Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн. Страница 10

— Мистер Риарден, это всего лишь дружеская дискуссия. Зачем говорить о таких вещах, как арест?

— Разве не это ваш последний аргумент против меня?

— Зачем поднимать этот вопрос?

— Разве он не вытекает из каждой фразы нашей дискуссии?

— Зачем его называть?

— А почему бы и не назвать? — Ответа не последовало. — Вы пытаетесь скрыть от меня тот факт, что я не позволил бы вам войти к себе в кабинет, если бы не эта ваша козырная карта?

— Но я ни слова не сказал об аресте.

— Я говорю.

— Я вас не понимаю, мистер Риарден.

— Я не стану помогать вам делать вид, что у нас дружеская дискуссия. Это не так. И делайте с этим, что хотите.

На лице мужчины появилось странное выражение: замешательство, как будто он не понимал, что ему противостоит, и одновременно страх, словно он прекрасно все понимает и живет под страхом быть разоблаченным.

Риарден чувствовал странное возбуждение, как будто вот-вот поймет то, чего раньше не понимал, и словно приблизился к открытию, пока еще слишком отдаленному, но имеющему для него огромное значение.

— Мистер Риарден, — проговорил мужчина. — Правительство нуждается в вашем металле. Вы должны продать нам его, потому что вы, безусловно, понимаете, что без вашего согласия планы правительства не могут быть выполнены.

— Для продажи, — медленно произнес Риарден, — необходимо согласие продавца. — Он поднялся и подошел к окну. — Я скажу вам, что вы можете сделать.

Он указал на пути, где продукция «Риарден-металл» грузилась в товарные вагоны:

— Вот металл. Приезжайте сюда с вашими грузовиками — как любой другой мародер, но без риска, которым сопровождается его деятельность, потому что я не стану в вас стрелять, не могу. Заберите столько металла, сколько захотите, и убирайтесь. Не пытайтесь прислать мне плату. Я ее не приму. Не выписывайте мне чек. Его не примут в банке. Если вам нужен этот металл, у вас есть оружие, чтобы захватить его. Валяйте.

— Господи, мистер Риарден, что подумает общество!

Лицо Риардена слегка исказилось от беззвучного смеха. Они оба поняли скрытую причину этой невольной реакции. Риарден ответил ровным, веским, непринужденным тоном, словно положив конец беседе:

— Вам нужна моя помощь, чтобы все выглядело, как продажа, как безопасная, справедливая, высокоморальная трансакция. Я не стану вам в этом помогать.

Мужчина не спорил. Он поднялся и сказал только:

— Вы пожалеете о том, что заняли такую позицию, мистер Риарден.

— Я так не думаю, — ответил он.

Риарден знал, что на этом дело не закончится. Он знал и то, что секретность проекта «Икс» — не главная причина, по которой эти люди боялись придать дело огласке. На сердце стало легко, он чувствовал странную, радостную уверенность в себе. Он понимал, что сделал верный шаг по пути, ведущему к неясной, но светлой цели.

Закрыв глаза, Дагни лежала в кресле в своей гостиной. День выдался тяжелый, но она знала, что вечером увидится с Хэнком Риарденом. Мысль об этом снимала с души груз бессмысленной мерзости повседневности.

Она лежала неподвижно, соединив отдых с ожиданием шороха ключа в замочной скважине. Хэнк ей не позвонил, но сегодня на конференции с производителями меди она слышала, что Риарден в Нью-Йорке, а он никогда не покидал города до следующего утра, и еще ни одной ночи в Нью-Йорке не провел без нее. Она любила дожидаться его. Этот отрезок времени служил мостиком, который соединял ее дни и ночи.

В который раз, как и во все вечера, проведенные с ним, она размышляла о том, что эти сокровенные мгновения жизни она сохранит, гордясь тем, что прожила их. Единственная гордость за рабочий день состояла в том, что ей удалось выжить.

Это неверно, думала Дагни, это ужасно несправедливо, что некоторым больше нечего сказать обо всей своей жизни. Но она не могла думать об этом сейчас. Она размышляла о нем, его борьбе за освобождение. Она знала, что может помочь ему одержать победу, но должна делать это любыми способами, кроме слов.

Она вспоминала один вечер прошлой зимой, когда он пришел, достал из кармана маленький сверток и протянул ей со словами:

— Я хочу, чтобы он был у тебя.

