозвучало слишком просто и неискушенно, но не могла избавиться от восторга в голосе.

Его пальцы не останавливались.

— Оно и должно быть восхитительным. Если не так, скажи мне, и я все исправлю. — Он поцеловал ее в шею, чуть прихватил зубами нежную кожу и приподнял голову. — А это тоже восхитительно?

— Да.

Он вознаградил ее новыми поцелуями, по шее все вниз, вниз, слегка пососал нежную кожу плеча, лизнул грудь, обвел языком вокруг твердого, торчащего вверх бугорка, нарочно избегая прикасаться к тому месту, где она хотела ощутить его сильнее всего.

— Я намерен развратить тебя, — пообещал он ее груди и скользнул рукой по животу, ощутив, как затрепетали напрягшиеся мышцы. — Я намерен обратить тебя от света к тьме, от добра к худу. Я намерен погубить тебя. — Пенелопе было уже все равно. Она принадлежала ему. Он завладел ею одним своим прикосновением. — Знаешь ли ты, как будешь себя при этом чувствовать?

На этот раз она с трудом выдохнула слово:

— Восхитительно.

Он посмотрел ей в глаза и, не отрывая взгляда, втянул сосок в теплый рот, потрогал его зубами и языком и начат посасывать его. Это было так дивно, что Пенелопа простонала его имя и запустила пальцы ему в волосы.

— Майкл... — шепнула она, испугавшись, что он нарушит чары наслаждения, и закрыла глаза.

Он поднял голову, и она мгновенно возненавидела его за то, что он остановился.

— Посмотри на меня. — Это прозвучало приказом.

Их взгляды снова встретились, и тогда его рука скользнула под платье, пальцы слегка задели завитки... Пенелопа, негромко вскрикнув от ужаса, крепко сжала бедра. Он не может... только не там...

Но он уже снова перенес внимание на грудь, целуя, посасывая, и все запреты исчезли, и бедра ее раздвинулись, позволив его пальцам скользнуть между ними и прижаться, не шевелясь, — порочное, восхитительное искушение. Пенелопа снова застыла, но на этот раз не отказана ему.

— Обещаю, что тебе это понравится. Доверься мне.

Его пальцы двинулись дальше, шире раздвигая бедра, подбираясь к самой сути, и Пенелопа выдавила дрожащий смешок:

— Сказал лев ягненку.

Он прикоснулся языком к нежной коже под одной грудью, затем под другой, жаждущей такого же внимания, а Пенелопа извивалась под ним, выдохнув его имя. Его пальцы вели себя по-настоящему порочно, раздвигали потайные складки и гладили нежно, неторопливо, подбираясь к теплому влажному входу.

Он поднял голову, поймал ее взгляд и медленно ввел длинный палец в самое ее сокровенное. Пенелопу пронзило внезапным неожиданным удовольствием. Он поцеловал ее между грудями и повторил движение пальца, прошептав:

— Ты уже влажная для меня. Восхитительно влажная.

Было невозможно противиться стыду.

— Прости.

Он поцеловал ее долгим, медленным поцелуем, скользнув языком глубоко в рот (палец зеркально повторял это внизу), затем отодвинулся, прижался лбом к ее лбу и произнес:

— Это значит, что ты хочешь меня. Это значит, что даже после всех этих лег, после всего, что я натворил, после всего, чем я стал, я еще могу пробудить в тебе желание.

И снова погладил ее, ощущая, как пульсирует вокруг пальцев плоть, наслаждаясь тем, как Пенелопа изгибается, подаваясь к нему бедрами, пока его большой палец описывает круги по напрягшемуся бутону удовольствия.

— У меня от тебя просто слюнки текут.

Пенелопа широко распахнула глаза, услышав это, но он не дал ей времени подумать. Его рука заскользила вниз, приподняв ее бедра и стягивая через ноги платье. Он откинул остатки платья в сторону, и Пенелопа уже лежала перед ним голая, а он оказался у нее между ног и неторопливо раздвинул их, приговаривая при этом самые порочные, самые греховные слова, поглаживая ее бедра. Он положил ее ноги к себе на колени и начал долго, страстно целовать внутреннюю сторону бедер сразу над чулками.

— Вообще-то... — он замолчал, неторопливо, ошеломительно проводя по нежной коже языком, — ...не думаю, что я выдержу еще хоть мгновение...

Внезапно он прижался к ней ртом, его язык неторопливо, почти невыносимо лизал и кружил по тому самому месту, где копилось наслаждение, моля о разрядке. Пенелопа вскрикнула и резко села, но он поднял голову и нажал большой ладонью на ее мягкий живот.