Она открыла коробочку и в невероятном изумлении воззрилась на кулон из крупного грушевидного рубина, бросавшего яркие искры на белый атлас ювелирной шкатулки. Владеть знаменитым камнем могли всего несколько человек во всем мире, но ведь Хэнк не был одним из избранных.

— Хэнк, почему?

— Никакой особенной причины нет. Я просто хочу видеть, как ты его носишь.

— О, нет, только не такую удивительную вещь! Зачем ей пропадать зря? Я так редко выхожу в места, для которых нужно прилично одеваться. Как я вообще смогу его носить?

Его взгляд медленно двигался по ее фигуре, от ног к лицу.

— Я тебе покажу, — ответил он.

Он отвел ее в спальню, не произнося ни слова, снял с нее одежду, как собственник, раздевающий того, чье согласие не требуется. Застегнул цепочку с кулоном на шее. Она стояла обнаженная, и камень сверкал в ложбинке груди подобно искристой капле крови.

— Ты думаешь, мужчина должен дарить своей возлюбленной драгоценности ради чего-то, кроме собственного удовольствия? — спросил он. — Я хочу, чтобы ты носила его только для меня. Мне нравится смотреть на него. Он прекрасен.

Дагни засмеялась нежным, тихим смехом. Она не могла ни двигаться, ни говорить, только кивнула молча в знак согласия и повиновения. Несколько раз наклонила голову, и ее волосы повторили плавное движение шеи, а потом замерли, окружив короной склоненное лицо.

Дагни упала на кровать. Она лежала, блаженно раскинувшись, откинув голову, вытянув руки вдоль тела, прижав ладони к покрывалу, одна нога согнута, длинная линия другой протянулась по темно-синей ткани. Камень в полутьме сиял подобно ране, разбрасывая звездные лучи по ее коже.

Полузакрытые глаза сияли насмешливым и победным сознанием того, что ее обожают, но рот приоткрылся в беспомощном, молящем ожидании. Риарден стоял в центре комнаты, ловя затаенное дыхание, глядя на нее, на ее плоский впалый живот, на чувственное тело, осознающее свою власть над ним. Он произнес тихим голосом, напряженно и одновременно спокойно:

— Дагни, если бы художник нарисовал тебя такой, какова ты сейчас, мужчины стали бы приходить, чтобы посмотреть на картину и прочувствовать тот момент, который им никогда не удастся пережить в реальности. Они назвали бы ее великим искусством. Им не удалось бы понять природу своих ощущений, но рисунок показал бы им все, даже то, что ты не классическая Венера, а вице-президент железной дороги, потому что это его неотъемлемая часть; даже меня самого, потому что я тоже его часть. Дагни, они бы почувствовали это и ушли, чтобы переспать с первой же барменшей, попавшейся им на глаза, но никогда не смогли бы достичь того чувства, которое испытали, глядя на твой портрет. Я не хочу искать чувств на картине. Я хочу реальности. Я не хочу беспочвенных желаний. Я не хочу мертворожденных стремлений. Я хочу испытывать их, иметь их, жить ими. Ты понимаешь?

— О да, Хэнк, я понимаю! — ответила она. «А ты, мой дорогой? Понимаешь ли ты это до конца?» — подумала она про себя.

Однажды, придя домой зимним вьюжным вечером, она обнаружила в своей гостиной огромный букет тропических цветов напротив темного оконного стекла, усеянного хлопьями снега. Это были стебли гавайского огненного имбиря, высотой в три фута. Лепестки его огромных конусообразных кроваво-красных цветков на ощупь напоминали нежнейшую лайку.

— Я увидел их в витрине цветочного магазина, — сказал он ей, придя в тот вечер. — Мне понравилось, как они смотрелись сквозь снежную метель. Но нет ничего более бесполезного, чем объект в общественной витрине.

Она начала находить цветы в самых неожиданных уголках квартиры, в самые неожиданные часы, цветы, присланные без карточки, но ясно говорящие об имени дарителя своими фантастическими формами, буйными оттенками, экстравагантной ценой. Он принес ей золотое ожерелье из крошечных, скрепленных между собой квадратиков, образующих на плечах золотой воротник, напоминающий стальную кольчугу рыцаря.